Страница 21 из 27
Жена достала бутерброды, я пригласил его: присоединяйтесь? Он опять свесился с верхней полки, удивленно посмотрел на нас, на еду и, чему-то неуверенно усмехнувшись, покачал головой - нет, спасибо. Потом еще раз чему-то усмехнулся и лег там наверху.
Я тихо сказал о своих подозрениях жене, но она только отругала меня: ты бы лучше детективы писал, чем людей пугать и самому пугаться.
На следующий день проснулся поздно (ночью под утро два раза будили, бухали сапогами - “граница!”), за окном солнце бежало по веткам невысоких деревьев, первый раз за эти недели.
Что значит юг, даже юго-запад, а отъехали - всего-то километров 400.
Впрочем, утром, когда сошли на вокзале, звонили из автомата по гостиницам, подыскивая место, поменяли первые деньги и медленно пошли в город, было еще холодно, хотя солнце и светило.
Прошли несколько кварталов, и поразила тишина. Может быть, потому, что было субботнее утро? Никого народу, только обрывки плакатов на столбах, оранжевые транспаранты и флаги с надписью “Так!” и подковой кое-где свешивались с балконов.
Собственно говоря, все кончилось, мы приехали к финалу, самые драматические и напряженные дни были уже позади. Мы видели это по телевизору - падающий снег, темноту, тысячи людей на Крещатике, ряды ОМОНа со щитами, слова политиков, телекамеры… Если вы выключали звук телевизора и смотрели только картинку, ощущение начинало чем-то очень напоминать наш не то 1991-й, не то 1993 год.
Гостиницу нашли быстро и относительно недалеко от центра, если на такси, минут десять. После Москвы в Киеве все вообще недалеко. Тихий такой дворик, тихая безлюдная улица, район не старый и не новый, одиннадцатиэтажки 1970-х-1980-х годов. Когда я спросил у тетки на ресепшене, есть ли в гостинице охрана, она неожиданно нас обругала: охрана есть, но что вы, русские, все такие запуганные? Кто вас так в Москве напугал?
Я понял о чем она, но рассердился. Было неприятно. Хорошо ей рассуждать. “Запуганные”… А сама-то, еще года три-четыре назад, какой была? Не вспоминала ли через слово “благословенный СССР”, как часто до сих пор делают это ее соотечественники в Крыму или восточных областях?…
Вечером гуляли. Я когда-то был здесь, но давно, году в 1990-м, и очень мало. Было странное ощущение, повторяю, тишины, обычной жизни, но какой-то странной тишины - штиль после бури. Только оранжевые флаги и плакаты в витринах магазинов и на крыльях машин указывали на то, что мы видели по телевизору. Впрочем, ближе к знаменитому палаточному городку на Крещатике картинка стала более знакомой, - хотя не скажу, что в “натуральном виде” она нам понравилось. Банки, бутылки, многие обитатели оранжевых палаток были пьяны. Звучали гитары, на палатках виднелись транспаранты: Луцк, Полоцк, Ивано-Франковск, Одесса… С востока не было никого, или почти никого. На одной палатке было написано “Харьков”. Какой-то не очень адекватный парень размахивал российским флагом. Подходить к нему не хотелось.
Мне стало немного грустно. Мы некоторое время постояли у деревянного заборчика, огораживающего лагерь, послушали песни.
- Ну, это же понятно, - сказал я жене не очень уверенно, - такое напряжение было. Ведь реально могли побить, это в лучшем случае. Что же, теперь людям хочется расслабиться…
Но сказал это я без уверенности. Может быть, я забыл, но что-то я не припомню, чтобы в Москве в 1991 году было много пьяных.
Потом пошли в большое турецкое кафе, которое увидели неподалеку. Уж очень вкусно выглядели пирожки там, в витрине. Немного посидели, посмотрели на посетителей, сквозь большие окна на прохожих на улице. Уже темнело, народу в кафе было много, очередь за печеньем и сладостями была большой. Я смотрел на людей. Было, конечно, понятно, что по телевизору говорят что-то не то, но не ожидал, что до такой степени. Все были абсолютно расслабленные, напряжения или релаксации после напряжения не чувствовалось совершенно. Было такое ощущение, что как получилось, вот так и надо, - а иначе просто и быть не могло! Мы немного поговорили о политике, было замечательное, забытое за последние годы чувство: я совершенно не чувствовал желания понизить голос, говоря о последних событиях, никто не обращал на нас никакого внимания, ни свои, ни чужие, не было плечистых дяденек или юношей с бесцветными глазами, которые почему-то почти обязательно оказываются неподалеку в московских кафе, едва вы начинаете обсуждать политику. Потом я достал купленный утром местный журнал, и мы немного почитали. Общий тон был приподнятым, но при этом было много иронических материалов об оранжевых лидерах. Я заметил, что посетители много не берут и вообще считают деньги - местная бумажка, эквивалент ста рублям, вытаскивалась из кошелька с таким чувством, с каким у нас достают пятьсот или тысячу… Когда мы вышли из кафе, какие-то ребята пили пиво неподалеку и, кажется, рассказывали анекдот про Тимошенко. Во всяком случае, звучала ее фамилия, и они ржали.
Вообще в гостинице, ложась спать, я подумал, что от вечера осталось какое-то странное ощущение “дежа вю” - будто мы побывали в Москве 1990-х. Вы будете смеяться, но в воздухе была какая-то свобода. Даже не могу объяснить, в чем это выражалось.
На следующий день проснулись поздно. Пока позавтракали, пока вышли, было уже часа два, и я заторопился: ведь у меня было маленькое дело - взять несколько блиц-интервью у случайных прохожих на Майдане. Что думаете, как относитесь к происходящему и т. д. Я уже говорил об этом раньше - это была моя работа. Можно было, конечно, похерить все это, настроение было очень нетрудовое, но тогда за дорогу и гостиницу пришлось бы платить самим.
Приехав на Крещатик и войдя в толпу, я достал диктофон. Люди общались охотно, говорили взволнованно и радостно, хотя со стороны и “высоты” нашего опыта-то, что они говорили, покажется стопроцентными общими местами и потрясающей наивностью.
- Лучшего будущего детям, - сказала одна интеллигентная женщина лет пятидесяти пяти.
- Надоело быть быдлом, - отчеканил 40-летний мужчина с военной выправкой, впоследствии оказавшийся офицером украинской армии, впрочем, когда-то закончившим военное гвардейское училище в Саратове.
- Хотим в Европу, хотим жить и учиться, как они, - смеялись три симпатичные киевские школьницы, которых я посчитал студентками. (Акселерация, что вы хотите.) Подарили мне значок и флажок.
Только двое коротко стриженых мужчин в одинаковых кожаных куртках и с одинаковыми лицами сказали, что не видят ничего хорошего в революции и, отказавшись назвать даже свои имена, не говоря уже о месте работы, быстро отошли.
Вообще я, наверное, никогда не забуду этот день - огромную, миллионную толпу на Майдане, падающий мокрый снег, оранжевые флаги, звуки рок-музыки, несущиеся от трибуны, где попеременно выступали политики и музыканты, люди, очень много людей, улыбки, и какую-то удивительную легкость и подъем, витавшие в воздухе. Понимаете, было какое-то необыкновенное ощущение общей радости, абсолютно отсутствовала всякая агрессия и зимняя хандра, столь характерные для этих серых дней в середине долгой, слишком долгой зимы… Я уже говорил, что помню такое же ощущение почти физической легкости, - это было в Москве несколько недель после августа 1991 года, - я не был в городе в дни Революции и, вернувшись, сразу его почувствовал. Такое ощущение в столице нашей родины, увы, бывает очень редко.
Походив по площади, мы поднялись в гору и, пройдя мимо Лавры, прошлись по булгаковским местам на Подоле. Здесь революции почти не чувствовалось, только по обилию среди обычных для таких мест товаров оранжевых флажков и других сувениров, матрешек с портретами Ющенко и Тимошенко, косынок, кружек и даже ручек оранжевого цвета можно было понять, что произошло. Общая атмосфера была не очень и напоминала наш Арбат… Мы постояли у дома (то есть домика, очень маленького) Михаила Афанасьевича, все же купили оранжевую кружку “Так!” на память, а потом переулками вернулись опять к Майдану и зашли в ближайшую кофейню, согреться, посидеть, как-то осмыслить впечатление.