Зло Валузии

В этом месте в мозаичном узоре гранитных плит были выбиты древние руны. Достигнув их, потоки жидкости стали сливаться в аморфный, размытый шар, в котором, вспыхивая, боролись друг с другом различные субстанции. Свечение, исходящее от шара, все усиливалось,— было больно смотреть, но сумасшедшие глаза Заркума с желтыми крапчатыми белками и расширенными зрачками, неотрывно глядели — как, во все увеличивающемся шаре, стали проявляться очертания ужасного существа.

Они становились все более четкими... и вот, наконец, шар лопнул, подобно мыльному пузырю, оставив после себя лишь разлившееся по келье зловоние. А в центре кельи возвышалось чудовищное создание. Очертания его не поддавались описанию,— они были невероятны, как видения курильщика лотоса. Уродливое, лоснящееся тело монстра, вызванного из бездны далеких миров, покрывал густой слой слизи, капавшей на пол и оставлявшей на плитах дымящиеся пятна.

Огромная, плоская, рогатая, клыкастая и шипастая голова прочно сидела на короткой, пупырчатой шее, глаза мерцали красноватым светом, а три отвратительных отростка на лбу также заканчивались глазами — холодными, разумными и неумолимо жестокими. Две корявые передние лапы, больше похожие на змей, сложились на чудовищной груди, в глубине которой, под мерзкой кожей, шевелились какие-то дьявольские создания, очевидно, начавшие отпочковываться отпрыски монстра. Чудовищная голова склонилась в почтительном поклоне перед человеком, вызвавшим порождение мрака из бездны пространства и времени.

— Кантрагор!— воззвал Заркум.— Узри моего врага.— Он поднял вверх заранее приготовленное магическое зеркало, на котором застыл образ седого шамана, и поднес его к самой морде тяжело дышащего монстра.

Три глазастых отростка метнулись к зеркалу — Кантрагор впитывал в себя сведения о будущей жертве.

— Иди,— шепнул Заркум,— во имя всех сил Хаоса, заклинаю тебя, порождение Тьмы,— настигни шамана, где бы он ни спрятался. Ищи его во всех мирах. А если не найдешь и там,— ищи по ту сторону пространства и времени, вне Великой Спирали Вселенной, если только его магической силы хватит выйти за эти пределы. Ему не уйти от тебя, жителя тех страшных мест, где царит Вечная Тьма, где потухли звезды, где положен предел миру. А теперь,— во имя всех демонов Серых равнин, которые содрогнулись бы при твоем виде,— исчезни!

Издав выворачивающий душу вой, Кантрагор стал постепенно растворяться в воздухе, и вскоре лишь лужица вонючей жидкости на полу и тяжелый запах в келье напоминали о его недавнем присутствии...

— Смею заверить вас, Ваше Величество,— окончил свой рапорт Ишпак, в полном парадном облачении стоявший навытяжку в королевских покоях,— что доблестные Серебряные Грифы полностью загасили очаг мятежа. Сброд разогнан. Наиболее опасные из смутьянов взяты под стражу.

— Надеюсь, что наши друзья, жрецы Уту и Эрлика, займутся ими в застенках Зиккурата,— пропел правитель Шульга.

Писклявый прерывающийся голосок никак не вязался с его комплекцией. Грузное, пузатое тело правителя покоилось в огромной круглой ванне розового мрамора, доверху наполненной теплой душистой водой. Со стороны это напоминало огромного бегемота, мирно дремлющего в болотах Черных Королевств, однако никто из присутствовавших на приеме ни разу не бывал так далеко от Рипейских гop, чтобы в голову им могло прийти подобное сравнение...

Прикорнув под бочком у толстого правителя, в ванне нежилась совершенно обнаженная девица. Ее смуглое тело излучало страсть и негу. Пышные груди нежно касались жирного плеча узурпатора, совершенные по форме длинные ноги высовывались из воды наполовину, почти упираясь холеными пальчиками в закованное сталью брюхо Ишпака и заставляя биться его, совсем не стальное, сердце быстрее.

Зеленые, приподнятые к вискам, кошачьи глаза прелестной Нэркес — любимой наложницы Шульги — выразительно смотрели прямо в лицо военачальника, еще более усиливая его смущение. Ее смуглое, с едва выделявшимися скулами, лицо было очаровательно в ореоле великолепных золотисто-каштановых волос. Нэркес была одной из дочерей покойного кагана будинов северо-западного гирканского племени. Во время сакалибо-будинской войны, когда почти весь род каганов был истреблен, одна лишь Нэркес осталась в живых и попала в плен к воинам Шульги, продавших ее во дворец. Здесь она выросла, расцвела, до тонкостей изучив все премудрости придворной и гаремной жизни. И с некоторого времени правитель почти не разлучался со своей любимой наложницей.

Нежные пальчики Нэркес ласково поглаживали дебелые телеса Шульги, но прекрасные глаза ее давали понять Ишпаку, что она вполне готова разделить ложе отнюдь не только с одним правителем.

— Осмелюсь заметить тебе, о, храбрый Ишпак,— промурлыкала Нэркес, бесстыдно изгибаясь всем своим стройным телом,— лично я считаю, что давно пора прогнать от городских ворот весь этот грязный сброд. Пастухи должны заниматься своим делом, а не скапливаться у стен столицы и бунтовать.

— Ты права, моя госпожа!— учтиво согнулся в поклоне Ишпак, украдкой бросая жадный взгляд на прелести наложницы.

— Да я бы уже давно их всех повымел отсюда поганой метлой,— пискнул Шульга, слюнявя жирными губами подставленные полушария грудей Нэркес, заставляя военачальника скрипеть зубами от яростной ревности.— ...Да вот только наш друг Заркум просил меня не делать этого, да пребудет он в здравии, наш священный столп государства.

В его устах пожелание здоровья звучала как униженное славословие раба в адрес могучего владыки.

— Они нужны ему для каких-то опытов. По правде сказать, этих опытов многовато стало в последнее время. Одни лишь гарпии чего стоят! Ну, что же, зато они хорошо охраняют наши восточные рубежи. Заркум был прав, как и всегда.

— Фи, он такой зануда!— капризно фыркнула Нэркес, виртуозно задирая вверх ногу, не обращая внимания на то, как вытаращились глаза бедного Ишпака при виде открывшихся перед ним пейзажей, и грациозно подставляя маленькую, будто выточенную из слоновой кости ступню для поцелуя своему повелителю.

— Ну, что ты, детка, как можно!— Немного испуганный правитель покосился на застывших в безмолвии рабов и стражников, окружавших его ванну со всех сторон.— Наша держава многим обязана Заркуму Многомудрому!

— Ах, вы все о делах, да о делах!— надула коралловые губки очаровательная бесстыдница.— Немедленно прекратите! У меня разболелась голова от вашей скучной болтовни!

— Ну, все.— Правитель нетерпеливо махнул пухлой, в ямочках, как у младенца, рукой.— Ты можешь идти, Ишпак. Тебя достойным образом наградят!

Низко поклонившись правителю, военачальник удалился из пышно убранных покоев, так резко отличавшихся от аскетичной и мрачной конуры подлинного повелителя Страны Городов. А Шульга облегченно вздохнул и, по-щенячьи повизгивая, стал неуклюже барахтаться в ванне, игриво похлопывал по попке прекрасную Нэркес...

... Когда короткая летняя северная ночь накрыла беззвездным пологом спящий Аргаим, в дом военачальника Ишпака явился наголо бритый невольник-аргиппей в медном ошейнике. Без лишних слов Ишпак с головой укутался в широкую, меховую накидку и последовал за рабом привычным маршрутом.

Огромное, помпезное здание правительского дворца смутно белело перед ним в темноте, соединенное со стенами цитадели и с Зиккуратом Уту десятками внутренних переходов. Ипшак знал, что под землей вся эта система соединена еще, по меньшей мере, сотней ходов. Поэтому, войдя в рощу, густо разросшуюся вокруг дворца, он сразу же привычно свернул к стене, вслед за рабом,— и вскоре исчез в кустарнике, надежно скрывавшем потайную дверь. Пройдя по длинному, темному коридору, лишь кое-где освещаемому тусклым светом жировых светильников, Ишпак очутился внутри дворца, в его левом крыле. Затем последовала анфилада пустынных залов, и, наконец, он очутился в небольшой темной комнате.