Страница 14 из 33
Улаф поднял тяжелую голову, тихо свистнул и стал спускаться вниз.
Хромой русский солдат слез с дерева, подошел к Улафу и по-отечески прижал к себе. Скрывая слезы, Улаф бросил последний взгляд на дедов дом. Возле крыльца белела безжизненная, распростертая фигура бабки, металась на привязи и жалобно блеяла коза.
— Пойдете за мной, — сказал он, — тиль Свериге (в Швецию).
Через болото пробирались ползком. Луг переходили в густом тумане. Улаф шел на звук водопада. Вот он пахнул холодной водяной пылью. Надо взять правее. Улаф подал руку русскому, тот протянул своему товарищу. Образовалась живая цепь. Юноша вступил в ледяную воду, нащупал ногой гладкую поверхность выутюженной водой скалы, крепко сжал руку хромому солдату. Живая цепь не должна разорваться. Если кто оступится, упадет — руки товарищей вытянут, если разомкнутся руки — поток перемелет о камни.
Улаф чувствует, как тяжелеет рука русского, понимает, что в ледяной воде ноги немеют, перестают чувствовать дно, но надо еще сделать шагов двадцать. Вот и берег. Выбрались все. Теперь предстояло подняться по крутому каменистому откосу наверх, где проходит дорога, охраняемая немецкой пограничной стражей.
За дорогой ничейная полоса, это почти спасение, а там и Швеция.
Наверху залегли у обочины дороги. Настороженную тишину разорвал выстрел. Вслед за этим раздалось: «Хальт, хальт!» Загорелся луч прожектора и зашарил по земле. Хромой солдат вскочил, схватил за руку Улафа. «За мной!» — крикнул он. Пятьдесят шагов до жизни, и их надо пробежать дорогой смерти. Еще, еще немного! Застрекотал пулемет. Рука Улафа выпустила руку солдата, горячая боль обожгла плечо. Русский схватил юношу под мышки и поволок через ничейную полосу. Выстрелы прекратились.
И вдруг темный силуэт преградил путь, луч карманного фонаря забегал по лицам беглецов.
— Вем эр дет? (Кто это?) — слышится окрик по-шведски.
— Свои. Друзья! — ответил за всех Улаф.
ДЯДЕТЕТЯ
В большой просторной комнате пылал камин. Яркие отсветы пламени плясали по ковру, стенам, молодили и красили лица женщин, сидевших в низеньких креслах, оживляли портреты важных мужчин с оплывшими подбородками и женщин с немыслимо топкими талиями. Белый пудель, лежавший на подушке, выглядел фарфоровой розовой игрушкой.
Фру Седерблюм ввела в гостиную Елизавету Карповну с дочкой и включила электричество. Волшебство исчезло. Женщины оказались вовсе не молодыми, портреты — тусклыми и пудель — серовато-белым.
Антошка поежилась от яркого света и смущения. Мама сказала, что они пойдут на чашку чая к маминой знакомой — врачу, а здесь оказалось так много незнакомых женщин.
И мама была озадачена: фру Седерблюм не предупредила, что у нее будут гости.
Хозяйка провела Елизавету Карповну с Антошкой вдоль кресел и представила их, затем пригласила всех к чаепитию.
На низеньком длинном столе стояли чашки, тарелочки, ваза с нарезанным кексом и посредине торт. Стульев вокруг стола не было. Хозяйка разливала по чашкам чай. Каждый брал в одну руку чашку, в другую тарелку с кусочком торта и пристраивался где кто мог. Антошка в растерянности посмотрела на Елизавету Карповну. Мама пришла на выручку: поставила тарелочку с тортом на угол цветочного столика и шепнула Антошке, чтобы она пила чай стоя. А вот дома всегда выговаривает, если Антошка пытается проглотить чашку чая, не присаживаясь за стол.
Рядом высокая полная дама рассказывала обступившим ее женщинам об английском характере.
— Представьте себе большой прием в американском посольстве. Жена английского дипломата, назовем ее миссис Икс, в числе почетных гостей. Конечно, первой леди на этом вечере была мадам Коллонтай. Подают жаркое. Лакей разносит на горячем блюде куропаток. И вдруг — неловкое движение, и горячая куропатка падает на колени миссис Икс. И что же вы думаете? Миссис Икс смахивает куропатку со своего атласного белого платья под стол и как ни в чем не бывало продолжает рассказывать какую-то милую историю. Лакей обмер и побледнел, а она даже бровью не повела. Вот что такое английский характер.
«Вот здорово! — подумала Антошка. — Если бы мне на колени свалился кусок горячего мяса, я, наверно, взвизгнула бы и вскочила». Ей очень хотелось знать, что было потом, когда все встали из-за стола, ведь пятно-то на белом платье осталось. Но дамы стали вспоминать похожие случаи и уже позабыли о миссис Икс, а Антошка все еще ощущала на коленях обжигающий жар куропатки.
В комнате равномерно жужжал разговор. Одинаково вежливо и равнодушно говорили о погоде и войне, о модах и дороговизне. Хозяйка положила Антошке на тарелочку два кусочка кекса и спросила, в каком классе она учится и какие отметки получает.
Антошка вежливо ответила, что занимается по программе 7-го класса и является первой ученицей. Мама, наверно, слышала ответ, потому что Антошка уловила в ее глазах искорку упрека. Но ведь это правда: Антошка была первой ученицей, так как в 7-м классе училась одна.
«Почему взрослые всегда задают один и тот же вопрос: в каком классе учишься, какие отметки получаешь? Несправедливо это, — вздохнула Антошка. — Ведь не спрашивают взрослые при первом знакомстве: где вы работаете, какую зарплату получаете, имеете ли поощрения и взыскания?»
Антошка чувствовала себя неудобно среди этих разряженных женщин.
От нечего делать она съела все, что ей положила хозяйка на тарелочку.
Рядом с Антошкой сидела красивая, с ярко накрашенными щеками и глазами женщина. Она курила длинную голубую сигарету. Ее руки, шея и уши были украшены драгоценностями, модное платье плотно облегало фигуру, сквозь тончайший чулок проглядывали накрашенные ногти, а туфли состояли из высокого каблука и тоненькой перекладины.
Антошка заметила, что дама забыла накрасить губы.
Фру Седерблюм с коробкой конфет обходила гостей и угощала их.
Антошка осторожно взяла самую маленькую конфетку, чтобы мама не упрекнула, что она не умеет вести себя, а красивая дама горестно покачала головой.
— Помилуйте, фру Седерблюм, я — полька; как я могу есть шоколад, когда мой народ страдает!
Антошка заметила, что слезы очень шли даме, они блестели на щеках, как камешки в серьгах.
— Этим вы, пани Вержбицкая, не поможете, — резонно заметила хозяйка.
— Я дала себе обет, — сказала громко пани, чтобы все слышали, — до тех пор, пока доблестные английские войска не освободят мою страну, не красить губы и не есть шоколада. Мы тоже должны страдать.
Антошка поняла, что пани Вержбицкая — притвора: ногти на ногах красить можно, а не красить губы — значит страдать? Антошка представила себе, где находится Польша и где Англия, и удивилась: почему эта пани ждет помощи англичан, а не Красной Армии?
К Антошке подошла женщина с блокнотом в руках. Сперва Антошка приняла ее за мужчину: одета она была в черный мужской костюм и белую блузку с черным бантиком, но фигура женская и голова в кудрях. «Какая-то дядететя», — отметила Антошка.
— Ты из России? — спросила дядететя и нацелилась карандашом в блокнот.
— Я из Советского Союза, — вежливо ответила Антошка, поняв, что перед ней журналистка и что нужно держать ухо востро, чтобы не испортить советско-шведских отношений.
— Значит, из России, — сказала журналистка и что-то записала в блокнот. — Скажи, девочка, ты давно живешь с мамой?
Антошка пожала плечами — что за вопрос? — и оглянулась на маму. Елизавета Карповна помешивала ложечкой чай и разговаривала с обступившими ее женщинами, едва успевая отвечать на вопросы.
— Тебя выдали для поездки за границу? — допытывалась журналистка.
Антошке стало жутковато.
— Я вас не понимаю, — робко призналась она.
Журналистка громко и раздельно, придвинув свое лицо к Антошке, сказала: