Страница 8 из 19
– Вы ничего не знаете, – сказал Попов, снова всхлипывая. – Но мне так тяжело… Так тяжело! Боже, какой я несчастный.
Князь пересел поближе к шурину, встряхнул его:
– Дорогой Петя, я не знаю, как это делается, но… Сойдитесь с первой же горничной – вам станет легче.
– Нет, – отозвался Попов, – я не могу… Я слишком люблю вашу сестру.
Он вдруг встал, раскинул руки, обвел стены в сафьяновых фолиантах, лицо его просветлело.
– Все равно, – сказал он торжественно. – Я самый счастливый человек на свете… Вот они, мои сокровища! Великие мужи мира сего! Я недостоин созерцать вас. Но вы… Вы укрепляете дух мой!..
Их позвали вниз – к чаю. В гостиную, широко позевывая, вышел откуда-то из потемок статный красавец, которого Сергей Яковлевич знал еще по Петербургу. Это был граф Подгоричани, служивший в кавалергардах. Судя по всему, он чувствовал себя на даче Поповых как в родном полку. Тонкие, в обтяжку рейтузы кавалериста бесстыдно подчеркивали ту часть его тела, которую прогрессивное человечество находит нужным укрывать от докучного любопытства.
Сергей Яковлевич со значением посмотрел на сестру, и она поняла его взгляд, полный укоризны.
– Друг нашего дома, – сказала Додо и тихо добавила: – И… Петин друг!
Бедный Петя совсем сгорбился за столом, машинально дул на горячую ложечку. Подгоричани, на правах знакомца, сунул Мышецкому руку, на которой не хватало двух пальцев, откушенных лошадью (или потерянных в рубке, как заявлял он).
– Рад видеть вас, князь. Давненько в наших палестинах?
И, не дождавшись ответа, раскрыл буфетные дверцы. Послышалось тяжелое бульканье ликера. Подгоричани крякнул и снова появился перед столом, оглядев притихшее семейство ясными, наглыми глазами.
– А вы, граф, все еще в полку? – спросил Мышецкий с вызовом, быстро бледнея.
– Конечно!
– Хм, странно…
– Чего же странного?
– Странно, что вас еще не выгнали…
Чувствуя назревающий скандал, сестра перехватила поднос из рук горничной:
– Идите, милая. Остальное я сделаю сама…
Додо была растеряна, и Мышецкому стало жаль ее. Сергей Яковлевич решил пренебречь всем, дружески повернулся к своему шурину:
– Я хотел бы поговорить с вами, Петя.
– Отчего же… Может, выйдем в бильярдную?
– Говорите здесь, – громко сказал Подгоричани. – Я не буду прислушиваться…
– Дело в том, – начал Мышецкий неуверенно, – что мне нужны деньги. И на этот раз – немалая сумма…
– Кстати, – вмешался Подгоричани, – мне тоже нужны деньги.
Мышецкий оттолкнул от себя чашку, и рыжие потоки чая заплеснули скатерть. Он сорвал с груди салфетку и, скомкав, швырнул ее через весь стол в лицо графу Подгоричани.
– Авдотья! – потребовал он. – Усмири его…
Додо поднялась из-за стола.
– Анатоль, – сказала она, – вы же благородный человек!
Петя осмелел:
– Анатолий Николаевич, как вам не стыдно? А еще дворянин! Неужели вам не зазорно проживать на мой счет? Эх, вы…
Подгоричани встал, направился к дверям.
– Я же отдам!.. – заявил он с порога.
Мышецкий долго сидел над опрокинутой чашечкой, мучительно страдая.
– Вот так и живем, – снова заплакал Петя.
– Я не виновата, – ответила Додо.
– Быть по сему, – вздохнул Мышецкий, поднимаясь. – Ладно, покажите, где приготовлена постель для меня…
День сегодня был слишком богат событиями, и он сильно устал. Князь добрался до отведенных ему покоев, быстро уснул.
Ночью к усадьбе подошли волки и, сев на тощие подмороженные зады, дружно обвыли обитателей этого дома.
Денег у шурина он все-таки занял и утром вернулся в город, чтобы встретить Алису.
На вокзале Мышецкий наскоро перекусил в буфете (завтракать у Поповых он отказался, ссылаясь на диету) и поспешил на перрон. Ждать пришлось недолго: сверкающий локомотив, устало вздыхая после дороги, плавно подкатил запыленные вагоны.
Сергей Яковлевич был настроен несколько торжественно, на любовный лад. Встреча с Алисой рисовалась ему чем-то волнующим и праздничным. Князь был молод, здоров и тосковал по недавно обретенному супружескому счастью.
Двери заветного вагона распахнулись, Мышецкий в нетерпении подался вперед, снял цилиндр, приосанился, взмахнул тростью. «Ну, сейчас, сейчас!..»
И вдруг – о ужас! – перед ним запрыгали котелки и тросточки близнецов фон Гувениусов, в глазах князя запестрело от мелькания их панталонов в мелкую клетку. Божий свет померк, и сразу все сделалось пустым и безразличным.
Алиса издали тянула к нему руку с зонтиком.
– Serge, Serge! – звала она.
Сергей Яковлевич уже растерял приготовленные слова.
– Наконец-то, – вот и все, что он смог сказать.
Еще вчера он распорядился подогнать к вокзалу карету – свою, старенькую, но вместительную. Фон Гувениусы уже качались на мягких подушках, захлебываясь от восторга.
Мышецкий тут же выставил их обратно:
– А ну – брысь, судари! Здесь сядет кормилица…
Они прыгали вокруг него, как восторженные лягушки:
– А куда же нам? А как мы?
– Куда вам? – переспросил Мышецкий надменно.
В нем вдруг заговорил столбовой дворянин, идущий от князей черниговских, – униженная гордость встала на дыбы:
– Для вас, молодые люди, уже приготовлены запятки!
Он захлопнул дверцы перед их носом. Алиса не ощутила его холодности при встрече, и это было неприятно Сергею Яковлевичу тоже. Он отомстил ей тем, что только в карете соизволил взглянуть впервые на младенца.
– Как часто вы даете ему грудь? – спросил он кормилицу.
Та в ответ только потрясла головою, и Мышецкий с упреком повернулся к жене:
– Разве же кормилица не знает по-русски?
– Нет, Serge. Зато у нее чистый берлинский выговор.
– Завтра же отправим обратно, – распорядился он. – Кормилица будет русская, имя сына – тоже русское, Афанасий!
Жена попробовала что-то возразить, но он сухо закончил:
– Дорогая, с меня достаточно и твоих кузенов…
Они уже сворачивали на Первую роту Измайловского полка, и Сергей Яковлевич оглянулся назад: близнецы фон Гувениусы, обняв друг друга, придерживая рыжие котелки, тряслись следом за каретой в наемных дрожках.
– Зачем ты привезла их сюда? – спросил он жену строго.
– Молодые люди жаждут делать карьеру, – был ответ.
– Боже, но кому они нужны здесь? – в отчаянии произнес Сергей Яковлевич.
– Правда, – заметила Алиса, – они могли бы поехать и в Берлин, но…
– Так почему же не поехали?
– Но ведь Петербург ближе, – рассудила жена.
Мышецкий зло рассмеялся.
– Ах, только потому! Я и не знал, что они такие патриоты. Но, посуди сама, куда же я их дену? Петербург ломится от своих чиновников – образованных, знающих языки и дело!
Алиса забрала из рук мужа цилиндр и положила в него свои перчатки.
– Я понимаю, – ответила она спокойно, – в Петербурге им будет трудно устроиться на службу. Но ты должен забрать их с собою.
Мышецкий не отказал себе в удовольствии съязвить:
– Да, милая, но Берлин-то гораздо ближе, чем Уренская губерния!
Наконец-то жена поняла и обиделась:
– Ты всегда был недоволен моей родней, но твоей родни я что-то еще не видела.
Сергей Яковлевич вспомнил свою сестру, жалкого Петю, рейтузы графа Подгоричани и надолго замолчал.
А Петербург – в предчувствии весны – был так хорош сегодня! Солнце золотило купола церквей, сияние дня наложило на здания легкие пастельные тона, как на старинных акварелях. Близилась Пасха, и город тонул весь в пушистых вербных сережках. Над гамом площадей и улиц вдруг ударило пушечным громом, и жена пугливо вздрогнула.
Мышецкий взял ее прохладную ладонь в свою…
– Полдень, – объяснил он, – ты не пугайся… Двести лет подряд Россия отмечает свой трудовой день! Привыкни к этому.
И ему вдруг стало жаль жену, залетевшую в чуждый ей мир, где только его объятия знакомы для нее. И Сергей Яковлевич привлек Алису к себе, заботливо поправил цветы на шляпе и погладил ее длинные пальцы, безвольно лежавшие на коленях.