Тайны московских монастырей

И еще по всем богадельням московским – мужским и женским. Нищему каждому по шести денег. Вроде и немного, а гляди – пятьдесят восемь рублей десять денег набежало. Казначей Паисий успел ответ дать. Святейший Иоаким всегда знал деньгам счет. Пустых трат не терпел. На школьников и учителей – другое дело.

В. Серов. Петр II и цесаревна Елизавета на псовой охоте. 1900 г.

Надгробие на могиле Ф. Н. Плевако. Фото конца 1920-х гг.

Только главным оставалось завещание. Не о богатствах и землях – о них позаботился давно. Родных много, обидеть никого не хотел. Братьев одних трое. Племянников с десяток. Сестра…

О другом думал: чтоб духу не было на Русской земле ни раскола, ни чужих законоучителей. Государям завещал. Петру и Иоанну Алексеевичам. Больше полугода прошло, как не стало власти у мудрейшей из мудрых царевны Софьи. С ней все иначе было. Теперь убеждал. Наказывал. Грозил. Властью своей и бедами.

Того же 16 марта приказал прикупить каменный гроб. Его велел отныне называть ковчегом. Так потом и пошло. Если в Мячкове на каменоломнях у каменщиков нету, у московских каменных дел подмастерьев спросить. От кончины до погребения один день положен – успеть ли?

Успели. Хоть 17-го святейшего не стало. В своей келье отошел. На Патриаршем дворе. В тот же час доставили в келью дубовый гроб. Казначей Паисий записал в расход: за два рубля. Все по чину и обычаю. Снаружи черное сукно с зелеными ремешками. Внутри – бумага, бумажный тюфяк и бумажная подушечка.

Одр для выноса ковчега новый изготовили. Тоже под черным сукном. Гвоздей отпустили в обрез: дорогой материал не портить. Святейший сколько раз говаривал, чтоб лоскут не пропадал – отпевавшим попам в награду давался. Все было готово для последнего пути девятого патриарха.

Гроб сначала вынесли в домовую церковь. Патриаршию. Двенадцати Апостолов. Ту самую, которую кир Иоаким строил, украшал. Сюда мог прийти для прощания каждый. Приложиться к руке усопшего, отдать земной поклон. Часть дня и всю ночь.

19 марта под перезвон всех кремлевских и городских церковных колоколов подняли одр архимандриты и игумены. Хоронила святейшего вся Москва.

Впереди шествовали протопопы, священники всех сороков, дьяконы с иконами, крестами, рипидами, певчие с лампадами и свечами. Перед самым одром несли великий символ русского патриаршества – посох святого Петра Митрополита. Шествие двигалось под надгробное пение. В Успенский собор. Главный в государстве. Где короновали на царство царей и погребали церковных иерархов. Цари земные – цари духовные. В пышности и торжественности церемоний одни не уступали другим.

Достойной святейшего должна была быть и могила. Ее копали в самом соборе. Выкладывали кирпичом на извести. Посередине выводили кладку. Кладка служила постаментом каменного гроба-ковчега с покрытой резьбой крышкой. На крышке приличествующие слова в расписанной и позолоченной кайме. Другая надпись на особой каменной доске, которую приставляли к гробнице, – «летопись» жизни и деяний покойного.

Церковь Двенадцати Апостолов в Патриаршем дворе. Фото 1882 г.

В одном чин был нарушен. То ли волею покойного, то ли приказом государей на кладку гроб дубовый не поставили, а положили вынутое из него тело. За всю историю патриаршества такое раньше случалось всего один раз. С Иосафом I, преемником Филарета. Михаил Федорович сам повелел опустевший гроб «поставить в Колокольницу под большой колокол». Так и хранить. Вечно. Куда потом делся – неведомо.

Мало что накрыли гроб-ковчег каменной крышкой, соорудили поверх каменную надгробицу с замычкою ее свода. А тогда уж сверху накинули покров. Для простых дней был вседневный – черного сукна с нашитым из простого серебряного кружева крестом. Для торжественных – бархатный, с крестом из кованого серебряного кружева. Сверху киот с иконами. Шандалы со свечами. Серебряное блюдо, на которое ставили кутью в дни поминовений. И в эти мелочи кир Иоаким успел войти, всем распорядиться. Духом остался крепок. Как всю жизнь, а о ней-то и повествовала каменная надгробная «летопись». Летопись кира Иоакима, в миру Ивана Большого Петровича Савелова, можайского дворянина.

…Слов нет, мирская тщета, а все равно и под клобуком родом своим гордился. То ли и впрямь шел он от выходца из «Свиязской» земли, легендарного Андроса, то ли начинался от всем известного посадника Великого Новгорода Кузьмы Савелова. Богатого землями, селами, рухлядью. Войны не искавшего, но и сражений не чуждавшегося, – было бы за что постоять. За то же выкликнули в 1477 году посадником и сына его Ивана Кузьмича, а спустя несколько месяцев взял под Новгородом верх Московский князь. Вместе со знаменитой своим упорством и крутым нравом Марфой Борецкой вывезли Ивана Кузьмича в Первопрестольную. Лишили отписанных на Московского князя – конфискованных – земельных владений. При Иване Грозном постигла та же судьба и младших Савеловых, силой переселенных в Ростов Великий и Можайск. Великим князьям главным казалось оторвать древний род от крепких корней.

Герб Великого Новгорода.

Не каждый бы такую обиду простил, не каждый душой смирился. Савеловы разобрались: одно дело – государь, другое – родная земля. У государей ласки не искали, за землю сражались честно. Не зря в царском указе о награждении брата патриарха – Тимофея Петровича Савелова – будет сказано: «…за его которые службы, ратоборство и храбрость и мужественное ополчение и крови и смерти и предки и отец его и сродники и он показали в прошедшую войну в Коруне Польской и Княжестве Литовском, похваляя милостиво тое их службу и промыслы и храбрость, в род и в потомство поместья в вотчину в Можайском уезде… жеребей пустоши Захарковой… А буде у него в роду не останется и та вотчина останется не продана, и не заложена, и в приданое не отдана и та вотчина взять и приписать к нашим великого государя волостям…» Речь шла о том самом Захарове, близ Больших Вязем, где прошло детство Пушкина.

Верно, что убит был поляками родной дядя патриарха и Тимофея Петровича Анкидин Иванович, что сложил в боях с ними голову под родным Можайском другой дядя – Тихон. Но пришла царская благодарность слишком поздно – без малого полвека спустя. Богатства в своем детстве племянники не знали. Дед Иван Софронович, по прозвищу Осенний, был всего-то царским сокольником и не пережил польского лихолетья: в 1616 году прибрался. Отец – Петр Иванович тоже оставался при дворе, но кречетником. От царя недалеко, но корысть для сыновей небольшая. Оттого и начал Иван Большой Петрович службу среди простых рейтар и только в двадцать четыре года сумел попасть на придворную должность – стать сытником. Опять невеликая должность, зато всегда у царя на глазах.

Не замечать сытников царь не мог. Автор записок тех лет Котошихин пояснял: «…чин их таков: на Москве и в походех царских носят суды с питием, и куды царю лучится итти или ехати вечеровою порою, и они ездят или ходят со свечами».

Не один год понадобился Ивану Большому, чтобы выбиться из придворных служителей в стряпчие Кормового дворца. Настоящих покровителей не хватало, а одной честной службой далеко ли уйдешь. Может, потому и решился тридцатилетний стряпчий снова испытать судьбу – вернуться в рейтарский строй.

Для Московского государства все начиналось еще в 1647 году, когда казацкий сотник Зиновий Богдан Хмельницкий бежал из Украины в Запорожье, а оттуда в Крым. Борьба с поляками была трудной и заметных успехов не приносила. Богдан вернулся из Крыма с существенной подмогой – татарским войском. Избранный казацкой радой в гетманы, он поднял всю Украину и вместе с татарами добился нескольких блестящих побед. Разгромил польское войско при Желтых Водах, Корсуне, Пилаве, осаждал Замость и наконец заключил под Зборовом выгодный мир.