Пленники бездны

Собеседник Гилзаха опасливо покосился в сторону раба.

— Ты уверен, что при нем можно говорить? — с недоумением спросил он.

— Можно, — коротко ответил маленький человечек. — У него нет языка.

Через несколько мгновений они уже обсуждали детали. Гилзах неторопливо делал заметки на глиняных табличках. Еще через некоторое время он согласился на предложенную работу. В его карих глазах заплясали огоньки, он подобрался, как тигр перед прыжком. В начале разговора он был вялым, словно любитель пыльцы черного лотоса, а сейчас казалось, что боги вновь вдохнули в него жизнь.

Собеседник вновь попытался заговорить о цене, но наткнулся на тяжелый немигающий взгляд. Гилзах — представитель древнего рода — считал обсуждение таких вопросов ниже своего достоинства, а иногда, в зависимости от настроения, расценивал это как личное оскорбление.

— Я не продаю честь своего рода, — медленно проговорил он. — Долги отцов — гордость для детей. Я помогу тебе во имя памяти наших отцов. Не оскорбляй меня предложением денег.

Глава третья

Как всегда под вечер, когда сумерки уже скрывают лица тех, кому не хочется быть узнанным, храм бога Ану был полон народу. Одетые в самые разнообразные одеяния, начиная от лохмотьев и заканчивая шитыми золотом кафтанами, принадлежавшими когда-то именитым горожанам, подозрительные личности ненадолго скрывались за статуей бога, после чего бодрой походкой покидали храм, ощущая в карманах и кошельках приятное позвякиванье золота, а потом, выйдя из храма, отправлялись в таверны прожигать добытые монеты.

Многие посетители невольно обернулись в сторону входа, когда в храм вошел человек, за короткое время ставший одной из знаменитостей Лабиринта, — Конан. По его внешности трудно было предположить, что он удачливый вор; скорее, его можно было бы принять за профессионального воякунаемника.

Крепкое, атлетическое сложение не мешало ему двигаться бесшумно, как кот, легко, как ветер, и изящно, словно танцор, хотя тот, кто в разговоре легкомысленно назвал бы его танцором, рисковал приобрести в лице киммерийца заклятого врага. Конан не понимал и недолюбливал мужчин, которые бесцельно, по его мнению, тратили свою жизнь, развлекая танцами других. Высокий рост и широкие плечи киммерийца, казалось, были бы на месте на поле сражения, а не на узкой аренджунской улице в толпе отпетых преступников. Так же мало подходила к пестрой толпе его одежда — на Конане была всего лишь простая туника, доходившая до колен, и добротные кожаные сандалии. Многие обитатели Аренджуна сочли бы позорным появиться на улице в такой одежде, которая была недостойна их положения и считалась чуть ли не «рабской». Однако Конану было глубоко безразлично мнение расфуфыренных щеголей.

Но, хотя внешность и одежда варвара мало подходили к окружающей обстановке, воровские и разбойничьи подвиги Конана заставляли относиться к нему с уважением даже самых отчаянных головорезов.

Несмотря на свою молодость, он совершал дела, на которые не осмеливался ни один из опытных заморийцев, считавших себя лучшими ворами мира. Вместе с немедийцем Таурусом, которого называли «королем воров», он пробрался в Башню Слона, внушавшую трепет не одному поколению заморийцев, причем не только проник, но и ухитрился выйти оттуда живым, перед тем как силой неведомого колдовства башня рассыпалась в прах. Таурусу повезло меньше — он погиб в зловещей башне. На счету Конана было также дерзкое ограбление нескольких богатых купцов Аренджуна, сокровища которых не спасли многочисленные охранники. Говорили, что именно он как-то, шутки ради, украл огромный алмаз из короны короля Заморы. Рассказывали также и о его воинском искусстве — якобы он как-то раз в одиночку расшвырял отряд стражников, вздумавших поиздеваться над бездомной старухой, случайно облившей молоком их предводителя. Многим из них после этого пришлось оставить службу из-за увечий. Однако перечислить все его воровские и разбойничьи подвиги не мог никто — киммериец не любил болтовни и хвастовства. Более-менее точно рассказать об этом мог только жрец, скупавший у Конана добычу, но тот, по вполне понятным причинам, также держал язык за зубами.

Сейчас Конан не торопился. Только что он выдержал нелегкую схватку с двумя охранниками знатного туранского купца, решившими, что они шутя справятся с негодяем, посмевшим среди бела дня сорвать с их хозяина пояс вместе с кошельком, в котором хранился привезенный на продажу черный жемчуг, добытый ныряльщиками на побережье моря Вилайет. За каждую жемчужину было заплачено человеческой жизнью — глубины нелегко отдавали свои сокровища.

Сбитый киммерийцем купец барахтался в складках одежды, не в силах подняться, и орал охранникам, чтобы они догнали вора. Те бросились следом. Чудом им удалось не потерять след Конана в переплетениях узких аренджунских улочек. На бегу они выкрикивали оскорбления в спину Конана. Это и заставило варвара остановиться, хотя он мог бы без труда затеряться в Лабиринте, до которого оставалось уже не так далеко.

Забежав в глухой узкий дворик, Конан остановился и обнажил оружие. С волчьей усмешкой на лице он поджидал преследователей. Вскоре следом за ним во дворик ввалились двое туранцев. В руках у них сверкали длинные сабли, которыми оба великолепно владели, не раз применяя свое умение в схватках с разбойниками в пустыне. Но в узком дворе, между близко сходившимися стенами домов, эти сабли были бесполезны.

Размахиваясь, чтобы нанести удар, способный надвое развалить человека, первый туранец задел саблей за стену. Это замедлило удар, и Конан, скользнув к туранцу, погрузил длинный кинжал в его живот. Второй охранник все же сумел нанести удар, но Конана уже не было на том месте, куда падала сабля. Туранец действительно был хорошим воином. Несколько мгновений он теснил Конана, обрушивая на него град ударов. Затем киммериец сам перешел в наступление. Туранская сабля скользнула по кинжалу и провалилась в никуда, а короткий меч Конана ответным ударом распорол одежду туранца.

Тот начал действовать осторожнее. Его сабля уже не свистела вокруг головы киммерийца, а осторожно двигалась перед туранцем, ожидая броска варвара. Противники кружили друг перед другом, ожидая, кто первым бросится в атаку. Заметив, что за спиной туранца начинается узкий проход между домами, Конан обрушил на противника град ударов, каждый из которых заставлял того отступать на полшага. Туранец почувствовал западню, когда уже было поздно. В последний момент он, пытаясь избежать ловушки, кошачьим движением прыгнул навстречу варвару. Конан встретил его увесистым пинком, вслед за которым последовал стремительный удар меча, наискось проникшего в грудь охранника. Раздался хрип, бульканье, и бездыханный туранец опустился на широкие гранитные плиты, которыми был вымощен двор. Конан осторожно огляделся вокруг, вложил меч в ножны и походкой гуляки продолжил путь к храму, где намеревался успешно сбыть вилайетский жемчуг.

Киммериец неторопливо пересек главный зал храма и исчез в потайной двери за алтарем, украшенным высеченным из камня изображением бога Ану. Он миновал небольшой коридорчик, ведущий в каморку жреца, и остановился перед приоткрытой дверью. Внутри приглушенно звучали голоса. Конан уловил имя Тауруса, скользнул в нишу у двери и замер, прислушиваясь. На протяжении своей карьеры профессионального вора он твердо усвоил, что порой мимолетный разговор, обрывок случайно брошенной фразы может принести удачу, и без угрызений совести решил подслушать разговор жреца с его неведомым посетителем, тем более что речь шла не просто о «короле воров», но о человеке, которому варвар в некотором смысле был обязан жизнью.

— Ты говоришь, он не приносил тебе сапфиры? — говорил незнакомый голос, выговаривавший заморийские слова со странным тягучим акцентом.

Конан и сам не мог похвастаться совершенным знанием языка Заморы, но сразу определил, что собеседник жреца — выходец из южных стран. Северяне — нордхеймцы, аквилонцы, немедийцы — обычно говорили жестко, рублеными словами, и певучий язык в их устах звучал резко, как лай; южане же — стигийцы, вендийцы, кушиты, — наоборот, настолько растягивали слова, что язык был похож на долгий тоскливый вой шакала.