Ночные клинки

Был уже конец дня. Солнце опускалось, озаряя алыми лучами столпившиеся вокруг караванной дороги пальмывые рощи. Здесь, вблизи от Тлессины, воды было вдоволь и бесплодная пустыня пышно расцвела.

Но сидевшему на крайнем верблюде человеку было явно не до этих красот. Он ожесточенно отмахивался от наседавших со всех сторон мух; тюк, притороченный к спине животного, невыносимо смердел. Сделав вид, что он пытается поправить упряжь, человек нагнулся к поклаже:

— Конан! Конан, мы у ворот. Как ты там?..

— Как в печке, — раздался приглушенный ответ. — Хашдад! Там как — воняет?

— С ног валит, — подтвердил кузнец. — Не подойти.

— Хорошо! Ох, и дорого же обойдется эмиру эта вылазка!

Караван остановился, и Хашдад тотчас умолк.

Верблюды дружно заревели при виде высоких бронзовых ворот. Там, внутри, их ждал отдых — и вода.

Караванщик суетился, без конца дергая канат, привязанный к языку сигнального колокола. Наконец тяжелые створки начали медленно приоткрываться. Смуглолицый, десятник, командовавший караулом у ворот, и толстопузый досмотрщик важно вышли навстречу гостям. Вслед за этой парой шагали датхейские воины — все с ятаганами наголо.

— Что-то я не знаю тебя, старик! — подозрительно бросил досмотрщик. — Впервые здесь?

— Почтенный слуга Солнцеподобного Повелителя Тлессины немного заблуждается, — последовал угодливый ответ. — Я, Факим из Дель Морги, водил сюда караваны, когда почтенный слуга Солнцеподобного повелителя еще не заступил по молодости лет на сей важнейший пост.

— Факим из Дель Морги? — немолодой десятник наморщил лоб, словно что-то припоминая. — Да, был такой, припоминаю…

— А я припоминаю тебя, доблестный Ирраван, да умножатся твои табуны и не оскудеют родники на твоих полях, — поклонился торговец.

— Хо! Смотри-ка! Ты меня тоже помнишь! — усмехнулся названный Ирраваном десятник. — Ладно, Фирдаз, этого старого шакала я тут не раз видел…

— Видел, не видел, а закон есть закон, — досмотрщик надулся от важности. — Ты не знаешь порядка? Что твои люди стоят? Пусть составляют опись товаров, людей и верблюдов. А я посмотрю, сойдутся ли они с описями этого твоего Факима…

Караванщик тонко улыбнулся — ядовитой, почти что змеиной улыбкой. Он точно знал, что за этим последует. Опись, составленная Ирраваном, непременно окажется длиннее собственной описи Факима — невесть откуда возьмутся «лишние» тюки. Во избежание споров и обвинений в попытках провезти товары беспошлинно — что влекло за собой немедленную продажу в рабство — купец поспешит «подарить» охране эти «лишние» товары.

— Так, посмотрим, посмотрим, что у тебя здесь, караванщик Факим… — бубнил тем временем досмотрщик Фирдаз, листая толстыми сальными пальцами листы протянутой ему купцом описи. Люди десятника Ирравана принялись потрошить узлы и тюки. — Кувшинов с вином глиняных, красным сургучом опечатанных — четыре десятка!

— Пиши четыре с половиной, — не таясь, распоряжался Ирраван…

Воины тщательно обшарили весь караван, однако к тюку с гнилыми мехами даже не подошли — небрежно ткнули несколько раз копьями.

— Эй, эй, почтенные воины! — испуганно заверещал караванщик Факим. — Меха там сгнили — зачем же вы оскорбляете тонкий нюх почтенного Ирравана этой вонью.

Из дыры в тюке и впрямь потянуло таким одуряющим запахом, что воины, ругаясь, поспешили отскочить, зажимая носы и отмахиваясь руками…

Наконец все было готово. Перед досмотрщиком легла составленная Ирраваном опись — кривые буквы разъезжались, какие куда, являя разительный контраст с каллиграфическим почерком старого Факима. Разумеется, отыскалось немало «лишних» товаров — главным образом среди спиртного.

Разумеется, Факим поспешил подарить «излишки» доблестным воинам, проклиная и сетуя на свое старческое слабоумие; разумеется, сперва Ирраван и Фирдаз отказывались, а потом, разумеется, согласились…

Покончив с товарами, принялись за людей. Их, впрочем, оказалось немного. Каждому на шею повесили здоровенную ярко-красную деревянную бирку. Снять ее было невозможно — железные дуги, охватывавшие шею, запирались на замок. Попытки снять бирку карались медленной смертью в кипящем масле.

— Итого десять… — высунув от усердия язык, выводил Фирдаз. — Все, караванщик Факим. Можешь проезжать. Раз ты уже бывал здесь, то знаешь, что ни ты, ни твои люди не имеют права переступать белой черты, выложенной камнем на рыночной площади. Заступивший за нее будет отправлен в каменоломни. Все ясно? Вопросы есть?

Вопросов ни у кого не оказалось.

Тесная рыночная площадь Тлессины, пыльная, с валяющимися повсюду кучами верблюжьего навоза, приняла караван Факима. Хашдад наравне со всеми разгружал тюки; кипу испорченных мехов он пристроил сбоку.

Торговля началась сразу. Одни за другим. подходили оптовики; после того как в их руках оказалась большая часть товара, настал черед домоуправителей знатных датхайцев…

К закату большая часть товаров была уже распродана, и Факим заторопился к воротам вместе со своим угрюмым помощником — не кем иным, как кузнецом Хашдадом. В поводу они вели трех оседланных коней.

— Что, Факим, уже собираешься назад? — почти дружелюбно окликнул торговца десятник Ирраван.

— Нет, о блистающей меч в правой длани Солнцеподобного, да продлятся его дни вечно! Я получил срочный заказ. Вот, гоню нарочного в Дель Моргу! Надеюсь, он успеет, пока меня не опередят!

— А-а… — протянул десятник. — Ладно. Ступай — мы его запишем. Приказчик… пять сменных лошадей при нем… Бирку давай! Она денег стоит…

Тяжелые ворота пропустили Хашдада и вновь захлопнулись у него за спиной. Он остался один — перед великой пустыней.

Наконец раздался Ночной Колокол. После этого сигнала всем верноподданным Солнцеподобного разрешалось вкушать хмельное; одновременно звон этого колокола означал прекращение торговли. Явилась рыночная стража, бдительно пересчитала людей Факима, еще раз строго-настрого запретила покидать очерченные белой линией пределы и удалилась. Наступила душная датхейская ночь.

Кипа испорченных мехов, на которую, естественно, так и не нашлось покупателя, внезапно зашевелилась. Конан раздвинул вонючие шкуры; затхлый воздух постоялого двора показался ему столь же чистым и благоуханным, как весной в горах Киммерии, когда цветут все высотные луга. Полуодетый, в одной набедренной повязке, киммериец неслышной тенью скользнул к выходу. За спиной у него был приторочен меч, у пояса — пара кинжалов, канат и железный якорь-кошка — забрасывать на стены.

Над Тлессиной ярко светила луна. Хоронясь в густых ночных тенях, киммериец одним броском пересек рыночную площадь. Ему предстояло совершить невозможное — отыскать в громадном городе принцессу Илорет, не имея ни малейшего представления, кому досталась знатная пленница. Если верить эмиру и Факиму, Илорет была красива, значит — она, скорее всего, во дворце здешнего Солнцеподобного султана…

Конан оказался возле белой черты. Разгоняя тьму, здесь горели факелы, и, звеня оружием, расхаживала стража. Киммериец сжался возле груды каких-то мешков; сколь бы ни был велик соблазн сгрести за глотку местных сторожей, этого пока делать было нельзя. Поднимется тревога, датхейцы начнут прочесывать город… Сам варвар подобных облав ничуть не боялся, но его планам вытащить отсюда Илорет это могло помешать. И потому Конан терпеливо лежал и ждал — до тех пор, пока все патрули оказались достаточно далеко от того места, где он прятался, и тогда киммериец одним прыжком перемахнул через роковую белую черту, мгновенно растворившись в тени ближайшего дома.

Пробраться по ночному городу, пусть даже и наводненному стражей, не составило для Конана никакого труда. Слишком обширной была его практика, к тому же по-настоящему датхейцы следили только за прилегающими к рыночной площади улицами.

Дальше, дальше, дальше… Конан скользил, словно вышедший на охоту тигр — безмолвно и бесшумно; однако киммериец был во сто крат опаснее самого сильного и голодного хищника.