Месть Бела

С одной стороны — повезло. А с другой — что дальше-то? Все равно я оказался в лапах у «богов» этих треклятых, в кутузке! Хорошо, тюремщик мой пока меня за собрата-слепого держал; а прознай он, каков я на самом деле? Пикой бы ночью заколол — ему ведь что день, что ночь, все едино, не видит, так слышит, что твой филин, а потом доложил бы «охранителям»: так, мол, и так, мною выявлен и уничтожен шпион Мрака... Хотя — вру: не стал бы он ни колоть меня, ни закладывать. Потому что...

Хрустнув, кубок начал сплющиваться, сжимаемый могучей рукой северянина. Симур успокаивающе положил ладонь на запястье своего гостя и сменил тему:

— Хорошо, хорошо. Ну а как же твои «боги» мотивируют ослепление младенцев?

— Что они с ослеплением делают? — озадаченно переспросил киммериец. Рука его разжалась, и кубок особо не пострадал.

— Ну, как они объясняют, что нужно детям глаза зашивать?

— А, вот ты о чем... — Конан нехорошо ухмыльнулся. — Тут у них тоже все схвачено. По религии этих шлюхиных детей выходит, что лазутчики Мрака иногда проникают на территорию Света — подчас ценой жизни одного-двух богов-охранителей, потом «возрождающихся» к жизни в другом облике, — и пытаются вселиться в тела людей, чтобы их собственными руками разрушить Остров. — Северянин склонился над столешницей и устремил взор своих пронзительно синих глаз на мудреца. — А вселиться в тела людей они якобы могут только через отверстия в теле, находящиеся в передней части головы — гнилогнои. Поэтому-то «боги» и закрывают их своим подопечным. Раз и навсегда.

— Хитро придумано, — хмыкнул Симур. — Горбун не будет уродом в стране горбатых, а нормальный человек окажется там либо убогим, либо... сверхсуществом. Хитро.

— Может быть, — мрачно заметил Конан. — Но мне-то что с того? Будь я даже о семи глаз, все равно — кто меня из клетки выпустит?

— Тоже верно. — Симур помолчал. — И, полагаю, что никто из островитян ни разу не усомнился в истинности этой теории. Ни одна мать не воспротивилась Причащению. Ни один не попытался перерезать нити, стягивающие его веки...

— Насчет последнего ты не прав, — возразил варвар. — Мой тюремщик рассказывая, что ходят слухи, будто кое-кто иногда пытается открыть гнилогнои — но тут же, правда, погибает в страшных мучениях. А что касается сомневающихся... Даже Коэн несколько раз намекал, что не все ему нравится в «Великих Богах», что на его памяти и памяти дедов лазутчики Мрака никогда не проникали на Остров, — может, и нет никаких лазутчиков... Я раза два попытался объяснить ему, как все на самом деле, да разве он слушал...

— Да... — непонятно вздохнул Симур, — вера —

это мощь сильнее урагана, мора и черного колдовства... Ну, так что с тобой случилось на третью ночь, Конан?

— На третий холод мне не спалось. Я думал о том, кто является мной в Дзадишаре и что есть для него самое дорогое. И тут меня озарило: глаза! Конечно же, глаза, способность видеть для слепого есть наиболее ценное!

И теперь оставалось лишь найти себя в этом мире. Выбраться из ловушки...

Над головой простиралось не по-шадизарски малозвездное небо. Знакомые созвездия Конан или вовсе не находил, или они обнаруживались не там, где он привык отыскивать их, упираясь ногами в заморийскую землю. Ночь касалась тела варвара свежестью и прохладой. Совсем как в Киммерии. И уж точно не так, как в Заморе с ее душными, сухими ночами. И земля не заморийская...

Конану не спалось. В голове, как береговые камушки, тревожимые накатами прибоя, ворочались мысли. Сплошь безрадостные. Ну, что может быть самым ценным для его двойника в этом мире? Допустим, глаза, способность видеть. И как быть? Он что же, должен отнять у него этот дар, которого двойник и так лишен? Выколоть ему эти самые гнилогнои, что ли? Бессмыслица...

Нет бесшумно открывающихся дверей, даже среди хорошо смазанных. И если твой слух обострен, а дело происходит беззвучной ночью...

Киммериец приподнялся, прожигая взглядом темноту. Кому это не спится помимо него? Темный силуэт в ночной темноте уверенно продвигался от двери в ограде к клетке с единственными в этой тюрьме заключенными. Походка-то не слепца...

И не мужчины, определил варвар незадолго до того, как увидел, кто это к нему пожаловал.

— Иди сюда, иноплеменник, — тихо позвала «богиня», остановившаяся у входа в клетку.

Конан безмолвно встал, подошел. «Ее, кажется, именовали Иштар. Да, точно ее», — припомнил северянин, разглядев пришедшую.

— Повернись спиной, протяни мне руки.

Конан безропотно выполнил приказание женщины. И почувствовал, как запястья ему ловко оплели тонкой бечевкой.

Иштар просунула сквозь прутья решетки свои ручки, изяществу которых она выслушала немало комплиментов от тех, кто их видел, и быстро управилась с веревкой. Отомкнув замок, выпустила чужеземца из клетки и завязала ему глаза.

Конан был уверен, что Везунчик проснулся, хотя со стороны сокамерника не раздалось ни вздоха, ни шороха.

— Иди! — приказала Конану женщина. — Сначала прямо.

Что ж оставалось северянину кроме подчинения?..

— Направо.

Спустя некоторое время:

— Стой, теперь налево.

То есть повторялось все то, что он слышал от Адониса, только в обратном порядке.

Они кого-то прихватили по дороге. Кто-то, кому Иштар, видимо, подала знак следовать за ними, теперь топал за спиной киммерийца. По походке — слепец.

Он, подумал сам про себя Конан, делает успехи в мире слепцов, уже на слух отличает зрячих от незрячих. Еще немного, и глаза ему станут не нужны.

Любому путешествию, даже самому увлекательному, приходит конец. Путешествие с Иштар и с завязанными глазами тоже окончилось — скрипом дверных петель, толчком в спину, повторным скрипом, снятием повязки.

Тот, кто недавно дышал Конану в спину, был, не иначе, оставлен снаружи. По эту сторону двери киммериец увидел лишь Иштар. Они находились в небольшой комнате, которую почти полностью занимала кровать. Добротная, дубовая, на ножках толщиной чуть ли не с сам дуб, бесхитростная, но надежная.

К кровати подошла и села на нее Иштар.

— Приблизься ко мне, — приказала та, что считала себя богиней.

«Отчего бы не приблизиться? Вряд ли это разыгрывается ритуал по выкалыванию или отрезанию. Скорее... Впрочем, увидим...» Конан встал перед сидящей женщиной. Она крутила

кольца на пальцах; его руки оставались связанными.

— Ты знаешь, боги во многом похожи на простых смертных... — сказала Иштар и замолчала, погрузившись в задумчивость. Словно решала, продолжать или нет. И решила продолжить:

— Богам так же не чужды некоторые слабости. В конце концов, люди-то и созданы по облику и подобию богов. Так что...

Опять повисла пауза.

— Скажи, человек, если забыть, что я Иштар и мне нужно поклоняться... нравлюсь я тебе как женщина?

Конану не пришлось врать. Несмотря на все выпавшие на его долю невзгоды женщины не перестали его интересовать. Тем более красивые.

— Да, нравишься, — просто сказал киммериец.

— Тогда, — в голосе «богини» зазвучали нотки высокомерия, — я окажу тебе великую честь, позволю провести со мной ночь. Считай, это награда тебе за то, что смог, преодолев все препятствия, добраться до нашей Обители.

Иштар поднялась с кровати. Не отрывая взгляда карих глаз от киммерийца, она принялась медленно, очень медленно развязывать узелок за узелком, расстегивать петельку за петелькой, неторопливо до невыносимости высвобождать из-под одежды молодое, ждущее любви тело.

— Руки связаны, — хриплым голосом напомнил пленник «богов» и «богинь».

— Ничего, — усмехнулась Иштар, — нам это не помешает...

— Так и вышло: не помешало. Никогда до того я не обходился без участия рук. Оказалось, можно и без них. Ну, в конце-то концов она распутала веревки, когда совсем забыла об осторожности. И обо всем другом, кроме одного, тоже забыла. Мне больше не пришлось говорить, что она мне нравится. Это и так стало заметно. Я-то, честно говоря, немного побаивался, что из-за этих проклятий Бела у меня может не заладиться. Кто его знает, что он там еще наколдовал. Но нет, все было в порядке. Очень долго мы с «богиней» обходились без всяких слов. Разве что кричали и стонали. Умела она любить, потому как нравилось ей это дело. Да и я никогда не считал барахтанье в кровати скукой или там пустой тратой времени. Наконец устали, сели, сидим, она положила голову ко мне на колени...