Багровое око

С этими словами жрец сдернул ткань с головы птицы, и по толпе пронесся тихий вздох, похожий на стон. Конан увидел, что то был коршун, по-видимому, очень старый, с вылезшими на шее и боках перьями. Его круглые глаза снабрякшей пленкой век напоминали желтый лед. Жрец вытянул руку, и птица, сильно оттолкнувшись от его жилистой кисти, взмыла вверх. Несмотря на старость, крылья были еще крепки, они вознесли ее высоко над площадью и медленно кружили над замершей толпой.

Конан заметил, что ни один человек не осмеливался поднять голову, чтобы проследить за полетом Кээ-Ту. Все лица были опущены долу; те, у кого были головные уборы, торопливо сняли их. Киммериец знал, что, если хочешь сохранить свою жизнь, нужно поступить так же. Если Кээ-Ту увидит запрокинутое вверх лицо — немыслимое святотатство! — он бросится на наглеца в первую очередь. Если чья-либо голова под холодным взглядом божественного слуги будет покрыта чем-то, помимо волос, — последует та же кара. Ну, а из всех остальных голов, непокрытых, покорно склоненных, Кээ-Ту выберет те, чьи волосы отличаются от вороного блеска урожденных стигийцев: светловолосых и рыжих северян, русых немедийцев, темных, но мелко-курчавых кушитов, бреющих по-особому головы уроженцев Кхитая…

Кром наградил Конана волосами прямыми и черными, как хвост вороного жеребца, но, тем не менее, он не смог бы поклясться, что под взглядом зловещей птицы сердце его так же ровно и уверенно, как обычно, гонит по его жилам кровь.

Коршун стремительно ринулся вниз, выбрав, наконец, жертву, достойную утолить голод Великого Сета, и вцепился в волосы пожилого мужчины, по виду купца из стран Севера. По толпе пронесся крик — ужаса и облегчения одновременно. Несчастный, не издав ни звука, закрыл лицо руками — и вдруг рухнул на землю, словно когти птицы были отравлены смертельным ядом. К нему тут же подбежали двое стражников, подхватили безжизненное тело и волоком подтащили к ногам жреца. Тот нагнулся, несколько мгновений всматривался в зрачки несчастного, затем выпрямился и махнул рукой.

— Этот презренный отверг великую честь стать лакомством для Великого Сета! Жалкая участь! Его тело будет брошено на городскую свалку — на растерзание псам.

Коршун, на этот раз севший не на руку, а на плечо жреца, снова взмыл в воздух.

Чтобы достойно угостить Великого Сета, нужно было семь жертв — но они должны быть живыми. Поскольку некоторые расставались с жизнью от непереносимого страха, стоило им только почувствовать жесткие когти у себя в волосах, мудрой птице, как правило, приходилось взлетать не семь раз, а больше.

Только три дня назад Конан расспрашивал своего нового приятеля Ойшли, отчего быть выбранным Кээ-Ту считалось намного страшнее, чем попасть в желудок пятнистому храмовому питону. Ойшли был начальником охраны купеческого каравана, пришедшего из Иранистана с грузом ковров и парчовых тканей. Это был жизнерадостный толстяк с абсолютно лысой, масляно блестевшей на солнце головой и хитрыми глазками. Они оказались соседями по постоялому двору и разговорились за обильным ужином. К их беседе присоединился Ванн — молодой белобрысый воин с бычьей шеей, сопровождавший посланника из Бритунии.

Разговорчивый Ойшли прибыл в Стигию уже в третий раз, в общей сложности он прожил здесь несколько месяцев и считал себя большим знатоком местных нравов.

— Ты спрашиваешь, в чем разница между глоткой питона и когтями старого облезлого стервятника? Как бы тебе объяснить попонятнее… — Толстяк огляделся вокруг и указал Конану на группу бедно одетых людей, по виду пастухов, поглощавших в закутке за дверью таверны свою незатейливую пищу. — Ответь, что, по-твоему, едят эти оборванцы?

— Ну, сыр, лепешки, — пожал плечами киммериец. — Пьют же наверняка какую-нибудь прокисшую дрянь.

— Скорее всего, так, — согласился Ойшли. — Ничего приличного этим туповатым овечьим сторожам хозяин не нальет. Так вот, если жертву Сета просто убивают — мечом там, или веревкой, или ядом — для Великого Змея это все равно, что нам, к примеру, перекусить хлебом, сыром, мучной похлебкой — короче, пищей простой и грубой. Голод это, конечно, утоляет, но особого наслаждения языку и желудку не приносит, Теперь ответь мне, — Ойшли кивнул на миску, стоящую перед киммерийцем, — что сегодня вечером едим мы с тобой?

Конан выразительно потянул носом.

— Будь я проклят, если это не добрый кусок теленка в чесночном соусе с приправой из тушеных бобов!

— Вот! — обрадовался толстяк. — Это уже куда привлекательнее хлеба и сыра, верно? За таким ужином, да еще с хорошим вином, не скучно и вечерок скоротать! Любимому божеству так же приятно, как нам с тобой сейчас, когда жертву его убивают не сразу и не простым способом. Скажем, четвертуют, сажают на кол, кипятят в масле…

Конан скривился и сплюнул позади себя на глиняный пол.

— Клянусь Кромом, я не сел бы с этим разборчивым божеством рядом на дружеской пирушке!

— Но и это еще не все! — Ойшли назидательно поднял толстый указательный палец. — На нашем постоялом дворе такого, конечно, не подадут, да и вообще, не в обиду будет сказано, вряд ли вам доводилось это пробовать, но поверьте на слово — есть на свете такие изысканные кушанья, которые едят только правители и высочайшие вельможи, и чтобы приготовить их, нужен труд десятков людей и море времени. К примеру, паштет из язычков птенцов розовой птицы, живущей в джунглях Зембабве, вымоченный в соусе из столетних зингарских вин… Или еще что-нибудь в этом роде. Когда человека выбирает коричневый стервятник, это означает, что богу и его шайке захотелось потешить себя чем-нибудь особенно лакомым. Обычно это случается, когда страна долгое время ни с кем не воюет, не происходит наводнений, засух, повального мора и прочих бедствий. Тишь, покой, веселые и сытые лица — для Змея это все равно что унылый пост… Знающие люди говорят еще вот что, — Ойшли оглянулся по сторонам, словно желая проверить, не подслушивают ли их, и дал знак собеседникам нагнуться над столом и сдвинуть поближе головы.

Конан и Ванн послушно склонились, и в их уши полился жаркий шепот осторожного толстяка:

— Говорят, что из семи жертв, отобранных Кээ-Ту, только двое достаются Сету, остальные же пятеро уходят кое-кому иному, более могущественному, чем Великий Змей.

— И кто же это может быть? — громко спросил Конан.

— Тс-с-с! — Ойшли приложил палец к губам. — У него много имен, но ни одно мне не хочется произносить вслух! У этого темного божества нет ни жрецов, ни храмов, но по сравнению с ним Великий Змей Сет — все равно что первый советник рядышком с королем. Больше я о нем ничего не скажу, да и вы лучше молчите… Кстати, а вы знаете, что именно делают в подземельях кемийских храмов с теми, кто имел счастье приглянуться милой пташке?

— Что? — разом выдохнули Конан и молчавший до сих пор бритунец.

Ойшли выдержал эффектную паузу.

— А вот этого я вам, друзья мои, сказать не могу. И вряд ли кто-нибудь сможет. Жрецы Сета умеют хранить свои тайны.

— Проклятье, — пробормотал бритунец. — Еще целую луну или даже больше я должен находиться в этом проклятом городе…

Его выпуклые серо-голубые глаза потускнели, а лицо приняло обреченное выражение, неприятно контрастировавшее с перевитой мускулами шеей и тяжелыми буграми челюстей.

Ойшли расхохотался и хлопнул его по плечу.

— Не надо киснуть, мой молодой друг! Никогда не стоит терять хорошего расположения духа. Смотри, — он вытащил из-за пазухи что-то лохматое и черное и водрузил себе на голову, прикрыв блестящую лысину. Это оказался парик из конского волоса. — Жарковато, конечно, в таком тюрбане на здешнем солнце, но что поделаешь, лучше потерпеть. В котле с кипящим маслом уж, наверное, жарче! Дальше десяти локтей от постоялого двора я не рискну и носа высунуть без этой полезной штуки, В моих тюках найдется еще, пара-тройка таких же, — подмигнул он бритунийцу. — Отдам недорого, для друзей у меня всегда скидка!

Ванн осторожно ощупал черную прядь и даже попробовал ее на зуб.