Страница 11 из 74
Подушка под головой темнела от расплывающегося пятна.
— Может, и правда — съездить в больницу? — позвала еле слышно, но через три секунды Димка возник на пороге.
— Такси вызвать или поймаем?
— А на байке разве нельзя?
— Байк рассчитан на одного.
— На одного тебя или на одного Толича?
— Какая разница? — не понял сын.
— Мы вдвоем сойдем за одного Толича, и еще останется.
— А удержишься? Девушек по ночам, когда метро не ходит, а на таксо денюжков нема, я возил. Но то вполне здоровые, хоть и слегка пьяные девицы. Но головищи у них были как мячи…
— Такие круглые?
— Такие пустые и упругие. А тебе с такой головушкой куда на байк! Хотя, если настаиваешь, я мигом стащу зверя вниз… Толич, ты сиди здесь. Сапунок часа два назад звонил, куртку занести собирался, но, видно, тормознул где-то…
Глядя на меня, пояснил:
— Вчера из «Китайского летчика» вышли — ливень, куртку я Сапунку отдал. Мне здесь два шага, а ему на улицу Юных Ленинцев переть.
— Странно, юных ленинцев нет и в помине, а улица имени неизвестно чего есть…
Хотела было спросить, почему Джой не позвал неведомого мне Сапунка к себе — из-за центрального местоположения наша квартира была обычным перевалочным пунктом для всех его друзей, но, вспомнив девицу, которую застала здесь утром, сама поняла причину негостеприимства.
— Толич тут посидит, пока мы съездим. Вдруг Сапунофф добредет.
На маленьком, почти игрушечном мотороллере мне довелось проехать сразу же после покупки, когда два года назад, получив деньги за первый сделанный им сайт, Джой завел себе средство передвижения, отныне загромождающее нашу прихожую. Тогда я села и испугалась того, что казавшийся игрушечным мотороллер поехал, ход его был на удивление мягким.
Теперь же мне казалось, что мы едем по куче булыжников. Шлем задевал набухшую рану, и, обняв сына, я мечтала только об одном — чтобы руки не расцепились и я не свалилась на мелькающий перед глазами асфальт. Мостовые сливались с улицами, рекламы с прохожими. Внутренний испуг был равен тому, с которым я повела дошкольника Джоя на колесо обозрения и вдруг обнаружила, что за добрый десяток лет, прошедший с той поры, как в собственное удовольствие каталась на каруселях, мой вестибулярный аппарат пришел в полную негодность. Сын весело крутил колесо, поворачивающее кабинку по кругу, а я, закрыв глаза, мечтала только найти точку, способную остановить это кружение мира в голове. Как балерина знает, что должна зафиксировать взгляд на одной точке, чтобы выкрутить все свои тридцать два фуэте. В тот раз в парке я нашла глазами синюю куртку Никиты, казавшуюся маленьким весенним цветочком на зеленой траве, и при каждом повороте впивалась глазами в спасительную синеву. Но тогда все двигалось по кругу, а теперь летело вперед, в пропасть. И ухватиться было не за что…
Вся больница с ее затихшими корпусами и запахом больничного супа была погружена в сон. В приемном покое только около хирургического кабинета теплилась жизнь — вокзального вида тетки с разбитыми лицами, спящие прямо на полу алкаши с кровавыми подтеками…
По дороге мне почему-то казалось, что врачом обязательно будет толстая тетка, недовольная тем, что ее разбудили. Сказался давний опыт ночного приезда в роддом, где сонная акушерка по ходу родов жаловалась вызванной педиатричке, что все норовят родить ночью, людям спать не дают. Эти причитания, слившиеся в подсознании с ощущением схваток, навсегда отбили охоту пользоваться услугами бесплатной ночной медицины, с той поры ассоциировавшейся с раздраженным ликом разбуженной акушерки.
Но хирург Валера оказался вполне вменяемым. Осмотрев рану, спокойно объяснил, что порез небольшой («Как это ты умудрилась так удачно пораниться, три сантиметра левее — и привет!»), но швы наложить надо, и хоть придется срезать немного волос, но особенно заметно это быть не должно. Процедура недолгая, сейчас сделаем обезболивающий укол, потом наложим швы, и при желании можно идти домой. Хотя по-хорошему сделать бы снимок, проверить, нет ли сотрясения, но… Но лишних больных и хорошие хирурги брать на себя не хотят, додумала за Валеру я и подтвердила:
— Домой, домой!
— Еще пара стежков, и все, — пообещал Валера, когда в малую операционную вошла медсестра с документами.
— Валерий Геннадьевич, там просят заключение о смерти этого Жукова подписать, который с огнестрельным.
Я дернулась. Какой-то однофамилец только что умер.
— Везет вам сегодня на Жуковых. Или это Жуковым не везет, — пошутила сквозь зубы…
— Ты тоже Жукова? Не обратил внимания, — сказал хирург Валера. — Через две минуты подпишу, подожди.
Медсестра с личиком обиженной куклы положила бумаги на край стола.
— Не вытащили парня, — как-то бесстрастно сказал Валера, дошивая мою рану. — Ночь-то на удивление спокойная. Муж по пьяни пырнул жену кухонным ножом, но удар вдоль кости прошел, после драки в ресторане трое, ты — и все. А парня час назад привезли с огнестрелом. Слишком поздно. Крови много потерял. Ничего не смогли. Голову чуть левее. Вот так, хорошо.
Повернувшись, как велели, я смотрела прямо на край стола, куда медсестра положила документы. «Жуков Дмитрий Никитич, 1982 года рождения…»
— Е….! Ты куда! С ума сошла! Я ж не дошил… Хирург Валера едва успел вскочить, удерживая иглу с нитью над моей головой. Медсестра тоже кинулась хватать буйную пациентку и усаживать на место.
— Наркоз, что ли, плохо подействовал?
— Жуков… Дмитрий… Сын у меня, Жуков Дмитрий Никитич, 82-го года… — я пыталась вырваться на улицу, искать Джоя.
— Где сын? Домой не пришел, что ли?
— Нет, он меня сюда привез.
— Тогда чего дергаешься, хочешь, чтоб все перешивать пришлось! Вы когда приехали, полчаса назад?
— В час ночи примерно.
— А у этого, — он кивнул на бумажки, — время смерти 0.40. Так что нечего дергаться!
Валера внимательно оглядел меня.
— Где твой… ваш сын сейчас? — узнав о двадцатилетнем сыне, хирург решил поменять обращение на «вы».
— Во дворе должен быть, у мотороллера.
— Даш, глянь из окна, внизу есть кто-нибудь? Х-м-м… А по тебе, по вас… по вам, тьфу ты… В общем, не скажешь, что сыну двадцать. Рано родила, родили… что ли? — машинально провожая взглядом забравшуюся на высокий подоконник и высунувшуюся в форточку медсестру, Валера путался, на «ты» или на «вы» пристало меня называть. Тем более что и без того короткий Дашин халатик задрался до предельного минимума.
— Маленькая собачка до старости щенок, — привычно ответила я.
— Стоит, — сообщила медсестра. — Около байка, такой высокий, с банданой на голове…
— Джой, — выдохнула я. — Успокоительного чего-нибудь не дадите? День какой-то фиговый…
— Раненный в голову боец отправляется на родину, — протирающий свой не блистающий чистотой мотороллер Джой попытался пошутить. — Ну и как?
— Зашили. Только теперь еще и от наркоза тошнит.
— Может, это сотрясение мозга? Не проверили?
—Не проверили. Да я бы и не далась. Поехали скорее, не то я умру от разрыва сердца, — я пыталась надеть шлем предельно аккуратно, чтобы не сильно задеть наложенные швы. — То машины взрываются, то трупы падают, то погибшие с твоим именем…
— Трупы-то не настоящие, — миролюбиво протянул сын, заводя мотор. — Держишься? Потерпи, если будет трясти. А что с моим именем?
— В этой больнице час назад парень умер от огнестрельного ранения, твой полный тезка. Жуков Дмитрий Никитич. И тоже 82-го года, — попробовала перекрикивать нарастающий гул, но говорить было трудно, и я только изо всех сил обхватила сына.
Байк выкатил из ворот больницы и, перестраиваясь по Садовому кольцу в крайний левый ряд, поехал на разворот.
Три диких испуга, и три облегчения. Слишком много для одного дня. Почему я могу адекватно оценивать ситуацию, когда работаю, и совершенно перестаю себя контролировать, становлюсь пугливой курицей, стоит только спрятать фотоаппарат в кофр? Будто две разные Женьки по очереди топают по свету. Одна может сутками сидеть на чердаке заброшенного дома в Карабахе, снимая, как опьяневшие от националистической ненависти армяне и азербайджанцы вырезают друг друга. Она без ужаса и соплей может работать на страшных авариях самолетов, где останки человеческих тел смешаны с обломками фюзеляжа и обрывками чемоданов, на наводнениях, где вместо земли одна засасывающая жидкая грязь, погребающая под собой мертвый скот и погибших людей. И у той Женьки так мало общего с Женькой, сидящей сейчас на заднем сиденье мотороллера, вцепившейся в сына и не знающей, как выгнать из себя ужас сегодняшнего дня.