Страница 39 из 74
В один из дней, не дожидаясь налета старших мальчишек, Гришка взял свою порцию и сам понес Свирьке:
— На, поешь!
— Чё, спужался, малой? — Свирька глядел нагловато, но растерянно.
— Нет, тебе нужнее, ты же быстрее сейчас растешь. Мама говорила, что растущему организму требуется усиленное питание.
— Ишь, грамотный нашелся, я те…
Свирька выбил из рук протянутую миску с Гришкиной порцией. Вязкими комками каша падала на пол. Директриса, которой кто-то из Свирькиных прихвостней немедленно доложил, что первоклашка едой разбрасывается, наказала, построила класс и вывела Гришку перед линейкой, распекая за такое отношение к еде и требуя объяснить причины и назвать соучастников.
— Голода вы не знали! Страна вас бесплатно кормит, учит. Только в советской стране стало возможным… А вы нарушаете принципы социалистического общежития!
Гришка молчал. Директриса заявила, что лишает его ужина и завтрака на всю неделю и надеется, что, когда придет время принимать Гришку в пионеры, этот проступок ему припомнится. Гришка молчал и жалел теперь уже директрису — ну что у нее есть в жизни? Ни мужа, ни детей. Живет в комнатушке здесь же, при интернате. Некуда ей отсюда податься.
Ночью, не в силах заснуть от голода, ворочался с боку на бок и услышал, как в их спальню младшеклассников кто-то крадется. Узнав силуэт долговязого Свирьки, Гришка прикрыл веки поплотнее и замер — сейчас бить будет. Но пацан, пошелестев около Гришкиной тумбочки, исчез. А Гришка, переждав минуту-другую, нащупал два куска хлеба и кусок рафинада и, почти не разжевывая, проглотив хлеб и затолкав в рот сахар, со счастливой улыбкой заснул. А утром нашел в тумбочке еще и порцию остывшей каши. И директриса приходила?
Детство его делилось на две неравные зоны — лесничество, где круглый год жили отец и мать и куда ему был открыт путь на каникулы, и интернат в райцентре, где приходилось жить весь учебный год. Родители хотели большую семью, но после тех родов в воздухе мама не могла иметь детей, а отец после пожара год от года слеп, что несколько позднее не пустило его на фронт и окончательно заточило в лесничестве.
Интернат был противоположностью дому и лесной вольнице. Чтобы выжить, надо было жить чем-то другим, выходящим за пределы этих грязно-синих коридоров, спален и классов. «Другим» стали книги. Забиваясь после уроков в школьную библиотеку, он убегал в другой мир, почти столь же прекрасный, как и его лес, и возвращался в реальность только к отбою. Даже в качестве пионерского поручения он попросил для себя работу в библиотеке, подклеивание порванных книг, заполнение формуляров, проведение диспутов.
Однажды, вскоре после войны, на его долю выпало почти книжное приключение. Пришла телеграмма, что тяжело больна бабушка, жившая недалеко от порта Ванино. И они с мамой собрались в дальний путь.
О бабушке Гриша дотоле не слыхивал. Пока ждали поезда, мама тихим шепотом рассказывала, что бабушка потомственная дворянка. «Из рода Абамелеков, одной из ее прапрародственниц посвящал стихи Пушкин!» В семнадцать лет бабушка повстречала дедушку, блистательного молодого военного инженера, и убежала с ним из дома. Вслед за ним семья скиталась из Крыма в Одессу, потом в Ванино, где дедушка работал в порту. На вопрос, где дедушка теперь, мама не ответила, только слезы потекли по лицу. Не ответила мама и на вопрос, почему не рассказывала о бабушке прежде.
Бабушку они не застали. Даже на похороны не поспели. «Лагерь так просто не дается», — сказал старший мамин брат, седой, ссохшийся, на вид глубокий старик, больше похожий на маминого отца, хоть и бывший всего пятью годами старше ее. И Гришка ничего не понял — какой лагерь, почему не дается? И почему, выпив, плачущий дядька благословлял «богом забытое лесничество, которое спасло хотя бы вас».
Дом дядьки, в котором они прожили две недели, стоял невдалеке от узкого залива. Хочешь купайся, хочешь заячью капусту на скалах рви, хочешь крабов и чилимов лови, мать или тетка дома сварят — вкуснотища! Это тебе не интернатская похлебка или каша. Ловить чилимов и крабов научил Гришку дядька и, рассказывая о премудростях крабьей ловли, мимоходом заметил:
— Фрегат «Паллада» здесь затоплен, не слыхал?
У Гришки, в эту зиму за две ночи прочитавшего морские дневники Гончарова, перехватило дыхание. Как — здесь затоплен? Прямо здесь?!
— Да, здесь, в Постовой бухте, только в ту пору была она Константиновской. Они ж в кругосветку собирались, но, пока к японцам плавали, Крымская война началась. С одной стороны англичане и французы, с другой — североамериканцы, союзники англичан. «Паллада» тогда экспедицию Путятина высадила, и Гончаров возвращался в Петербург по суше через Якутск и Иркутск. Две зимы фрегат простоял здесь, в бухте, скованный льдами, и в конце января 1856 года было приказано затопить его, чтобы не достался врагу. Корму взорвали, и фрегат лег на грунт.
Никогда еще тайна любимой книги не оказывалась так близко. И, вглядываясь в мелкую рябь залива, Гришка думал, что где-то далеко есть страны, в которых живут такие же мальчишки, как он, Гришка, которые так же, между прочим, открывают для себя милую сердцу Д'Артаньяна Гасконь или Патагонию, куда привел корабль с детьми капитана Гранта Паганель. А мир не так уж велик, если везде найдется место, где великое кажется близким, далекое доступным. Надо только добраться до этих мест.
По возвращении домой ему повезло еще раз. После вольности жизни у залива с затопленным на его дне знаменитым фрегатом интернат казался еще невыносимее. Но Гришка открыл для себя небольшой добротный дом старой постройки в нескольких улицах от интерната — районную библиотеку. Просиживая здесь все время после уроков, он заметил часто приходящего старичка в старомодном пенсне. Библиотекарши звали его Николаем Андреевичем и почтительно кланялись при встрече.
Одна из сотрудниц, пышногрудая Марина, как-то после ухода старика рассказала, что прежде и старый деревянный дом с резными окнами и непохожим на остальные дома фасадом, и старые книги в переплетах с золотым тиснением — все это принадлежало старику, который был правнуком одного из сосланных в эти края декабристов. В начале 20-х только принадлежность предка к первому по классификации вождя этапу революционно-освободительного движения спасла старика от расстрела. Но дом экспроприировали, переселив бывшего владельца в тесную каморку на окраине, куда не поместилась бы и малая часть его огромной библиотеки. Старик передал книги городу, попросив открыть в бывшем его доме публичную библиотеку. А сам лишь изредка заходил поглядеть на отсвет прежней жизни.
С виду старый дом не выглядел большим. Дом как дом. И только когда Гришка заметил, что рояль скромно пристроился в уголке комнаты, он смог мысленно подсчитать, во сколько раз эта комната больше той, в которой он спал еще с тридцатью мальчишками. За столом, где ныне занимались посетители читального зала, некогда по праздникам рассаживались гости. Позднее старик рассказал, что в день Илюшиных крестин за этим раздвинутым столом легко уместились семьдесят восемь человек.
В углу за столом притаился буфет. Посуду в нем давно сменили книги, но несколько бокалов на тонких ножках так и остались за стеклянной дверкой. На бокалах был витой вензель «А» и римская цифра «один». Бокалы были жалованы одному из предков старика от имени императора Александра Первого, и каждый из сосудов вмещал три литра вина.
Теперь они стояли в уголке безразмерного буфета, храня свои тайны. И можно было только фантазировать, кто и когда пил из них — предок-декабрист поил друзей на тайных встречах Южного общества, разбавляя пьянящие идеи Пестелевой «Конституции» живительной влагой вина, или адмирал Колчак, забирая с собой из этого дома Ильюшеньку, делал несколько глотков «на счастье»…
Мальчишкой Гришка не мог до конца оценить степень собственного везения. Пометив все книги штампом «Первая народная библиотека Ленинского района», наротдел образования почти забыл о ее существовании, лишь периодически присылая новые работы товарища Сталина и массовые издания книг советских литераторов.