Страница 14 из 15
— Не ешь меня глазами, Жрец! — насмешливо воскликнул варвар. — Начинай скорее свой ритуал, пока солнце не достигло зенита. Я не люблю долго стоять на солнцепеке!
Архидалл, рассудив, что неразумно будет сейчас спорить и доводить дело до открытого конфликта, который грозит еще большим нарушением ритуала, грозит разбить вдребезги его торжественную красоту, миролюбиво кивнул головой.
— Хорошо. В таком случае, я полностью полагаюсь на твое мужество, киммериец. Что касается солнцепека, придется тебе потерпеть. Самая главная часть ритуала должна совершаться при высоком солнце!
Жрец взял из рук своего помощника еще один хрустальный сосуд с напитком отваги и протянул его Зейле. Девушка выпила золотистую отраву без единого слова, быстро и жадно, и облизала губы. Лицо ее сразу же порозовело, глаза заблестели ярко и бессмысленно, а рот приоткрылся с выражением расслабленности и блаженства. Покосившись на нее, Конан не удержался и сплюнул с горечью.
— Тебе стало совсем хорошо, не так ли, моя маленькая красавица? — спросил он.
Зейла повернулась к нему, но ничего не ответила, лишь засмеялась, встряхивая головой с тяжелым убором из перьев и звеня золотыми браслетами.
Великий Жрец вытянул вперед и вверх прямую и длинную, словно стрела, ладонь. По этому знаку загремела музыка. Она была такой неожиданной и громкой, что Конан невольно вздрогнул. Четверо музыкантов, до этого не замеченные им за спинами солдат, выступили вперед. Они дудели в длинные трубы, гудели в морские раковины, ударяли в блестящие медные диски. Пронзительные звуки, казалось, разрывали голубой шелк небес, чтобы разбудить к началу великой церемонии верховное божество, если то еще не проснулось либо задремало ненароком.
Великий Жрец опустил руку, и музыка смолкла.
— О, Владыка, справедливый и милосердный! — громогласно произнес Архидалл, протянув ладони прямо к солнцу, почти достигшему уже высшей своей точки на небе. — Пусть свершится Великое Воссоединение! Пусть твой земной сын поднимется к тебе, напитав тебя священной кровью! Пусть он сольется с тобой! Пусть свершится ежегодный поворот колеса твоей сияющей колесницы, устремленной в вечность! Пусть Кровь претворится в Свет! Пусть Сердце поглотится Солнцем!
Конан ожидал, что после этих слов Жрец сожмет в ладони обсидиановое лезвие и приступит к самой существенной и конкретной части ритуала. Он подобрался и бросил украдкой взгляд за спину, соображая, на каком расстоянии от него находится ближайший воин с длинным щитом.
Но Великий Жрец еще не кончил словесную часть церемонии. Он снова вытянул руку, вызвав взрыв пронзительной музыки. Когда дудки, раковины и медные диски смолкли, он продолжал, глубоко и торжественно, вперив, не мигая, глаза в солнечный диск:
— О, Лучезарный Бог! Прими также юную и прекрасную супругу своего сына и свою супругу! Пусть ее кровь и ее сердце вольют в тебя новые силы! Пусть от вашего счастливого союза прольются на землю благодатные дожди! Пусть щедро взрастут на земле плоды — бесчисленные дети любви вашей!
Когда он смолк, Зейла в полном и самозабвенном восторге расхохоталась, обратив лицо вверх и захлопав в ладоши, словно трехлетняя девочка.
Конан опять напряг мышцы, приготовившись к быстрой и решительной схватке, но Архидалл все оттягивал самое главное действо. В третий раз загудели трубы и зазвенела медь. В центре площадки, в двух шагах от жертвенного камня, медленно приподнялась и отошла в сторону мраморная плита. Конан не слишком удивился, когда из темного прямоугольного провала поднялась высокая женщина в таких же серебрящихся, что и у Жреца, ниспадающих одеждах.
На этот раз лицо Великой Жрицы было открыто, и Конан почувствовал укол разочарования: ничего особенного не было в облике этой таинственной женщины, которую никому не дозволялось видеть и которая лишь раз в год покидала свою добровольную мраморную темницу. Кожа ее была очень бледна, с прозеленью, какой бывает стебель травы, выросшей без единого луча солнца. Черные распущенные волосы струились по плечам и спине, достигая коленей. Трудно было определить ее возраст: зеленоватая кожа была гладкой и матовой, в волосах не блестело ни одной сединки, но темные, пристальные и немигающие глаза смотрели так, как смотрят много пережившие и уставшие от всего пережитого старухи. Черты лица были суховаты и породисты, как и у Великого Жреца, и у Конана мелькнула мысль, что она, должно быть, является его сестрой или другой близкой родственницей.
Киммериец приготовился, что сейчас Жрица раскроет свой бледный и тонкогубый рот, и раздастся тот ледяной и очень громкий голос, замораживающий кровь в жилах, которым она поразила и победила его накануне. Но Великая Жрица молчала. Она подошла к жертвенному камню и подняла лицо вверх, к пылающему в зените солнцу. Теперь они с Великим Жрецом стояли друг против друга, оба в белом, с запрокинутыми лицами и воздетыми ладонями. Оба они выдерживали яркий солнечный свет не мигая.
— Крохэм шоэрайя габулд! — произнес Архидалл, на этот раз негромко.
Великая Жрица опустила руки вдоль тела и потупила глаза. Лицо ее побледнело еще больше, губы сжались в тонкую ниточку. Она больше не казалась живым человеком, но — алебастровой статуей с наведенными углем ресницами и бровями.
Конан не сводил с нее глаз, ловя малейшее движение и стараясь не пропустить тот миг, когда нужно будет действовать решительно и стремительно. Но то, что последовало за ледяными мгновениями полного молчания, обескуражило и привело в смятение даже его. Длинные черные волосы Жрицы стали подыматься вверх. Казалось, невидимые струи воздуха поддувают откуда-то снизу, от ее ступней, и под их напором вороные пряди взмывают вертикально. Еще это напоминало приступ сильного ужаса, сжимающего внутренности смертельного страха, от которого волосы встают дыбом. Впрочем, киммерийцу никогда не доводилось видеть, чтобы вздымались волосы такой длины и густоты…
Несмотря на выпитый ею напиток отваги, Зейла затряслась и тихонько заскулила. С лица ее сбежала блаженно-бессмысленная улыбка, а глаза выступили из орбит. Великий Жрец — хотя и наблюдал это зрелище, должно быть, не в первый раз, — побледнел. Кожа его приняла такой же зеленоватый оттенок, что и у закаменевшей сестры. Он судорожно сглотнул и плотнее сжал губы.
Поднявшиеся дыбом, вытянувшиеся вертикально вверх во всю свою немалую длину черные пряди превратили женщину в существо жуткое и фантастическое. Казалось, кончики ее волос тянутся, как черные водоросли, как длинная обгорелая трава, к лучам зенитного солнца, касаются этих лучей, соединяются, сцепляются с ними…
Она сама напоминала солнце, эта женщина, с белым, круглым, как диск, лицом, обрамленным растрепанными смоляными лучами, — зловещее солнце, неведомое солнце иных, подземных миров.
Великая Жрица медленно подняла веки и вперила в киммерийца немигающие черные глаза, горделиво-властные и безмерно усталые одновременно. Он выдержал ее взгляд. Он даже мельком подумал о чем-то похожем на жалость, что этой немолодой женщине, должно быть, очень сыро, темно и уныло под толщей мраморных плит, откуда она только раз в год ненадолго выползает, грея свои старые кости под полуденным солнцем…
— О, Пресветлый Владыка Мира! — в третий раз задрал подбородок в зенит Великий Жрец. — Пусть свершится Великое и Священное Воссоединение! Прими! Прими! Прими!
Великая Жрица протянула руку к рукояти обсидианового ножа. Но Конан на долю мгновения оказался быстрее.
Выхватив лезвие из-под ее длинных пальцев, он задумался — но всего лишь на миг! — а затем резко подался вперед и, сжав левой рукой пук вздыбленных черных волос над макушкой Жрицы, правой отсек их под корень одним движением.
Если бы киммерийца спросили, отчего ему пришло в голову сделать именно это, он не сумел бы ответить. Как не сумел бы объяснить и прочие свои действия и слова. У него не было времени размышлять и прикидывать.
Подняв над головой свой победный трофей, Конан заорал во всю мочь своих легких, обращаясь к застывшим солдатам и толпе внизу: