Страница 17 из 41
— У русских отвратительная войсковая ПВО. Но летать над их городами... — капитан покачал головой. — Смотри, как его отделали.
Мартин кивнул. Хорошо, что отец истребитель. Это, наверное, очень страшно — лететь вот так и ждать, ждать, ждать огня, на который тебе нечем ответить. И даже когда начнут стрелять — всё равно надо лететь и бомбить, не сворачивать...
— Страшно! — вырвалось у мальчишки. Он смутился, но кто-то из солдат подтвердил:
— Ещё бы... Одиннадцатый три дня назад сбили над русской территорией. Тамошние бабы парней изрубили лопатами, как только те приземлились.
— Правда? — Мартин заморгал.
Капитан покосился в сторону говорившего, неохотно ответил:
— Может быть, враньё. Просто не вернулись. Всякое бывает. Кто там знает...
— Но это же война... — Мартин снова посмотрел на бомбардировщик. — Зачем они... так...
— Дикари, — ответил Шульхе.
И снова кто-то из солдат сказал:
— Если бы мне попался тот англичанин, который разбомбил мой дом, я бы придумал ему смерть пострашнее...
— Хватит болтать! — рявкнул капитан.
Мартин понял, что он тут становится явно лишним и тихо слинял.
Денёк опять был хорошим — тёплым, жарким даже. И Мартин, вернувшись к общежитию, поймал себя на том, что ищет глазами Тольку. Русского мальчишки нигде не было видно. Мартин огорчился — он хотел поговорить с ним о происходивших тут странностях.
И, едва он подумал об этом желании, ещё пару дней назад и в голову ему бы не пришедшем, как Толька появился на тропинке, ведущей к столовой. Он пёр на спине здоровенный мешок непонятно с чем и видно было, что переть ему тяжело.
В сторону Мартина он не смотрел и уронил-таки мешок наземь, когда Мартин, подскочив сбоку, предложил:
— Давай я помогу!
Толька смерил немецкого мальчишку глазами — не зло и не насмешливо, скорей просто устало-досадливо. Спросил:
— Слушай, ну чего ты ко мне цепляешься? Иди гуляй...
— Я правда помочь хочу! — Мартин толкнул мешок ногой. — Тяжело же...
— Да тебе-то что? — Толька свёл брови.
Мартин пожал плечами:
— Ну... я не знаю. Тяжело ведь.
— Тебя не Тимур зовут? — спросил Толька.
Мартин не понял:
— Какой Тимур? Я Мартин...
— Да так, никакой, — Толька взялся за горловину мешка. — Ну, давай, чего смотришь? Его на мусорку нужно оттащить...
...Мешок оказался тяжёлым — по мнению Мартина, даже для двоих. Мартин вытер пот галстуком7, потом насмешливо спросил:
— А где твой?
— Какой? — покосился на него Толька, вытиравший лицо коротким рукавом майки.
— Красный, — Мартин для утверждения своего лидирующего положения подтолкнул русского плечом. Ясно же, что главным тут должен быть именно он, Мартин. Русский промолчал, потом неожиданно сказал:
— Слушай... хочешь, я тебе кое-что покажу?..
...Они долго шли по какой-то тропинке между кустов. Справа в зелени булькала и плюхала невидимая речка, слетались отовсюду оводы. Толька сосредоточенно молчал.
Мартин молчал тоже и придерживал рукоять ножа. Ему было не по себе. Он не боялся Тольки и вообще... Дело было в чём-то другом. Настолько другом, что не выпускать рукоять ножа казалось самым разумным.
— Только тихо, — вдруг сказал русский, замедляя шаг. — И меня не обгоняй... — а ещё через два-три шага остановился и совсем почти неслышно шепнул: — Смотри...
Они стояли в камышах на берегу того самого пруда. Только с другой стороны, не там, где пляж. И ещё. Слева от пруда ничего не было. Чёрная дыра.
Вернее, это в первую секунду изумлённому Мартину так подумалось — он и правда видел чёрное пятно, метров трёх в диаметре, диким образом висевшее прямо в воздухе и не существовавшее ни слева, ни справа, ни сзади; у пятна не было никакого объёма, никакой толщины.
Но потом Мартин присмотрелся и увидел, что пятно не совсем чёрное. Вернее, оно было чёрное, но не непроглядное. В его глубине (откуда у него глубина, если у него нет даже обратной стороны?!) словно бы какие-то алые уголёчки светились. Нехорошие алые уголёчки.
Мартин сказал бы, что это глаза, но уголёчки были рассыпаны хаотично и светились по-разному — больше, меньше, сильнее, слабее... И ещё. Мартин против воли начал вглядываться — и различал всё больше.
Там была какая-то равнина — ночная равнина. И скалы на горизонте. И высокая редкая трава...
... — Стой, стой.
Мартин дико оглянулся на Тольку, удержавшего его за плечо. И посмотрел вновь в сторону чёрного пятна, к которому успел сделать не меньше трёх шагов.
— Стой, — снова сказал Толька, силой отворачивая его голову. — Хватит, не смотри. Пошли отсюда скорее.
Но Мартин был уверен — в этот краткий миг он видел у самой границы черноты и нашего мира стоящий приземистый силуэт.
Силуэт ждал...
... — Понял? — спросил Толька, доставая из тайничка свою самодельную удочку. — Я тебе это зачем показал. Чтобы ты не совался, куда не надо. Пропадёшь. Очень просто пропадёшь... Ну, бывай, фрицевская морда.
Если честно — Мартин и обидеться забыл.
7.
За окном шёл дождь — нехолодный, но уже долгий, затяжной. Погода была нелётная. Сидя за отцовским столом, Мартин просматривал свои записи...
— Йоган Кауниц, стрелок. Пр. 17 августа 1941.
— Ганс Бреммер, старший стрелок. Пр. 24 сентября 1941.
— Курт Алойзи, ефрейтор. Пр. 17 октября 1941.
— Раймар Бахем, унтер-офицер. Пр. 22 октября 1941.
— Макс фон Кроттбе, оберлейтенант. Пр. 20 декабря 1941.
— Ганс Галиези, капитан. Пр. 25 декабря 1941.
— Тур Папперман, стрелок. Пр. 31 декабря 1941.
— Стефан Шебровски, стрелок. Пр. 16 февраля 1942.
— Эдмунд Кист, оберфельдфебель. Пр. 12 марта 1942.
— Йозеф Хант, ефрейтор. Пр. 14 марта 1942.
— Ганс Брохен, унтер-офицер. Пр. 19 апреля 1942.
— Вильхельм Рат, унтер-офицер. Пр. 30 мая 1942.
— Альберт Цушауэр, оберлейтенант. Пр. 22 июня 1942.
На составление списка Мартин потратил семь дней и кучу изобретательности. Зато теперь он точно знал, что тринадцать человек пропали на аэродроме — именно на аэродроме! — без вести за какой-то год.
За это же время почти сто человек погибли при боевых действиях, не меньше этого были убиты партизанами или подпольщиками, полсотни пропали без вести за пределами аэродрома, столько же погибли при несчастных случаях.
Но всё это было объяснимо. А вот пропажа тринадцати военных на собственном аэродроме...
Мартин подпёр голову руками и задумался — глубоко-глубоко, достаточно глубоко для того, чтобы прослушать приближение отца. Полковник Киршхофф вошёл, держа в руке фуражку, и было видно, что мысли у него не слишком приятные.
Он даже как-то скользнул взглядом мимо сына, но потом подошёл ближе и,положив ладонь ему на плечо, спросил:
— Пишешь приятелям?
Мартин вздрогнул, замешкался. Но отец не стал смотреть, что написано на бумаге. Он сел на кровать и, расстёгивая китель, поинтересовался:
— Ну, как дела?
— Да так, неплохо, — Мартин задвинул листок в блокнот. — А что ты такой грустный? Из-за погоды?
— В такую погоду не летаем не только мы, но и Иваны, так что, тут нечему огорчаться... Так. Общие неприятности... — полковник посмотрел на сына и чуть сощурился: — Тебе тут скучно, должно быть, Марти?
— Нет, почему? — удивился искренне Мартин, усаживаясь удобнее.
— Ты часто говоришь с этим русским, мальчишкой?
— Да, в общем нет, — солгал Мартин. — Я же не знаю русского... — ему было неприятно врать отцу, и он вывернулся так, чтобы не говорить «он не знает немецкого». — А что? — он нахмурился в точности как отец. — Неужели эти, из гестапо...
— Что? — полковник Киршхофф поморщился. — Да нет, им совершенно нет до этого дела... Просто я хотел тебе сказать, что ничего не буду иметь против. Но никаких экскурсий по аэродрому с целью показать мощь Люфтваффе.
— Я не маленький и не дурачок, — оскорблённо ответил Мартин. — Да он даже и не намекал ни на что такое. Мы просто пару раз купались... Знаешь... — он помедлил, но решился: — Он совсем обычный.
7
Сверхпиитетное отношение к пионерскому галстуку было характерно только для пионерской организации СССР позднего времени — 60-80-х г.г. Изначально подобные галстуки (и скаутами, и гитлерюгендовцами, и пионерами тоже!) использовались и как банданы, и как кровоостанавливающие повязки, и для связки предметов, и ещё для множества чисто практических дел.