Месть

Они подъехали к домику уже почти в темноте, осторожно двигаясь по узкой, в одну полосу, горной дороге. Он дважды останавливался, чтобы убрать с дороги камни, принесенные дождевыми потоками из арройо. Он пожалел, что нельзя достать хорошую географическую карту этого района, но таких карт просто не было. Он, со свойственной ему методичностью, уже знал о Мексике и мексиканцах больше, чем почти любой американский турист. Он прочитал книгу Уолмака "Сапата[30] и мексиканская революция" и еще с полдюжины книг о новейшей истории Мексики. В нем еще было много от профессионального военного, и одним из правил, которых он инстинктивно придерживался, подобно японскому самураю, была полнота присутствия – максимальное восприятие и понимание, где он находится и почему. Точно так же, инстинктивно, он был не-созерцателем и не выносил, когда его энергию направляли другие люди. Поэтому он не пользовался особой любовью старших командиров, а для всех прочих был героем как бы от природы. В пустоте первых двух лет своей гражданской жизни он практиковал наблюдательность без явной цели. Здесь, в Мексике, после считаных визитов, его уже знали и тепло приветствовали в харчевне маленькой горной деревушки. Местные жители посмеивались над его кастильским произношением, старательно, смеха ради, передразнивая его.

Когда они добрались на место, он сразу понял, что ей тут нравится. Кукла в исступлении бегала, обнюхивая свои охотничьи угодья, но была осторожна, так как ее научили остерегаться скорпионов и гремучих змей. Он разгрузил машину и развел огонь в маленьком камине при свете гаснущего дня. Развернул на кровати двухместный спальник, а она сидела, уставившись в огонь и слушая, как краткий дождь стучит по железной крыше. Сухое дерево пахло почти духами, и она попросила разложить поролоновую подушку и спальник перед камином. Он привернул пламя в керосиновой лампе и стал думать, как завтра утром они пойдут на прогулку, туда, где горный ручеек наполнял углубление в скале чистой зеленой водой. Они неспешно занимались любовью, и он завороженно смотрел, как мерцающие отсветы огня гоняют тени вверх и вниз по ее телу. Оба были под хмельком, и он отодвинул от огня большое полено, потому что в комнате стало душно и жарко. Она ненадолго задремала, а он налил себе еще выпить, пытаясь вспомнить, когда он в последний раз ощущал себя таким наполненным и в то же время до такой степени живым и абсолютно свободным.

Теперь отстранимся немного от любовников и дадим им минутный покой. Займем наблюдательную позицию на бревне – каминной полке – бесстрастным грифом с каменными глазами, ибо для предстоящего нам зрелища лучше иметь каменные глаза. В комнате холодает, и любовники обхватывают себя руками, чтоб согреться, потом, не просыпаясь, прижимаются друг к другу для тепла. Лампа притушена, и отсветы огня стали слабы и холодны. Снаружи поднялся ветер, гудит под стрехой, словно шаман поет. Кукла у двери беспокоится, рычит и скулит, потом начинает яростно лаять, когда дверь распахивается. Комната озаряется вспышкой синего пламени, это пристрелили собаку. В хижину врываются трое мужчин, один из них нелепо огромен. Они бросаются на любовников, и Кокрен испускает вой, когда из него ударом вышибают воздух, и огромный мужчина, кричащий по-испански, держит его удушающим захватом. Мирейю хватают за руки, она теряет сознание – ее крепко держит мужчина, который раньше смотрел на нее в бинокль. Тиби отступает на шаг и прибавляет огня в керосиновой лампе. Он приводит любовников в чувство, окатив их водой из стоявшего на столе кувшина. Его глаза кажутся расставленными еще шире обычного, а челюсть отвисла, хоть он молчит. Здоровенный мужчина подвигает Кокрена поближе, чтобы ему хорошо было видно, как Тиби вынимает из кармана бритву и ловко режет Мирейю поперек губ – традиционная месть сутенера девке-ослушнице. Губы невозможно зашить как было, особенно если пройдет много времени – как в этом случае. Тиби кивает. Пришел черед Кокрена. Громила прислоняет его к камину и начинает избивать долгими мощными ударами. Мирейя опять падает в обморок, но Тиби, держа ее за ухо, другой рукой насильно раздвигает ей веки. Теряя сознание, Кокрен, кажется, видит, как ухо Мирейи отрывается и остается в руках у Тиби. Тиби бьет Кокрена ногой в пах, потом умывает руки. Мужчина пониже ростом делает Мирейе укол, и оба тела грузят в багажник лимузина, стоящего на дороге недалеко от дома. Тиби сидит в лимузине и глубоко дышит, говоря вслух, самому себе, что, может, они там еще потрахаются, в багажнике. Громила и маленький начинают поливать внутренность домика керосином. Они сдают задом автомобиль Кокрена вплотную к двери. Маленький бросает спичку, и, пока они идут вниз по дороге, их силуэты рисуются на фоне горящей хижины. В Дюранго путь неблизкий, и Тиби, откинувшись на сиденье, пьет шотландский виски из горла, пока они скачут по ухабам к шоссе. Он смутно видит в зеркало заднего обзора, как взрывается машина. Проехав миль тридцать, все еще далеко от главного шоссе, они останавливаются и бросают тело в кусты.

Глава II

Перемена была – словно снится, что ты на другой планете, лишь чуть-чуть похожей на кашу, а потом просыпаешься, у тебя кружится голова, и оказывается, что ты и вправду на той планете. Это так же странно, как постоянное ощущение дежавю, и то, что он считал своей реальностью, с каждой секундой уплывало все дальше и дальше, уменьшаясь, пока не остались лишь отдельные картинки в мозгу – дочь, дорога перед фермой в Индиане, его охотничья собака. За месяц, проведенный в этой комнате, он методично раскопал все могилы у себя в памяти, опустошив ее целиком, так что, когда он наконец был готов покинуть комнату, он обнаружил, что этот мир почему-то совершенно не похож на тот, который он помнил. Сходство было слишком слабым, чтобы притянуть его обратно, и по ночам, когда приходили картинки, они оказывались совершенно чужды ему и торопливо исчезали. Сначала он решил, что это сильное сотрясение так подействовало на мозги, но быстро потерял интерес к медицинским объяснениям. В нем была непроницаемая боль, которую он быстро локализовал, изолировал и будет хранить, чтобы остаться в живых. Когда являлась та картина, он снова видел ее через красноватую дымку крови, застившую ему глаза: собака, отброшенная через всю комнату, и высокие пронзительные белые крики все еще горели у него в ушах, и он мог воспроизвести все это так же ясно, как если бы ставил пластинку на проигрыватель. Он лишь вчуже помнил резкий хруст руки и как проваливались под ударами челюсть, скула и ребра. Это его не интересовало – интересовал лишь чужой потусторонний голос, который можно было вызвать, чтобы пел или шептал ему.

Наутро после той долгой ночи он не стал скрывать от Диллера, что пришел в сознание, и Диллер, не пытаясь ничего из него вытянуть, начал с демерола. Диллер только спросил, не надо ли кого известить, и добавил, что опасности нет: рука и ребра вправлены как следует, но одна сторона лица в плохом состоянии, и, когда он доберется до дому, где бы ни был этот дом, ему надо будет сделать пластическую операцию. Диллер снял со стены зеркальце и показал ему, что опухоль спала, но шрамы оттянули глаз вниз, так что для компенсации Кокрену приходилось щуриться. Доктор добавил, что через несколько дней явится капитан федеральной полиции, но на его вопросы отвечать не обязательно, так как сотрясение мозга – уважительная причина в глазах закона.

Чуть позже явился молодой человек и предложил его побрить, но он отказался. Юноша сказал, что его зовут Антонио, и принялся купать Кокрена, позволяя себе неприятные вольности. Антонио сказал, что если Кокрену надо сигарет или чего-нибудь еще, он даст ему взаймы, пока деньги не придут из Штатов. Антонио засмеялся и вихрем понесся к двери, говоря по дороге, что еще ни один пациент не прибывал к ним таким странным образом – голый, словно родился в кустах уже избитым и ободранным. Кокрен решил, что в безумии Антонио есть своя привлекательность. Потом он сделал неприятное открытие: оказывается, он не помнит, курит он или нет.

30

Эмилиано Сапаа (1879 – 1910) – лидер мексиканской революции 1910 года.