Шадизарский дервиш

— Вот видите! — разволновался Олдвин. — Мы должны действовать как можно более осмотрительно.

— Именно, — Конан широко зевнул. — А сейчас, коль скоро других дел у нас с вами нет, я бы поспал. Устал, знаете ли. Утомился, выполняя свой дипломатический долг. Если произойдет что-нибудь ужасное, разбудите, но только в этом случае — и ни при каких других обстоятельствах не вздумайте меня тревожить!

Конан встречался с королевой теперь ежедневно. От киммерийца никак не зависело, где и когда это происходило. Он полностью отдался отдыху и проводил время возле фонтанов, в саду или в роскошных залах подземного дворца. Но где бы он ни находился, его всегда отыскивали слуги королевы, печальные белокурые юноши, которые брали киммерийца под руки и уводили за собой.

Конан выглядел как бродяга-варвар, на которого внезапно свалилось неслыханное счастье. Он вовсю наслаждался благами жизни, ел и пил в свое удовольствие, а после того, как он изъявил желание послушать музыку, к его услугам всегда были юноши, играющие на разных диковинных инструментах, поющие и танцующие.

В ряде случаев Конан не мог понять, кто перед ним, юноши или девушки. Королева превратила своих золотоволосых слуг, в угоду новому возлюбленному, в женоподобных красавцев (или, быть может, в красавиц). Они носили просторные развевающиеся одежды, их длинные волосы свободно падали им на плечи, а руки их были тонки и изящны. Они пели чудными голосами, но и по голосу невозможно было определить, каков истинный пол существа.

Впрочем, поскольку киммериец не испытывал к ним никакого вожделения, он и не задавался целью выяснить все эти обстоятельства. Его окружала красота, он купался в роскоши и покое.

Часть этих благ перепадала и Олдвину. Бритунец обзавелся новыми табличками для записей и усердно покрывал их письменами. Вечерами он пробовал читать свои заметки Конану, но киммериец сразу же погружался в глубокий, очень спокойный сон, так что в конце концов Олдвин перестал метать бисер перед свиньями и прекратил чтения.

Конана это немного удивило. «Вы бы очень меня обязали, если бы все-таки прочитали мне пару строк», — заметил он.

Олдвин решил не углубляться в этот разговор, который, по мнению бритунца, мог болезненно ранить его самолюбие.

На четвертый или пятый день блаженства и ничегонеделания Конан и Олдвин, по обыкновению, ели виноград возле фонтана и слушали пение птиц. В саду, в некотором отдалении, звучали цимбалы: там скрывались, по приказанию Конана, двое музыкантов. Возлюбленный королевы заявил, что сегодня он склонен к одиноким раздумьям и что созерцание посторонних лиц будет отвлекать его от важных мыслей. И посему им надлежит спрятаться и играть погромче, дабы не лишать своего повелителя удовольствия наслаждаться музыкой. Олдвин только диву давался:

— Никогда бы не поверил, что за всего за несколько дней вы могли превратиться из сурового закаленного воина в изнеженного сибарита!

— Варвары очень быстро разлагаются, — охотно пояснил Конан. — Это заложено в нашей невежественной природе.

Олдвин прищурился. Ему вдруг показалось, что Конан насмехается, но киммериец выглядел чрезвычайно серьезным.

— Наш слабый интеллект не выдерживает столкновения с роскошью и рассыпается на тысячу мелких осколков, — добавил Конан, жуя. — Так и запишите в вашей книге. Слово в слово.

Неожиданно он насторожился. Олдвин проследил его взгляд и обернулся.

— Что там такое?

— Кто смеет нарушать мое одиночество? — загремел Конан.

В саду появилась фигура, закутанная в плащ с капюшоном. Заслышав голос Конана, фигура остановилась и умоляющим жестом поднесла руку к губам. Конан замолчал и настороженно уставился на пришельца.

Теперь от позы сибаритствующего бездельника не осталось и следа: киммериец подобрался, готовый действовать в любое мгновение.

К счастью, на крик Конана никто не явился. Слуги, должно быть, уже привыкли к капризам наложника королевы и не обращали внимания на его негодующие вопли и требования немедленно распять вниз головой мерзавца, допустившего мухе попасть в шербет и там издохнуть.

Закутанная фигура, семеня и путаясь в складках плаща, приблизилась к обоим приятелям. Походка была женская, но неловкая, как будто некто либо не слишком умело имитировал женщину, либо вовсе не являлся женщиной, а просто не умел ходить в длинных одеяниях.

Незнакомец устроился в отдалении от фонтана, тщательно следя за тем, чтобы случайный порыв ветра не оросил случайно его каплями воды.

После этого он откинул с лица капюшон.

Завидев представшее перед ним лицо, Олдвин тихо вскрикнул от изумления и ужаса и тотчас прикусил губу, сообразив, что ведет себя невежливо. Конан, напротив, обрадовался, как будто встретил старого знакомого.

Впрочем, так оно и было на самом деле, ибо явившийся в сад человек — точнее выразиться, существо, — был никто иной, как Эан, хранитель зыбучих песков.

Его огромная голова с пятью глазами венчала щуплое туловище с кривыми ножками и непомерно длинными руками. Одна из рук до сих пор несла на себе отметину от удара, который нанес ей Конан.

Киммериец виновато кивнул на рубец:

— Не болит?

— Иногда, — скрипнул Эан.

Олдвин переводил взгляд с чудовища на своего спутника и обратно.

— Мне показалось, или вы действительно знакомы? — спросил он наконец.

— Представь меня, — попросил Эан.

Конан ухмыльнулся.

— Это — хранитель зыбучих песков, который утверждает, будто его зовут Эан. А это, Эан, — мой спутник и приятель, ученый человек по имени Олдвин. Он очень любознателен и все записывает на свои таблички.

— О, — произнес Эан. — Да, наверное, люди умеют писать. Я забыл. — Его глаза отчаянно моргали. — Некоторые люди умели рисовать! Но все, что они рисовали на песке, заплывало и исчезало. Я помню эти пальцы, что царапали песок в попытках выбраться… Бессвязные, глупые знаки!

— Ты бредишь, — ласково сказал ему Конан.

Олдвина поразил тон его голоса. Никогда прежде бритунец не слыхал, чтобы варвар так с кем-нибудь разговаривал. Олдвин ощутил легкую досаду.

Эан медленно повернул к киммерийцу свою большую голову и еще медленнее разинул рот. Застыв в этом положении на какое-то время, он наконец пошевелился.

— Ты уже стал ее любовником? — спросил он Конана без обиняков.

Киммериец задумчиво потер подбородок.

Он склонил голову. набок и уставился на Эана с любопытством.

— Почему тебя это так занимает? — отозвался он наконец. — Положим, Гуайрэ захотела видеть меня в своей постели. Она — красавица, пылкая, с нежной кожей… Отказываться было бы глупо.

— Вот и я так решил, — с глубочайшим вздохом пророкотал Эан. Звук его голоса проникал, казалось, под кожу и щекотал обнаженные нервы.

Конан удивленно уставился на своего приятеля-монстра.

— Что ты хочешь этим сказать? Ты решал за меня, стоит ли мне заняться любовью с Гуайрэ? Но, по-моему, ты не можешь влиять на мои поступки. Или?..

— Нет, — Эан грустно усмехнулся. — За свои поступки ты отвечаешь сам.

— Нельзя ли выражаться яснее? — вмешался Олдвин. — У меня что-то все путается в голове.

— Я рисковал моей ничтожной погубленной жизнью для того, чтобы прийти сюда и предостеречь вас обоих, — сказал Эан грустно. — Посмотрите на меня! Вы видите, какой я. Я сам себя не вижу. Я — никто, ничто, мерзкая тварь, обитающая в зыбучих песках, жалкий раб могущественной королевы…

— Такова участь многих монстров, — сказал Конан, пожимая плечами. — Тебе еще повезло. После встречи со мной лишь немногие из вашего брата остаются в живых.

— Я так и подумал, когда увидел тебя, — признался Эан. — Сказать по правде, я изрядно струсил, едва лишь ты появился. Я сразу понял, что напугать тебя не удастся. У тех, кто убивал уже монстров, совсем другое выражение глаз. Не такое невинное.

Олдвин вдруг оскорбился.

— Кого ты называешь невинным, ты, пятиглазый ублюдок?