Страница 37 из 43
Что ответить человеку? Вся надежда на Страсбург".
По сравнению с Тургеневым Федору Ивановичу Тютчеву просто повезло: финансирование разрешенного к установке БЮСТА поэта Ф.И. Тютчева берут на себя… Международная ассоциация детских фондов и Российский детский фонд. Именно Тютчева, тончайшего лирика, создателя поэтической школы, к тому же дипломата, отстаивавшего долгие годы интересы славян в Западной Европе! Но вот в детских стихах поэт замечен не был.
Ларчик открывается просто. Ни один из литературных институтов или ассоциаций, которые так деятельно будут бороться за «достойные» памятники зарубежным авторам, ни один из ставших многочисленными союзов писателей, наконец, само Правительство Москвы не возьмутся отстаивать права поэта истории русской литературы. А казалось бы, достаточно вспомнить, что в тургеневских «Записках охотника» только один рассказ – «Живые мощи», поразительная по своему трагизму история крестьянки Лукерьи, – снабжен эпиграфом, который автор берет именно у Тютчева:
На улицах Москвы, тем более на открытых пространствах, места Тютчеву не находится – вопрос возвращается на обсуждение несколько раз. Дело ограничивается тихим внутренним двором в Армянском переулке – благо, там его никто не увидит в суете рвущегося на магистраль Маросейки – Покровки транспорта. Это действительно семейное гнездо поэта, обезображенное порубкой стоявших вдоль ограды вековых, помнивших Тютчева деревьев. Руководителям занимающего дом Российского детского фонда так показалось «красивше». Но так или иначе, для фонда это своего рода вид рекламы. Конечно, необходимые для скромного бюста 5 миллионов рублей – для фонда немалые деньги. Вот только почему и в данном случае не встает вопрос о бюджетных средствах города, увековечивающих память великого москвича? Ведь страницы жизни поэта – страницы истории Москвы.
В 1790-х годах Верхний Стан еще раз сменяет хозяев. На этот раз ими оказались Тютчевы кашинские, мало того, некогда бежавший от «любовной страсти» Салтычихи секунд-майор. Владения Тютчевых настолько значительны по числу принадлежащих им душ, что в 1812 году вдова секунд-майора снаряжает от Теплых Станов четырех ополченцев. К тому времени внуку Пелагеи Денисовны Тютчевой-Панютиной, будущему поэту было девять лет. Родители поэта – сын Пелагеи Денисовны, гвардии поручик Иван Николаевич, с женой Екатериной Львовной, урожденной Толстой, жили в старом родовом гнезде Овстуге.
Овстуг… Место рождения поэта, память детства, первые, самые яркие впечатления и все же, по его собственным словам, «места немилые, хоть и родные». Душевная привязанность к ним так и не пришла. Другое дело – Москва и Подмосковье.
Зимы проходили в Москве, в великолепной городской усадьбе в Армянском переулке (№ 11), которую историки склонны связать с именем прославленного московского зодчего М.Ф. Казакова. С началом серьезных занятий, появлением в доме университетских учителей не было смысла оставлять старую столицу и летом. Опустевшее после смерти бабки Троицкое лежало всего в двенадцати верстах от Калужской заставы – первая почтовая станция по Старой Каширской дороге, памятная москвичам только что пережитым бегством Наполеона. В Теплых Станах менял он лошадей, отсюда бросил последний взгляд на не покорившуюся ему Москву. История далекая и история близкая, отделенная всего несколькими годами.
В 1816 году тринадцатилетний Тютчев становится вольнослушателем Московского университета, спустя два года сотрудником – членом Общества любителей российской словесности. Высокая литературная одаренность подростка ни у кого из современников не вызывала сомнений. В трудах Общества будет опубликовано и первое увидевшее свет его произведение – «Послание Горация к Меценату, в котором приглашает его к сельскому обеду». Литературные увлечения были во многом связаны с домашним учителем поэта С.Е. Раичем (Амфитеатровым), который провел с ним семь долгих лет, и собиравшимся вокруг Раича кружком молодежи.
«С каким удовольствием, – напишет Раич, – вспоминаю я о тех сладостных часах, когда, бывало, весною и летом, живя в подмосковной, мы вдвоем с Федором Ивановичем выходили из дому, запасались Горацием, Вергилием или кем-нибудь из отечественных писателей и, усевшись в роще, на холмике, углублялись в чтение и утопали в чистых наслаждениях красотами гениальных произведений Поэзии». Но Раича увлекала не просто литература. Сам он состоял членом образовавшегося в Москве студенческого кружка декабристского толка – так называемого «Общества громкого смеха». Руководивший кружком Федор Шаховской, один из основателей Союза благоденствия, дал подписать участникам общества устав декабристского Союза – причина, по которой Раич привлекался по делу декабристов.
О часах, проведенных в Верхнем Теплом Стане, могут многое рассказать и Д.П. Ознобишин, поэт, чьи стихи станут появляться на страницах «Отечественных записок» и издаваемого им самим альманаха «Северная лира», и будущий издатель другого альманаха – «Мне-мозина», друг Кюхельбекера и Грибоедова В.Ф. Одоевский. Известный музыковед, сотрудничавший в «Вестнике Европы», он одним из первых занялся изучением и популяризацией древнерусской музыки. Постоянные гости тютчевской подмосковной будущие литераторы С.П. Шевырев и Н.В. Путята. Через Путяту Тютчев со временем оказался связанным с Мурановом: сын поэта женился на дочери его старого друга, владевшего этим поместьем.
Поэтические имена – среди них самым ярким было, конечно, имя В.А. Жуковского. Прославленный поэт проводит вместе с царским двором зиму 1817/18 года в Москве, живет в стенах кремлевского Чудова монастыря, в «уютной келье, темной и смиренной», как отзовется о ней Тютчев. Трагически переживавший недавнее замужество любимой женщины, с которой столько лет были связаны все его мечты, Жуковский особенно охотно откликается на приглашения старых друзей, и среди них отца Тютчева. Встречи с Жуковским в доме в Армянском переулке, в Троицком, в Кремле – вехи в жизни молодого поэта. Тютчев вернется к ним памятью спустя несколько десятков лет, пытаясь возродить некогда волновавшие его чувства:
«Между двумя и тремя часами… я был в Кремле. Это – единственное в мире зрелище… То, что древние называли гением места, – он реет над этим величественным нагромождением разнообразнейших живописнейших предметов. Нечто мощное и невозмутимое разлито над этим городом».
Историей увлекались в студенческие годы Тютчева все. Ее словно открывали заново как науку о человеке и народе. Кто не зачитывался «Историей государства Российского» Н.М. Карамзина! Для Тютчева увлечение было тем более сильным, что общность взглядов сблизила его в университете с будущим выдающимся нашим историком М.П. Погодиным. К тому же Погодин проводил лето неподалеку от Троицкого и охотно навещал приятеля. В 1819 году Тютчев стал студентом университета. О занятиях друзей говорят записи погодинского дневника: «Ходил в деревню к Тютчеву, разговаривал с ним о немецкой, русской, французской литературе… О Лессинге, Шиллере, Паскале, Руссо».
В дни восстания в Москве Семеновского полка в дневнике Погодина появляется другая связанная с поэтом запись: "Говорил с Загряжским, Ждановским, Кандорским, Троицким о семеновцах; с Тютчевым о молодом Пушкине, об оде его «Вольность». К этой увлекшей обоих студентов пушкинской оде Тютчев обратил строки: