Страница 17 из 20
– Да! – утверждал де Еон в своих мемуарах. – Да, я был тогда в Петербурге… Да! Я носил тогда женское платье, в котором мне, с помощью Воронцова, было легче проникнуть к подозрительной русской императрице…
Верить ли нам де Еону, читатель? Нет, этому трансформатору верить не следует. Он сам умышленно так запутал свою жизнь, что, может, историк Мишо и прав, говоря: «Незачем тратить бесплодные усилия…»
Правда, документы того времени очень глухо и невнятно упоминают, что возле Елизаветы Петровны в этот период действительно крутилась какая-то таинственная «француженка». Кто она была? Это могла быть модистка. Это могла быть дама для разнашивания новых туфель императрицы. Это могла быть и чтица романов. Но вряд ли это был де Еон.
Историки Франции, работая в архивах Парижа, поначалу дружно признавали проникновение де Еона к Елизавете. Но потом огулом стали отрицать этот факт (опять-таки не вылезая из архивов Парижа). Где же правда, читатель? Кажется, мы дошли до того момента, что надо занавесить окна, погасить свет, положить пальцы на блюдечко и взывать к духу нашего авантюриста:
– Кавалер де Еон, восстаньте из праха, черт вас побери! Отвечайте по чести: куда вы делись?..
Но прах де Еона давно развеян по ветру, и над местом его могилы теперь с грохотом и воем пролетают электрички Средне-Британской Великой железной дороги… Оставим этот вопрос. Как бы то ни было, для нас важно другое: де Еон вскоре появился в России, и это подтверждено историей.
«Второй раз я прибыл в Петербург, – говорит о себе де Еон, – в качестве секретаря дипломатической миссии и… как родной брат девицы Лии де Бомон!»
В это легко поверить, ибо брат всегда похож на свою сестру.
Пусть будет так. Поверим на слово покойнику. Хотя…
– Аминь – король – Бастилия! – это ведь тоже не пустые слова.
Опустим занавес.
Антракт.
Действие второе
Приступы
Занавес
Далеко за океаном, на берегах реки Святого Лаврентия, солдаты в синих штанах подрались с солдатами, у которых штаны были красного цвета.
Колониальная война между Англией и Францией, зародившись в Новом Свете, быстро приближалась к Старому Свету.
Россия брала деньги от Англии, но при этом сражаться за Англию не желала, устремляя армию против «захватчивой» Пруссии.
Фридрих II, в свою очередь, жаждал получить субсидии из Лондона, чтобы с помощью британского золота оторвать от германских земель кусок земли пожирнее для своей Пруссии.
Австрия тоже не гнушалась подачками от Англии, чтобы вернуть для себя княжество Силезии, отвоеванное у нее Фридрихом.
Франция не могла побить Англию на островах, но готовилась отомстить ей в Европе, заняв Ганноверское курфюршество, с престола которого курфюрсты пересели на королевский трон Британии.
Тогда англичане, заключив договор с Фридрихом, купили прусскую армию против Франции, чтобы Людовику, скованному войной в Европе, было уже не до заокеанской войны в колониях.
Франция, в панике от черной измены своего «старого друга Фрица», вынуждена была броситься в заранее распахнутые объятия своего «старого врага» Австрии…
Именно с такой логикой вызревала война, которая уже нависла над народами Европы; все ждали, что скажет Россия – единственная страна, способная противостоять железным колоннам дисциплинированной Пруссии.
Стрелки дипломатических компасов твердо показывали на Петербург – на берегах Невы тепло и гулко билось обнаженное сердце европейской политики.
Это было тревожное время, и молодая, быстро растущая Россия любила ходить в военном мундире.
Отец Радищева служил солдатом в Преображенском полку.
Дед поэта Пушкина тянул лямку армейского капитана.
А прадед Льва Толстого стройным гвардейцем шел к венцу с княжною Щетининой и был упоен любовью.
Суворов только что получил первый чин офицера, читал по вечерам Плутарха и писал очень плохие стихи, мечтая о славе поэта.
Он еще не знал, что иная слава ждет его впереди, как не знала того и сама Россия. Большая и неуютная, она лежала в замети мерзлых снегов, и лишь изредка мелькали во тьме тусклые огни редких деревень.
Жгли лучину, и матери баюкали детей – наших пращуров, читатель!
И близилась война, получившая название Семилетней.
Мир затаился и притих в ожидании первого выстрела…
Курки уже взведены, и – кто будет тот смельчак, который отважится выстрелить первым?
Высокая политика
В преддверии грозных событий Фридрих не забывал об украшении Сан-Суси. В бедном платье сейчас он плыл по каналам Голландии, по дешевой цене скупая картины старых мастеров (кто заломит втридорога с бедного человека, трясущегося над каждым талером?). В таверне Амстердама, которая славилась своими паштетами, трактирщица сказала королю:
– Еще чего захотел! Паштет тебе? Да где ты, бродяга, возьмешь гульден, чтобы расплатиться со мной по-божески?
– Так и быть, я сыграю тебе, – вздохнул король и, достав флейту, заиграл… Он играл долго, прикрыв глаза, не замечая трактирного шума, пока женщина не придвинула ему тарелку с паштетом, пока рядом с ним не уселся восторженный незнакомец:
– О как вы вдохновенны, сударь!
Король спрятал флейту и взялся за кривую вилку.
– Что делать, – отвечал он. – Нужда всегда порождает во мне острые приступы вдохновения…
Они беседовали недолго, но интересно. И незнакомец по имени Анри де Катт (уроженец швейцарских кантонов) оказался на редкость умным и живым собеседником. В разговоре с ним король не раскрыл своего титула, а на прощание сказал:
– Ты напиши мне, сынок… в Бреславль! Может, я тебе пригожусь…
Они встретились в Бреславле, и де Катта ввели в покои его величества – короля прусского. Фридрих издали протянул ему руку:
– Узнаешь ли ты старого бедного флейтиста? Не хочешь ли, сынок, и ты подуть в мою удивительную флейту?
– Но моя вера… но мое подданство…
– Всё это – чепуха для одурачивания людей! – рассмеялся король. – Что родина? Что религия? Это ложь. Человеку хорошо только там, где ему хорошо… Скажи по чести: место секретаря при моей особе тебя устроит?
– Недостоин, ваше величество!
– Достоин тот, кто удостоен моего внимания…
Они прибыли в Сан-Суси, король свел де Катта по террасам в Нижний сад, где посреди зеленой лужайки, на постаменте из белого каррарского мрамора возлежала прекрасная юная богиня.
– Изображение Флоры украшает вид Сан-Суси, – заметил де Катт.
Фридрих ударил тростью по мрамору постамента:
– Разве ты не видишь, что богиня возлежит на… саркофаге?
Действительно, под Флорою уходил в землю могильный камень.
– А еще ниже, – произнес король, – мною вырыт склеп. Наивной прелестью укрыл я свое мрачное прибежище. Там-то я высплюсь за всю свою бессонную жизнь. Помни, де Катт: король всегда готов к войне, а значит, он готов и к смерти…
Де Катт остался при Фридрихе на двадцать лет. Он прошел с королем все громы битв и оставил нам в своих записках короля Пруссии живым, дерзким, афористичным, то страдающим, то ликующим. Благодаря де Катту мы знаем каждый шаг короля.
Сейчас король нюхал табак, стучал перстнем по картам Европы и беспокойно озирался: где суть? Переговоры с Лондоном велись успешно, но… не хотелось бы ссориться и с Людовиком! Исподтишка, через потаенные каналы дипломатии, Фридрих с цинизмом небывалым предложил Версалю двинуть свои войска и взять у англичан Ганновер… «То-то будет потеха!» – смеялся король.
Но Версаль на это ответил ему – через своего посла:
– Король Франции советует вам как другу, чтобы вы сами захватили Ганновер, и тем вы еще более укрепите дружбу Потсдама с Версалем…
Париж еще не знал, что Берлин вот-вот заполучит субсидии от Англии, и Фридрих, как хороший актер, вдруг разыграл перед послом Франции приступ бешеной ярости: