Страница 33 из 47
— Ты зол, рэанин… — шелестит голос Хозяина Эрмэ, — отчего…?
Прямой взгляд глаза в глаза. Пожатие плечами.
— Отдай их мне.
— Стратегов?
— Их.
— Зачем?
Логичный вопрос. Понятный. И, правда, "зачем"…. Вспоминается то, что хотелось забыть, изгнать из памяти…. Ах как глупо, по-детски, как непосредственно и мило, было надеяться…. На чудо.
Но в юности на чудо надеешься всегда. А кроме чуда надеешься на собственные силы. И веруешь, что можешь летать.
О чем мечтать? Перехитрить Судьбу? Не легче ли склонится? И шепчут сухие губы злые слова…. Отчасти искренние, отчасти лживые.
Странное состояние — искренность наполовину. Но кто виноват, что так двояки чувства. Что там, в груди и ненависть и злость. И любовь и вера и дружба. Только вот о второй половине Хозяину Эрмэ знать ни к чему. Не нужно…
— Я научу их плакать, Хозяин. Научу молить Судьбу о пощаде…
Негромкий смех. И удивление в ярких, разноцветных очах. Блестит нежная лазоревая синь, горит чернота. И звучит странное, невероятное, загадочное, стелящееся ласковым шелком:
— Право, это даже забавно….
18
— Забавно…
В полумраке кельи на пурпуре покрывала — смуглое тело. Темные волосы вздыбились короткими прядками. Бесстрастное лицо и неровное дыхание. Кто сказал, что Стратеги не умеют страдать? Кто сказал, что нет у них ни сердца, ни души. Ложь!
Жгучая, искренняя, светлая, как первый колючий снег. Юная. Нет, не женщина — девчонка! И смотрит широко раскрытыми глазами на эту его добычу воин. А в глазах напополам страх с изумлением. Было б чего бояться!
Плеснув в прозрачное стекло бокала толику вина, усмехнувшись, он подошел к девушке. Присел на край постели. Пил, старательно игнорируя ее ненавидящий взгляд.
Равнодушный. Пресыщено — безразличный. Все равно что мертвый.
Допив, бросил фиал на пол, зная, что рабы уберут осколки.
— Ну что ж. Давай знакомиться, — молвил с наигранной веселостью.
Она не ответила. Только дрогнули ресницы, да зрачки из больших превратились в огромные. Чернота. Провал. И как достучаться до того, что там, за этой чернотой?
— Не хочешь? — и вновь усмешка раздвинула губы, а рука потянулась к ее шее.
Так просто, так сложно…. Невероятно сложно. Заставить себя перейти эту грань, практически незаметную.
Пальцы ласкали нежную кожу, порхали по шее, гладили высокие скулы, упрямый, дерзкий подбородок. А на губах отражалась лишь высокомерная надменная насмешка.
— Я - Дагги. Да-Деган Раттера. Будь умничкой, девочка, назови себя. Не молчи, не надо…. Надо говорить, когда тебя просят.
Брови, как взмах сильных крыльев вольной птицы. Тонкий в основании нос с трепетными ноздрями. Глаза… не разобрать оттенка из-за этих, до предела расширенных зрачков. Да и не в этой тьме.
Вместо одежды — веревки, крепко перевившие запястья и лодыжки, врезавшиеся в плоть. И вся ее защита — безразличие. Бестрепетность. Бесстрастность.
Только ложь, что Стратеги не ведают страха. Не надеются. Не плачут.
И пусть не дрогнет ни один мускул, там под смуглой кожей, под каркасом крепких мышц, по проводам нейронов нервными импульсами, током предельного напряжения — и отвращение, и ненависть, и страх. И вера и надежда!
Там…. Лишь чуть движется от дыхания небольшая крепенькая грудь — соблазнительные холмики с темными сосками. Приникнуть бы губами, лаская и дразня, чтоб в соблазне растаяли отчуждение и ненависть, что б трепетала, ты, девочка от предвкушения наслаждения, а не от неприятия и отвращения.
Даровать и брать. Сгорая дотла, в хмельном угаре плотской любви. Возноситься к небесам, падая в теплое, жаждущее лоно!
Не дано!
Поперек горла — чужое, властное, как несмываемая печать. Метка хозяина, знак раба. Никого никогда не любить, как любил когда-то. Сгорать от страсти, не смея решится на большее. Не смея даже прикоснуться губ губами.
Потому как….
Где жил поэт — руины. Где рождались стихи — ненависть, что песен не рождает. Оборотень, настоящий оборотень! Все что было свято — разбито в кровь. Не подарит наслаждения нежность. Лишь чужая боль может дать краткий миг разрядки. Чужая, навязанная суть. Злая Шутка Судьбы. Наглая насмешка!
И вспоминается сладкий, сочащий карамель голос Локиты…. Ядовитые слова, колющие кинжалами…. Смех Императора.
То, что было радостью, стало проклятьем. Никогда, никого не любить. Никого. Никогда.
Слова, как гранитные глыбы могильных плит.
И лучше отказаться, смириться, забыть… Насилие не любовь. И лучше мучиться, чем мучить…. Это его боль, его проклятие. Это его судьба. Метка Хозяина, нить кода, прошившая все его существо, извратившая душу.
И шепчут, повторяют невольно губы.
— Убью!!!
Остаться человеком… Возможно ли?
Там, в Лиге казалось — все же возможно. Здесь, на Эрмэ?
Но почему ж так горько? Плачет душа, скулит побитой собакой!
Все, что дано — отвернуться, что б не видеть, не смотреть на соблазнительную поджарую фигурку Дианы-охотницы, не замечать длинных стройных ног с темным треугольничком у истока, ни гибкой талии, ни крепкой груди.
Все, что дано — напиться вдрызг, позабыв и страх, и совесть. Все что дано — только мечтать. В этой жизни — о мести, как когда-то мечталось о любви.
И вновь льется алое, как кровь, вино в услужливо поданный руками рабов бокал. А у вина, терпкого и пряного — ни вкуса, ни цвета, ни запаха. Ни способности даровать забвение, ни данности изгнать печаль.
У алого вина не дождаться помощи. Но только и остается — глотать, проталкивая в пищевод, эту яркую влагу, заполнять желудок, дожидаясь, когда померкнет свет в глазах.
— Неразумно ты ведешь себя девочка, — голос, словно чужой, принадлежащий кому угодно, но не ему, — скользкий, слащавый, манерный. — Неужели не хочешь жить? Я ведь не злодей. Мне многого не нужно. Я даже пальцем тебя не трону. Мне от тебя — только слова.
Раздвинула губы усмешка, ну хоть какая-то реакция. Что ж…
— Как твое имя, красивая?
И вновь молчание. Только взмах ресниц укутал глаза. И судорожный вздох, словно всхлип.
— Не хочешь, значит? Говорить не хочешь. Что ж…. Только зря это. Хочешь отправиться за остальными в лаборатории Ингиз? Это запросто. Нет, милая, там мучить не будут. Там сделают иначе. Вживят электроды в мозг и будешь корчиться от наслаждения. Долго, пока не умрет разум….. А потом, ну важно ли что сделают с теплым телом? Какая разница тебе, уже мертвой на девяносто процентов, что будет потом. Будешь ли подстилкой воинам или просто материалом? Пойдет ли плоть и кровь твоя на наркотики и лекарства или повторят тебя, клонировав… Это Эрмэ, деточка. Здесь лучше дружить со мной.
— Да пошел ты… — хриплый голос, как карканье вороны с трудом разлепил запекшиеся губы.
Отведя упавшую на лоб прядь, он подхватил ее под шею. Приподнял голову, влил в сухой рот несколько глотков вина. Не противилась… Видно, не было сил. И безвольно стекала алая струйка из угла рта.
— Как твое имя?
— Иванна….
— Хорошее имя, — одобрил он, отпустив ее. — Умная девочка. Не надо спорить. Давай договариваться, дорогая. Мы ведь многим друг другу можем помочь. Нет, я не буду сулить тебе ни шелка ни бриллианты. Жизнь. Сносную жизнь. Желаешь?
— Пошел ты! — чуть громче. И чуть настойчивей.
Он рассмеялся, выплеснул остатки вина в ее лицо, бросил фиал под ноги рабам.
— Упрямая! Думаешь, самая крутая? Думаешь, те, кто служат Эрмэ, жизни не видели? Не надо злить меня, Иванна. Я не настаиваю на немедленном ответе. Я дам время подумать. Но немного. Не год и не два. И посылать меня не нужно. Вполне будет достаточно цивилизованного «нет». Поняла меня?
— Нет…
— Разумная девочка, думаю, мы договоримся.
Достав из кармана платок, мужчина отер липкие от вина щеки пленницы. Усмехнулся.
— Мощь Эрмэ ты видела, детка. Не стоит переть с голыми руками против такой мощи. Это глупо. Пройдет немного времени и от Лиги останется то же, что и от Вэйян. Пыль. Не думаю, что ты выбрала б участь побежденной, если б могла. Поможешь мне — будешь на одной стороне с победителями…