Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 20 из 47

Затрясло. Болью отдалась в сердце чужая боль. Как бы покойно было — не ведать. Не помнить. Не знать. Забыть.

Он, опираясь на доски пола, присел, осмотрелся по сторонам. На него смотрели не без интереса, и все же — как-то вскользь. Рядом с ним, в том же помещении — семеро. Четверо мальчишек, три девушки. Щенячья юность тел и лиц, в глазах — тревога! И сколько им лет? Да только есть ли в этом смысл — отгадывать возраст того, кого ведут на казнь? Все равно времени, что им отмеряно судьбой — так мало! И счет на часы…..

Помнишь? А как не помнить? Разве это — забыть? Кто-то умирает сразу, лишь только на Эрмэ ступив. Их убивают для острастки. Но эта участь — не страшна. У выживших есть все основания завидовать мертвецам. Такова Эрмэ.

Это в Лиге их будут помнить, искать и скорбеть. Там…. Но ни один луч света не избежит объятий черной дыры. И этим детям не покинуть тьмы этого мира. Как и света мира своего — не забыть!

Судьба, да что ты, гадкая девчонка, творишь? Отчего смеешься, словно бесноватая? И выкручиваешь, и мучаешь, и томишь? Обязательно надо было напомнить? Ткнуть носом в самую грязь?

Эх, судьба….!

Он посмотрел в лицо девочки, что перебирала пряди его волос. Юная, свежая. Словно роза в каплях росы на рассвете. Пушок на смуглой коже, точеные черты, огромные глаза, в которых можно утонуть, как в небе. Красота редкая, блистающая!

Спокойно б дожидаться этой розе урочного срока в тайном саду. Но жадная рука сорвала бутон. Эта жадная рука и раздавит, разомнет в пальцах-жерновах, насладится ароматом и отбросит в пыль. Закатится звезда. Если смерть настигает — это навсегда!

И как сдержать слезы, что подступают к глазам? Он видел Эрмэ. Он знает то, чего еще не ведают они.

И хриплый голос разрывает тишину.

— Ну, и где это чудо в перьях?

Знакомый голос, услышанный в толпе контрабандистского мира. Катаки! Еще одна черная душа!

Там, за решетками, в гулком коридоре. Свет явно выделяет все черточки смазливого лица. Русые кудри, ямочку на подбородке, улыбчивые губы, ледяные глаза. Юный. И не отгадать маска ли эта юность, как на лице Анамгимара, то ли на самом деле молод контрабандист. Но какова ж тогда душа?

— Что ты хотел предложить мне, рэанин? — вкрадчивый голос, неявная насмешка, укрытая мягкостью тона.

В руках плеть — как символ власти, как любимая игрушка. И блеск в глазах, так сходный с блеском льда.

— Ничего, — отозвался Да-Деган, поднимаясь на ноги с колен, — уже ничего не хочу. Проваливай!

Громкий смех, ударивший свистом кнута.

— Говорили, ты сулил координаты флота Аюми за знакомство с Императором? Что ж, ты с ним встретишься! Анамгимар был прав, ты — редкой красоты игрушка. И Он оценит тебя…. По достоинству.

Да-Деган покачал головой.

— Глуп ты, Катаки, — промолвил спокойно, зажимая волю в кулак, и не давая голосу сорваться. — Не зная своей выгоды вот так, смеяться. Но вольному — воля. И ты еще пожалеешь не раз.

— Да ты хочешь отведать плети!!!!

И вновь усмешка тронула губы. Пожав плечами, Да-Деган подошел к частоколу из стальных прутьев, ощерившихся шипами.

Сердце билось, словно сумасшедшее, готовое через горло выпрыгнуть из груди. Мучили слабость, неверие, страх.

— Что ж, — прошептали губы. — Вот я, ударь! Зайди в клетку и ударь! Если посмеешь!

Катаки рассмеялся вновь, покачал головой. Посмотрел оценивающе, нагло, холодно, зло.

— Я не посмею, посмеют другие. Тебе недолго ждать, если будешь показывать свои зубки на Эрмэ. А вот если сейчас я попорчу твою белую шкурку, рэанская крыса, то действительно буду дураком. Спокойной ночи, Дагги Раттера! Утром мы прибудем в порт Эрмэ, и ты увидишь своего Императора! Уж это я обещаю тебе! И если будет случай, то представлю тебя. Обязательно отрекомендую.

Наглый смех резанул по ушам. Хладнокровие осыпалось, словно треснувшее стекло. Осколками. И вместе с хладнокровием сеткой морозного узора покрывалась душа. Сердце замерзало, словно брошенное в лед.

Злость вскипала пенным ядом. Он заставил себя нарисовать на лице спокойную улыбку — маску загадочного божества. Несмотря на боль израненного сердца, улыбался так, словно душа безмятежно парила, купаясь в прохладе синего неба.

— Ты еще будешь жалеть об этом дне, Катаки, — проговорил Да-Деган ласково. — Придет день, когда ты проклянешь собственное безрассудство.

И вновь смех. Издевательский, полный яда!

— Я твоих пророчеств не боюсь, рэанин. Оставь слова для тех, кто суеверен. Ах, да! Совсем забыл!

С усмешкой достав из-за пазухи богатый веер в белой кипени страусовых перьев, украшенный звездами сапфиров Катаки бросил его через прутья рэанину под ноги.

— Твоя игрушка….

Да-Деган, усмехнувшись, поднял безделушку. Недобрым светом полыхнули глаза.

Игрушка! Что ж, поверхностному взгляду покажется так. А в крепких стальных палочках каркаса укрыты тонкие, острые, словно бритва, лезвия, пропитанные ядами, что не оставляют следа. С одного края — яд быстрый, словно стрела, в другом — медленный, обрекающий на мучения. Какой стороной повернуть веер?

И вновь на губах улыбка. И раскрыт веер, и насмешливый поклон в сторону Катаки. И только сияют на бледном лице, прикрытом ореолом белопенных перьев, глаза.

— Благодарю, — играет голос, словно драгоценный бриллиант, завораживая, выпуская на волю обманные слова.

Бриллиант — камень жестокий, не ведающий сострадания и человеческого тепла. Но так хочется каждому, что слышит этот голос, откликнуться. Бриллиант — камень гипнотической силы. Его переливы — обещание рая и гурий. Как и голос, некогда ставший из дара проклятьем.

— Играйся, — звучит насмешка Катаки. — Недолго осталось.

— Ну, это, как пожелает Судьба…..

И тонкая ладонь на плече. Девочка, девчушка, рыжие локоны до пояса, глубокие глаза. Свежая как роза. Мечта его давних юношеских грез. И льнет к его телу ее тело, словно почувствовав силу, она тянется, прося укрыть и защитить….

И укрыл бы! Да нет спасенья на Эрмэ. Не выпускает Империя из своих цепких пальцев того, что считает своим. Никогда. Исключение из правил бывает слишком редким.

Все, что он может, закусив губу, обнять хрупкие плечи, успокоить. На время. Пока…. Покуда еще есть впереди несколько часов полета.

Все что он может, дерзко выставив подбородок смотреть на ненавистные лица контрабандистов Иллнуанари. Смотреть надменно, зло и свысока, понимая, что спасения нет. Да и быть не может. А все, что есть — надежда, которая слаба и хрупка.

И так хочется убедить себя, что происходящее вокруг только сон, затяжной предрассветный кошмар, который кончится с рассветом. И нарисованы разыгравшимся воображением и эти клетки, и перья веера, и сам Катаки. И девочка, так доверчиво и жадно прильнувшая к нему, ища защиты и спасения.

Он обнимает ее слабые плечи, понимая, что не властен подарить ей светлый мир, в котором она родилась. Тот, кто шагнул на Эрмэ, тот постигает смысл слова «навсегда».

— Ты не плачь, не плачь, милая, — шепчет он ей в уши слова сладкого обмана.

И она ищет его взгляда, словно спасения. А в глазах — океаны слез.

— Мы не вернемся оттуда, — шепчет она с грустью. — Так говорил Иялла. Никто не возвращался.

— Иялла солгал, — возражает он. — Ложь — один из обычаев Иллнуанари. Я точно знаю, что Эрмэ не сумела удержать Ареттара. И пусть надежды почти нет. Но все же что-то однажды случается в первый раз. Может быть, нам повезет больше, чем другим.

— Надежда, — шепчет девочка. — Это просто обман. Ты можешь мне помочь не попасть на Эрмэ живой?

Короткий взгляд глаза в глаза. Шквал, застилающий рассудок, темная пелена урагана эмоций. Сказать, что надо бороться? А надо ли? Не проще ль отпустить в страну, где нет боли, проводив по дороге на которой нет чудовищ, одарить на прощание малой толикой яда, быстрого, доброго яда, получив который, даже не успеешь испугаться?

Это у него есть сила, которой у нее нет. Это он боролся, переступая через собственную гордость, совесть, рассудок. Это он выжил в аду. Но он выживал ради сына.