Багровое око

Восхождение заняло полдня и оказалось довольно трудным. Мучительнее всего была жажда. Воду они не взяли, чтобы не отягощать плечи лишним грузом, но уже через короткое время после начала подъема проклинали себя за беспечность. От жажды кружилась голова и мутнело в глазах, а если стоять при этом на узком каменном выступе с пропастью за спиной… то лишь милостью светлых богов можно объяснить, отчего они не сорвались вниз, дробя черепа и кости о поросший лишайником гранит.

Не раз Шумри казалось, что он больше не выдержит. Когда он с трудом добрался до маленькой площадки, где можно было перевести дух, отлепив потную грудь от шершавого камня, и поднял голову вверх, стон отчаянья вырвался из его пересохших губ. Выше стена была совсем гладкой, почти без трещин и выступов… Неожиданно что-то белое пронеслось возле его лица, обдав прохладным ветром. Птица — та самая, что приплывала к нему ночью и оставила перья, либо очень похожая на нее — села на скалу в двух локтях от его измученного тела. Немедиец обрадовался ей, словно доброй знакомой или радостной вестнице. Ее черные круглые глаза смотрели на него с осмысленным, почти человеческим выражением. «Приободрись! — словно хотела сказать ему птица. — Осталось немного!» Шумри оглянулся на Конана, чтобы тот тоже взглянул на светлую вестницу, но киммериец уже был локтях в десяти выше него, взбираясь медленно, но безостановочно и упорно. От его распластанной вертикально фигуры, загорелой до цвета темной бронзы, с отросшей ниже лопаток гривой черных волос, исходила спокойная сила. С благодарностью взглянув на птицу и улыбнувшись ей, Шумри снова пополз вверх…

— Клянусь Кромом, сюда стоило карабкаться, хотя бы для того, чтобы взглянуть вниз! — воскликнул Конан, когда они, одолев последний каменный барьер, растянулись на прохладной траве вершины.

— Да… глядя на это, начинаешь понимать, отчего боги редко сходят на землю, но предпочитают смотреть на нее сверху, — заметил Шумри, еле шевеля распухшим от жары языком.

Долго любоваться на раскинувшийся под ними зеленый, палевый и голубой мир они не стали: нужно было срочно отыскать воду и припасть к ней, пока душа не выскользнула из иссушенного тела. К счастью, ручей им попался скоро: прохладная быстрая лента искрилась в траве, и они не отрывались от нее до тех пор, пока не стали задыхаться.

— Послушай, — ополоснув лицо и намочив волосы, удивленно сказал Конан, — куда подевалась жара?

Действительно, зной, так измучивший их за время восхождения, на вершине не ощущался. Свежий ветерок причесывал листья. Яркое солнце лишь дарило тепло, но не жгло.

На ровном плато, под лучами милосердного солнца растительность была совсем иной. Хотя здесь попадались и пальмы, и баобабы, и лианы живыми веревками опутывали стволы, но деревья стояли не вплотную. Не было ни тесноты, ни духоты джунглей. Конан узнал несколько растений своей суровой родины: треугольные ели, сосны с шелушащимися розовыми стволами, можжевельник, — но много было и таких, которые он видел впервые. Особенно удивительны были высокие мхи серо-голубого оттенка. Они росли у подножий хвойных деревьев, пробивались сквозь щели в округлых белых валунах, достигая уровня колена.

Бабочки вышивали в воздухе разноцветные узоры. Среди этих летучих созданий с крыльями ярче и больше цветов Шумри заметил несколько золотисто-желтых, совсем таких же, как та, что не так давно присела ему на плечо, даровав спасение от мучительной смерти.

То и дело рядом с ними, едва не задевая их ступни и колени, пробегали мелкие звери: ежи, зайцы, еноты, горностаи. В кустах раздавался шорох и хруст, и нетрудно было заметить то нежную морду оленя, то полосатый бок зебры или доверчивые блестящие глаза антилоп.

— Ну и скучно же здесь будет охотиться! — вздохнул Конан. — Кажется, мы первые люди, появившиеся в этих краях.

— Либо они были здесь, но исчезли очень давно, — добавил Шумри. — Тем лучше: значит, никто, кроме нас, не будет претендовать на древние развалины…

Не успел еще немедиец насобирать для костра веток, как Конан уже тащил пронзенную стрелой тушу олененка со светлыми пятнами на рыжей шкуре, Вскоре нежное мясо жарилось на горячих углях, потрескивая и дразня соблазнительным запахом ноздри и желудки путников.

— Охотиться здесь скучно и рыбу ловить, я думаю, тоже, но тем не менее, мне бы хотелось, чтобы этот лес не кончался подольше, — сказал Шумри, передвигая куски мяса кончиком кинжала, чтобы они не пригорели. — Я даже не возражал бы, если он будет тянуться до самого Южного Океана.

— Да я и не против, — согласился Конан. — Больше всего мне нравится, что никакая мелкая тварь не жужжит над ухом и не впивается в кожу. Да и змей я пока не встречал.

— Здесь легко дышится! Здесь не тянет постоянно прислушиваться, принюхиваться и оглядываться, опасаясь враждебных глаз в кустах или…

Шумри не договорил. Лицо его приняло странное выражение. Конан обернулся в ту сторону, куда смотрел немедиец, и окаменел следом за ним. Если бы навстречу им из кустов вышел говорящий единорог или призрак в развевающихся одеждах, он удивился бы меньше.

Перед ними стояла женщина. Высокая, светлокожая, похожая на уроженку Аквилонии или Немедии. На ней было светлое платье из грубой ткани, подпоясанное плетеным ремешком. Густые русые волосы свободно струились по плечам и спине, перехваченные на лбу гибким стеблем лианы. Ноги ее были босы. Никаких украшений ни в ушах, ни на пальцах, ни на тонких запястьях не было — лишь шею охватывало небольшое ожерелье из темно-синих непрозрачных камней.

Возраст незнакомки трудно было определить с первого взгляда. Ей могло быть и двадцать, и тридцать пять лет. Тонкое лицо с нежными благородными чертами казалось совсем юным, но во взгляде были глубина и покой, которые приходят только с годами. Синие глаза, того же оттенка, что и камни на шее, смотрели на путников без улыбки, но также не было в них страха или удивления. Укоризну и грусть излучали ее глаза.

Глава 2. Никакой магии

Сделав несколько шагов и остановившись возле костра, женщина заговорила первой:

— Едва ступив на мою землю, вы тут же осквернили ее убийством. Я ждала вас, но стоило мне немного не рассчитать и замешкаться, как сразу же пролилась кровь. — Она говорила на правильном немедийском наречии, с едва уловимым акцентом.

Конан вышел из оцепенения и овладел собой.

— Убийством? Ты ошибаешься, прекрасная госпожа. Мы никого не убивали на твоей земле. Может быть, потому что просто не успели, — честно прибавил он.

Женщина кивком головы показала на свежеспущенную шкуру олененка и дымящееся мясо.

— Что?! — Киммериец расхохотался. — Это ты называешь убийством? В таком случае все люди на земле — убийцы! Ну, может быть, кроме нескольких безумных отшельников, жующих саранчу и сухой мох.

— Да, это так, — кивнула женщина. — Только отшельники, о которых ты говоришь, тоже убивают: саранча рождена для жизни не в меньшей степени, чем ты или твой спутник.

На такой явный бред даже возразить было нечего. Киммериец пожал плечами и обернулся к Шумри, приглашая и его тоже посмеяться над детскими глупостями с виду взрослой и не сумасшедшей женщины. Но немедиец не смеялся. Он не сводил с незнакомки глаз, впитывая каждое слово, произнесенное, к тому же, на его родном языке.

— Ну, хорошо, — покладисто сказал Конан. — Ради твоей красоты мы постараемся никого не трогать в твоем лесу. Ты говоришь вещи, смешные до колик, но ты первая белая женщина после долгих лун пути, которую мы встретили. К тому же, клянусь Кромом! — такая женщина, какую не часто увидишь и в самых блестящих дворцах Немедии или Аквилонии. Поэтому мы не будем смеяться, мы потерпим. Я постараюсь не вынимать из ножен меч и не снимать с плеча лук до тех пор, пока мы не пройдем через твой лес. Если, конечно, он успеет кончиться до того, как мы проголодаемся снова.

— Мой лес не оставляет голодным никого, кто идет по нему, — сказала женщина. — Но для этого не нужно вынимать меч или натягивать лук. Больше того, с оружием идти по нему нельзя. Вы отдадите мне свой лук, меч и кинжал, когда же мои владения кончатся, все это вернется к вам снова.