Страница 125 из 132
Другое отличие русских представлений о правах людей от наших, еще более базовое, – концепция прав коллективов. Все люди входят в некие коллективы – в семью, общину, нацию, религию и народ в целом. Каждый коллектив состоит из какого-то количества людей, но, по русским представлениям, непременно имеет интересы, несводимые к сумме интересов членов. Это проявление известного философского принципа: целое всегда есть нечто большее, чем сумма частей (как образно писал Киплинг, «корабль – больше, чем команда»). Так вот, в России считают, что есть права человека, а есть права семьи, права народа, права страны; и если они приходят в противоречие с правами индивидуума, последние как минимум не имеют априорного приоритета (вообще-то даже наоборот, общественное благо считается в России выше личного). Как и почти во всем, здесь речь идет в первую очередь не о юридических принципах, а о многообразных общественных механизмах. Если мужчина поставил свои личные интересы выше интересов своей семьи и бросил беременную жену с тремя детьми – что ж, это его право; имеется в виду право в нашем смысле, то есть возможность, – права в русских терминах, в смысле морального обоснования, у него нет. Но тогда у других появляется право не здороваться с ним, не брать его на работу, не давать ему кредиты: если тебе наплевать на всех вместе с их представлениями о допустимом и запретном, то и не иди к ним ни за чем – живи себе один в глуши и делай там что хочешь. Любой из наших соотечественников скажет, что при чем тут права человека – это же не о них, а о мерах общественного воздействия! Но русские понимают права именно так – для них права не только и не столько юридическое, сколько мировоззренческое понятие. То же самое относится к правам народов, проживающих в Империи, и всего российского народа – и в первую очередь к их праву на продолжение самобытного существования.
Русское представление о государстве отличается от аналогичного нашего еще сильнее, чем представления о демократии, свободе, равенстве и правах человека. Это тем более странно, что зримые проявления государственной власти в повседневной жизни современной России, как и ее принципиальное устройство, достаточно схожи с нашими (в отличие от их Второй Империи, где все было устроено полностью по-другому). Различается, притом радикально, именно базовое представление о том, что есть государство и для чего оно существует, в чем его цель и смысл. Речь не о том, что государство организует общежитие людей – с этим согласны все и в Американской Федерации, и в Российской Империи, – а о том, зачем и почему оно это делает.
У нас считается общим местом то положение, что государство является порождением нации (или, говоря иначе, населения) и обслуживает ее. Одни могут утверждать, что население просто нанимает государственную власть, и ее повестка не может выходить за рамки «договора найма»; другие – что народ нанимает власть в том числе и для формулирования повестки, и она таким образом может и должна ставить задачи, не воспринимаемые населением как актуальные, и убеждать его в необходимости непопулярных решений. Но при этом для всех самоочевидно, что государственная власть является порождением гражданского общества – в отличие от древних царств, где первичной была страна, якобы отданная Богом или богами данному роду, а подданному населению не более чем дозволялось жить в этой стране. В этом, собственно, и разница между гражданами и подданными.
В нашей Федерации для всех аксиома, что целью государственной власти является увеличение качества жизни (точнее, всемерное способствование этому), которую мы понимаем в первую очередь как определенный уровень богатства и свободы, а также безопасности.
Не так у русских. Для них государство вовсе не порождение нации – скорее нация есть детище государства. И государство в их представлении вовсе не существует для народа – оно дано Богом и потому сакрально и существует, если называть вещи своими именами, ради самого своего существования. В отличие от древних царств, о которых говорилось выше, русское государство обязано заботиться о народе – но это нисколько не делает его слугой народа: не в большей степени, во всяком случае, чем обязанность пасти овец делает пастуха их слугой.
Задача сделать жизнь людей зажиточнее вообще не стоит в Империи в качестве основной, хотя в былые времена власти ее артикулировали именно так – еще в Период Восстановления, и даже во Второй Империи (начиная с правителя Никиты Чуднуго, который правил после Иосифа Великого). Уже давно она является одной из вспомогательных, сугубо инструментальных задач, диктуемых идеологией, – чтобы не возникало ощущения, что в других странах живут лучше и что здесь, таким образом, жизнь несколько ущербна. Вместе с тем никто не мешает росту жизненного уровня, власти создают для этого все условия, например, низкой налоговой нагрузкой и бесплатным кредитом – но самоцелью это, в отличие от нашей страны, здесь не является. Тем более не является самоцелью забота о том, чтобы граждане жили свободнее – в России на это смотрят не как на процесс, а как на состояние: они считают, что поскольку их государственное и общественное устройство искусственно «сконструировано» относительно недавно, при Гаврииле Великом, то все свободы, которые они считают нужными, там и так присутствуют. Основной же задачей власти в России можно считать правильность устройства государства и всей жизни, в смысле ее соответствия Христовым заповедям и в определенной части русским представлениям о земной справедливости, и всемерное укрепление могущества этого «правильного» государства.
Интересно, в чем именно, по главенствующим ныне в России представлениям, состоит религиозный смысл существования государства. Долгое время считалось, что он состоит в таком устройстве жизни, которое отвечает коллективной стратегии спасения; об этом писалось даже в святоотеческой литературе. Но ныне такой взгляд не слишком востребован, и понятно почему: для спасения предпочтительнее всего ситуация гонения на христиан, потому что именно гонения позволяют отделить зерна от плевел. Сравните количество святых, которыми пополнилась русская Церковь при преследовании веры Красной Империей, с таковым в мирных и благолепных XVIII или XIX веках, когда держава была православной, – оно несоизмеримо. Так что, если бы государство озаботилось исключительно тем, чтобы побольше его граждан обрели спасение и жизнь вечную, его руководители должны бы были пожертвовать своим собственным спасением и начать травить всех христиан львами, как Диоклетиан, или распинать священников на царских вратах, как большевики. Земное горе бы приумножилось, но спаслось бы гораздо больше людей, чем при спокойной жизни с ее мирскими соблазнами и суетой.
На самом же деле главных смыслов существования государства у русских два: первый – устроить жизнь так, чтобы свидетельствовать ею перед Спасителем, что жива и не прейдет соборная вера в Него в земле русской. Вот почему нельзя сделать того, о чем я полувсерьез написал выше, – многие спасутся, но свидетельства не будет. «Сын Человеческий, придя, найдет ли веру на земле?» – вопрошал Господь – русские уверены, что это не про них. По крайней мере свою миссию они видят именно в том, чтобы, вернувшись, Он увидел на их земле веру Христову не поколебленной. И не просто веру отдельных праведников, которые никогда не переведутся, потому что человек наделен свободной волей, а соборное построение общей жизни, отражающее Его веру и заповеди.
Второй же смысл российского государства состоит в том, чтобы не дать всему миру скатиться в абсолютное зло – в царство Антихриста. Русские не знают, смогут ли они спасти от него весь мир, но полны решимости не дать взвиться знамени с тремя шестерками на своей земле. Для этого государство должно быть сильным – и физически, в смысле военной мощи и социальной стабильности, и духовно, в смысле силы веры и правильности устройства. И именно в этом главная русская апология сильного государства как самоцели. Конечно, важно и коллективное спасение, просто оно не есть главная задача государства в православном смысле; но несомненно, участвовать в общем богоугодном деле в своей православной державе – не худший способ прожить жизнь перед Господом.