Подарок

— От всей души благодарю.

— Не за что. Я слышал, радио сообщало, что сегодня ожидается самый холодный день в году.

Сверкающие блеском штиблеты притопнули на плитах тротуара, а кожаные перчатки, словно в подтверждение этих слов, потерлись одна о другую.

— Надо думать, они правы. Не говоря уже о медяках, которые, как лед. Мороз прямо-таки до яиц пробирает. Так что вот это мне в помощь будет.

Наблюдатель осторожно подул на кофе, готовясь сделать первый глоток.

— Он без сахара, — как бы оправдываясь, сказал Лу.

— А-а, ну тогда… — Наблюдатель сделал большие глаза и быстро отнял ото рта стаканчик, словно там была отрава. — Отсутствие молока я еще могу простить, но забыть добавить сахар, это уж чересчур! — И он протянул Лу стаканчик обратно.

На этот раз, распознав шутку, Лу засмеялся.

— Ладно, ладно, все ясно.

— Нищим выбирать не приходится, как говорится. Верно? А те, кто выбирает, могут и обнищать. Так, что ли?

Наблюдатель поднял бровь, улыбнулся и наконец-то отпил из стаканчика. Полностью поглощенный ощущением тепла и током кофеина по жилам озябшего тела, он не замечал, как из наблюдателя вдруг превратился в наблюдаемого.

— Да — я Гейб! — Он протянул руку. — Гэб-риел вообще-то, но все, кто меня знает, зовут меня Гейбом.

Лу пожал ему руку. Теплая перчатка притиснулась к холодной коже.

— Я Лу, но все, кто меня знает, зовут меня «фрукт». Гейб усмехнулся.

— Что ж, по крайней мере, честно. Вы не против, если я стану звать вас «Лу», пока не узнаю покороче?

Они обменялись улыбками и затихли во внезапном приступе неловкости. Двое мальчишек на школьном дворе, желающие подружиться. Ноги в сверкающих штиблетах начали переминаться, делая легкое «топ-а-топ» — не то в желании согреться, не то как выражение нерешительности — уйти или остаться? Штиблеты медленно повернулись носками к зданию рядом. Их владелец вскоре последует в том же направлении.

— Оживленное утро, да? — небрежно бросил Гейб, чем заставил штиблеты опять повернуться в его сторону.

— Рождество не за горами, тут уж всегда толчея и горячка начинаются, — согласился Лу.

— Толчея мне только на руку, — сказал Гейб, провожая взглядом брошенный ему в плошку два-дцатицентовик. — Спасибо, — крикнул он вслед даме, подавшей ему милостыню едва ли не на ходу. Исходя из ее жеста, можно было решить, что монетка очутилась в плошке случайно, просто провалившись в дырку подкладки. Гейб взглянул на Лу широко раскрытыми глазами с улыбкой, которая была еще шире.

— Видал? Завтра кофе я угощаю! — хохотнул он. Лу постарался как можно незаметнее заглянуть в его плошку. Двадцатицентовик там лежал на дне в полном одиночестве.

— О, не беспокойтесь! Я просто время от времени опорожняю ее, ссыпая монетки, чтоб люди не считали, что я очень уж благоденствую. Знаете, как это бывает.

Лу согласился с ним, в то же время не чувствуя полного согласия.

— Не могу же я допустить, чтобы узнали о моем пентхаусе, что за рекой, — добавил Гейб, указывая подбородком туда, где должен был находиться пентхаус.

Лу обернулся, глядя на Лиффи и на новехонький небоскреб на набережной, о котором говорил Гейб. Зеркальные панели небоскреба делали его как бы зеркалом дублинского центра. Восстановленный корабль викингов, пришвартованный у причала, административные и торговые здания, строительные краны на берегу и хмурое, затянутое облаками небо над ними — все отражалось на его панелях и, как в плазменном кристалле, улавливалось и вновь отбрасывалось назад, в городскую сутолоку. Выстроенный в форме паруса небоскреб вечерами подсвечивался синими огнями и служил постоянной темой разговоров дублинцев, по крайней мере, в первые месяцы своего возникновения. Но сенсации недолговечны.

— Насчет пентхауса я, конечно, загнул, пошутил то есть, — сказал Гейб, по-видимому, несколько обеспокоенный тем, будет ли принято его щедрое предложение.

— Вам нравится это здание? — спросил Лу, все еще зачарованно глядя на небоскреб.

— Больше всех других, особенно вечерами. Это тоже причина, почему я именно здесь обосновался. А еще потому, что здесь людно. На одном красивом виде деньжатами не разживешься.

— Это мы построили, — сказал Лу, наконец поворачиваясь лицом к собеседнику.

— Серьезно?

Гейб внимательнее оглядел его. Под сорок, нарядный костюм, чисто выбрит, лицо гладкое, как попка у младенца, аккуратно уложенные волосы, тут и там тронутые сединой, как будто в них сыпанули солью из солонки, а вместе с солью в пропорции один к десяти добавили очарования. Лу напоминал героя старых кинолент — умудренный опытом и обходительный, упрятанный, как в футляр, в длинное пальто из черного кашемира.

— Видать, деньжат на этом немало заработала, — рассмеялся Гейб, но в голосе его почувствовался оттенок зависти, и это встревожило его, потому что до того, как он окинул Лу взглядом, ни малейшей зависти он не ощущал. Встреча с Лу продемонстрировала ему две вещи — как можно ни с того ни с сего стать холодным и завистливым, даже если раньше был человеком теплым и вполне довольным своей жизнью. Сознавая это, он понимал, что, если раньше довольствовался обществом себя самого, то теперь, расставшись с новым своим знакомым, он почувствует одиночество — чувство, вовсе ему не свойственное. Зависть, холод и одиночество — вот что отныне ему предстоит. Все, что надо, чтобы состряпать замечательный, но прогорклый пирог.

Благодаря строительству небоскреба Лу не только заработал деньжат, но и получил несколько наград, сумел купить дом в Хоуте и надеялся сразу же после Рождества пересесть за руль последней, усовершенствованной модели «порше», о чем, впрочем, не собирался докладывать человеку на промерзшем тротуаре, кутавшемуся в блохастое одеяло. Вместо этого Лу любезно улыбнулся, то есть сверкнул фарфоровыми коронками, как обычно, делая два дела одновременно — говоря одно, думая другое. Но это межеумочное состояние мог легко уловить Гейб, что привносило в их беседу еще большую степень неловкости, одинаково смущая их обоих.

— Ну, мне пора на работу. Работаю я…

— Рядом. Следующая дверь. Знаю. Ботинки мне ваши знакомы. Все больше они у меня перед глазами. — Гейб улыбнулся. — А вот вчера вы их не надели. На вас другие были — матовой кожи, если не ошибаюсь.

Аккуратно подправленные щипчиками брови Лу поползли вверх, образовав легкую складку, как от брошенного в пруд камешка. От этой складки по его гладкому, еще не знакомому с ботоксом лбу кругами пошла рябь.

— Не беспокойтесь, я не шпионю за вами. — Оторвав одну руку от стаканчика, Гейб поднял ее вверх, словно обороняясь. — Просто я все время здесь, а вы все ходите и ходите мимо, мелькаете перед глазами.

Лу усмехнулся и застенчиво потупился, опустив взгляд на штиблеты, ставшие предметом разговора.

— Невероятно! Никогда не замечал вас здесь, — сказал Лу, как бы размышляя вслух и в то же время воскрешая в памяти один за другим все утра, когда он проходил здесь, спеша на работу.

— Да я здесь каждый день как штык, с утра до вечера, — с наигранной бойкостью заметил Гейб.

— Простите, не обращал внимания. — Лу покачал головой. — Ведь все бегом да бегом, знаете ли, по телефону говоришь или на встречу опаздываешь. Всегда требуется быть разом в двух местах, как говорит моя жена. Иногда просто на части разрываешься, впору чтоб тебя клонировали. — Он усмехнулся.

Гейб с любопытством взглянул на него и улыбнулся.

— Кстати, насчет «все бегом да бегом», — ведь это впервые, когда я вижу этих ваших двух спринтеров, — он кивнул, указывая подбородком на ноги Лу, — в состоянии покоя, а не бегущими опрометью. Я даже не узнал их сперва. Что, пороху сегодня маловато?

Лу рассмеялся.

— Да нет, с порохом у меня, поверьте, все в порядке. — Он дернул плечом, и на секунду рукав его пальто, сдвинувшись, обнажил золотые часы «ро-лекс» на его запястье — так падает завеса с золотой скульптуры. — Я всегда прихожу на работу первым, так что можно особенно и не спешить. — Он вгляделся в циферблат часов, мысленно уже открывая послеполуденное совещание.