Страница 1 из 11
Гидеон Эйлат
Золото Ольта
Коли ты робок — беги, коли отважен — спускайся во мглу пещеры и сражайся со слугами его. И если ты силен и знаешь толк в науке воина — одолеешь их, а если слаб и неискушен — кости-твои, разбросанные по пыльному каменному полу, когда-нибудь предостерегут других охотников поживиться за счет Темного Ольта.
— Неужели так и написано? — прелестная Камасита удивленно распахнула огромные черные глаза с густой бахромой длиннейших ресниц. — Мне приходилось читать древние манускрипты о сокровищах, но в них такой вычурный, напыщенный, малопонятный слог…
Ее муж от души рассмеялся, даже качнулся в седле.
— Ты совершенно права, о звезда, упавшая с небес в мои недостойные руки. Этот текст высокопарней и туманней любого выбеленного веками манускрипта. Хуже того, он еще и стихотворный.
А самое досадное — на древнеаргосском языке. Нет, конечно же, нет; я лишь своими словами изложил тот скудный смысл, который выжал из находки мой просвещенный наставник Пликферон. Увы, нам достался лишь клочок пергамента, остальное злополучный кладоискатель успел проглотить, прежде чем… Прежде чем с ним случилась неприятность.
Камасита неодобрительно сдвинула тонкие брови, щедро насурьмленные самой природой.
— Лесники твоего отца извели на него целый колчан длинных стрел — это ты называешь неприятностью? Ах, Далион! Неужели была необходимость убивать беднягу?
Ее молодой супруг слегка покраснел и опустил очи долу.
— Конечно же нет. Но он сам виноват… Бродя по нашим горам в поисках сокровищ, он проголодался и подстрелил дикого козленка. Лесники приняли его за браконьера, выследили и, недолго думая, истыкали стрелами. Осмелюсь тебе напомнить, дорогая: они были в своем праве. Мой отец — страстный охотник и не дает браконьерам спуску. Твой, между прочим, их тоже не жалует.
— Вот уж чего не ожидала услышать от тебя, милый, так это оправдания гадким лесникам! — рассердилась Камасита. — Будь моя воля, я приказала бы их высечь — чтобы впредь неповадно было проливать кровь невинных!
Далион снова рассмеялся и умиротворяюще опустил ладонь на запястье жены.
— Успокойся, о моя воплощенная мечта! Отец наказал их гораздо суровей — лишил положенной награды за голову браконьера. Поверь, лесники куда охотнее предпочли бы порку. Видела бы ты, как рассердился отец, узнав, что погибла рукопись с описанием знаменитой пещеры! Он просто рвал и метал. Ведь о подземелье Темного Ольта в этих краях ходят легенды; только в нашем роду было пять или шесть ревностных кладоискателей, один даже пропал, предаваясь этому занятию. И сам отец в юности немало поводил по округе толпу слуг с кайлами и заступами… Только после женитьбы образумился, как сам говорит, и бросил охоту за сокровищами. Подозреваю, в глубине души он только и ждал возможности тряхнуть стариной.
Молодожены неторопливо ехали на породистых иноходцах по угодьям достопочтенного Найрама — знаменитого на всю Замору торговца скотом, винодела и покровителя искусств. Камасите нравились нотки обожания, звучавшие в голосе Далиона, когда тот заговаривал об отце. Если бы не трогательная любовь Найрама к красавцу сыну и не его снисходительность к упрямству бедного соседа Блафема — не видать бы Далиону этого брака, как своих ушей. Кажется, юноша до сих пор не в силах поверить в свое счастье, хотя еще утром отзвенели свадебные арфы, и теперь на алтаре и ступеньках храма Митры в сладостном благоухании увядают гиацинты и астры, которыми щедро осыпали молодых принаряженные челядинки и крестьянки Найрама. Дорогие и красивые цветы…
Камасита вздохнула. «Другая бы поставила слово «красивые» перед "дорогие"», — подумала она.
— Мой отец тоже искал пещеру Ольта, — задумчиво сказала красавица. — И не только в молодости.
Она улыбнулась своим мыслям — улыбнулась с горечью в сердце. Сколько она помнила отца, тот всегда был одержим мечтой найти сокровища. И беден. Да какое там беден — почти нищ. Зато горд. О Блафеме говорили, что он скорее ноги с голоду протянет, чем возьмет денег в долг или займется чем-нибудь «недостойным мужчины из славного рода» — торговлей, например. Правда, он не считал зазорным разводить скот или выращивать виноград, подобно процветающему соседу Найраму, — к этому у него просто не лежала душа. «Честным путем богатства не наживешь, — уверял он, — другое дело — взять то, что покоится в земле, то, что никому пока не принадлежит». Пресловутое золото Темного Ольта, спрятанное, быть может, на фамильных землях Блафема.
И каждое лето он раз в неделю приторачивал к седлу лопаты, кирки и вьюк со снедью и уезжал в горы, чтобы вернуться через трое-четверо суток — грязным, голодным и злым. Его крестьяне знали только одну повинность — искать клады, причем исполняли ее с превеликой охотой. Вернее, лишь делали вид, будто исполняли: выбирали местечко поуютнее, выкапывали яму-другую, а потом в ней же хоронили кости какой-нибудь дичинки, подстреленной тайком, вымоченной в луковом соке и зажаренной на вертеле.
Найрама он не то что невзлюбил… Просто между ними, как говорится, пробежала черная кошка. Он даже старался не вспоминать без нужды о преуспевающем соседе. А если вспоминал, обязательно кривил в недоброй улыбке губы. И предпочитал в такие минуты не смотреть на Камаситу. Словно пенял себе, что не взялся когда-то за ум по примеру Найрама, что из-за его упрямства красавица дочь живет чуть ли не впроголодь… Ей уже семнадцать — замуж пора, а за кого отдашь бесприданницу? Разве что за бродягу безродного. Улыбка будто переворачивалась — раз, и уголки губ уже опущены книзу. И в глазах — злой блеск. Вот таким же злым блеском, такой же улыбкой-перевертышем Блафем встречал сватов Далиона — ив первый раз, и во второй. А на третий приказал слугам гнать их в шею — кто-то из гостей сдуру ляпнул про «бесприданницу» и «безродного бродягу».
И вот неделю назад Найрам пожаловал с визитом самолично. Кланялся хозяину дома в ноги, слезно просил прощения за выходку дерзкого свата, а после, как бы между делом, сказал, что нашел пещеру Темного Ольта. На своей земле нашел. По обрывку древнего пергамента, обнаруженного на трупе чужеземца — не то хауранца, не то туранца. Лесники Найрама приняли кладоискателя за браконьера, кладоискатель принял лесников за бандитов — и, уже раненный, решил уничтожить в отместку свиток. Но не успел. Клочок рукописи сохранился, и — самое главное — уцелела карта. По ней-то Найрам вчера без особого труда и отыскал вход в подземелье. Уму непостижимо, почему его раньше никто не обнаружил. Выходит, не случайно родилась поговорка: «Глаз то неймет, что под носом лежит».
И дрогнул старый Блафем. Не указал гостю на порог. Напротив, хмуро просил разрешения взглянуть на ту пещеру. В соседней комнате Камасита с замиранием сердца слушала их разговор — ей давно приглянулся Далион, юноша с честным и смелым лицом, которому должность командира сотни в полевой страже Заморы давала право беспрепятственно проезжать через любые земли. И он не забывал о своем праве, — бывая в родовом гнезде, не упускал случая заехать во владения Блафема, и брюзжание отца Камаситы лишь оттачивало его природную изобретательность. Он выдумывал самые неожиданные — и с виду очень правдоподобные — предлоги, чтобы побывать во владениях неумолимого соседа и хоть мельком увидеть возлюбленную… Женское чутье подсказывало Камасите, что и Далиону, и его отцу упрямая несговорчивость Блафема кажется пустой блажью, что юноша без ума от нее, а Найрам души в нем не чает и никогда не попрекнет бесприданницу куском.
Понимал это и Блафем, но оставался тверд, как перекаленный клинок…
И сломался, как перекаленный клинок, когда понял, что вожделенное сокровище достанется не ему. Они с Найрамом сели на коней и уехали, а поздно вечером Блафем вернулся и сказал Камасите, что она будет женой Далиона. «И не вздумай перечить!» — рявкнул он безо всякой необходимости, но при этом потупил угрюмый взгляд. Камасита была на седьмом небе, что, однако, не мешало ей теряться в догадках: из-за чего отец так резко переменил решение? Осторожные расспросы вызывали только вспышку ярости, однако на другой день Блафем — снова под воздействием некоего труднообъяснимого порыва — позвал ее в увитую одичалым виноградом беседку и, подперев седую голову тяжелыми, как у пахаря, руками, сам все рассказал.