Точка кипения

Из такого положения было трудно нанести удар кинжалом. Боброву представился удобный момент завязать борьбу, но он струсил. Неважно, что он на пятнадцать лет моложе. Зато он видел, как егерь ворочал десятипудовые кабаньи туши и без устали шагал по непроходимой чаще. Тогда это был свойскмй мужик Петрович, а сейчас его глаза горели дьявольским огнем и преграждать ему путь было так же опасно, как скорому поезду на полном ходу.

Бобров робко уселся на краешек стула, словно находился в чужой квартире, а не у себя дома:

– Это все Ремезов. Он от безделья налакался как свинья и уже ничего не соображал. Понимаешь – ни-че-го!

– А экспертиза утверждает, будто Лексеич только пива бутылку выпил. Или бокал вина.

– Сам знаешь, чего стоят наши эксперты. Если бы им приказали, они бы в крови Ремезова нарзан обнаружили. Но поскольку персонал больницы видел, как его штормило, да и выхлоп был на весь этаж, они и сочинили про пиво. На самом деле Ремезов здорово к бутылке приложился. Только жаль, не успел, гад, набраться до отключки. Охотиться ему приспичило, ну и вспомнил про зубров в загоне и пристал к Антону: отведи да отведи. А тот ни в какую. Ремезов со злости и жахнул в него картечью. А мы здесь вообще ни при чем, у нас даже ружья зачехленные лежали.

– Ну да, просто молча наблюдали в сторонке.

– Так кто ж знал, что он бабахнет? А уж что попадет – и представить не могли. Он же всегда мазал!

– За свои задницы вы боялись, за теплые места. Вас Лексеич за шавок дешевых держал, а шавкам хозяину указывать не положено, даже если он умом тронулся. Поэтому вы и молчали, засранцы. Ладно, мне надо с Лексеичем один на один потолковать. Подскажи, как это лучше сделать.

Бобров сделал вид, что задумался. Сел поглубже на стул, морщил узкий лоб, шевелил губами.

– Трудно это. Хозяин все время на людях, а домой его охранник провожает. Он же у нас бизнес-мент.

– Забавно-забавно. А Ледогоров сказал, что есть такая возможность. – Егерь ухватил Боброва за рубашку, приставил к горлу кинжал. – Надо тебе кровь пустить. Оно давление лечит и память улучшает.

– Не надо, – пролепетал Бобров. – Я вспомнил. Есть у Ремезова подруга, живет на Декабристов, 8. Он к ней через день ездит. Один, без охранника.

– Вот это другой разговор, – произнес егерь. – Вытяни ноги, – и видя, что Бобров мешкает, рявкнул:

– Ноги давай!

Он достал из кармана моток прочной веревки и отрезал кусок ножом, потом связал Боброву ноги и так туго затянул веревку, что она стала твердой, как железо. Бобров недовольно буркнул, но, посмотрев на егеря, тут же замолчал.

– У меня память хорошая, – неожиданно сказал егерь. – Ты, кажется, говорил, что у тебя сестра в Киеве.

– Да, – сказал Бобров, несколько удивленный таким поворотом разговора.

– И телефон вашего диспетчера я помню, сколько раз звонить приходилось, докладывать вам, мерзавцам, что все готово к охоте. Диспетчера ведь день и ночь сидят, верно? Я сейчас ее наберу, а ты скажешь, что срочно отправляешься в Киев. Мол, сестра под машину попала и лежит в реанимации, шансов на спасение мало.

Когда Бобров закончил разговор, егерь огорошил его еще одним известием:

– Я пока у тебя поживу, чего мне каждый день мотаться сюда из нашей глуши. Глупо ведь, когда охотник сидит в одном лесу, а зверь в другом.

Он связал Боброву руки и пошел в ванную, где устроил тщательный обыск. Егерь вынес оттуда все режущие предметы и зеркала, а принес тюфяк, подушку и одеяло. После этого он развязал Боброва.

– Пока я дома, живи там. Набери книг, и я тебя закрою на защелку.

Разобравшись с пленником, егерь по-хозяйски устроился на кухне, приготовил ужин на двоих, и обманутый такой заботой Бобров попытался выклянчить у него водки – успокоить потрясенные нервы. Егерь до хруста в пальцах сжал рукоятку кинжала и гневно бросил:

– Скажи спасибо, что я тебя, нелюдя, кормлю и в постель укладываю. После того, что вы с Антоном утворили, тебя надо бросить в собственное дерьмо подыхать мучительной смертью.

Всю ночь Бобров ворочался в неудобной ванне, ударяясь головой о ее эмалированные бока и мучаясь от неизвестности. Он мог попытаться выломать защелку, но хорошо помнил угрозу егеря: “Будешь своевольничать – зарежу, как свинью”.

День прошел спокойно, а вечером егерь связал Боброва и ушел. Вернулся он раздосадованный и в сердцах бросил:

– Прикончить бы тебя, да неохота еще один грех на душу брать. Но если соврал – берегись.

И тут Бобров понял, что не был егерь у Ледогоровых, не резал кинжалом мальчонку. Не мог он просто так бросить туго перепеленутых веревками трех человек, в том числе женщину и ребенка. Сил бы у него на это хватило, а вот жестокости – нет.

Егерь спокойно воспринял новую жизнь. Он много лет охотился и знал, что иногда в засаде сидишь неделю, прежде чем добудешь ценный трофей. На следующий день он вновь связал Боброва и отправился во двор дома номер восемь. Дни стояли длинные, егерю пришлось затаиться на удаленной от подъезда скамейке, чтобы Ремезов не заметил его, но он видел все как на ладони. В девять часов показалась знакомая иномарка. Было еще светло, и егерь оставил свой пост. Если Ремезов заскочил к любовнице на минутку – его счастье, а если засидится допоздна… Егерь должен был посмотреть убийце сына в лицо… Он вернулся, когда двор укутала темнота. Иномарка стояла на месте. Коротко взмахнув кинжалом, егерь проткнул ей колесо. Раздалось шипение, будто он наступил на целый выводок змей. Егерь укрылся за соседней машиной и стал терпеливо ждать. Ремезов вышел через час с лишним, чуть-чуть пошатываясь и довольно улыбаясь. Но улыбка исчезла, как только он заметил поникшую на один бок машину. Глава района явно не ожидал такой подлости со стороны личного автотранспорта. Он пнул колесо ногой, будто от удара оно могло восстановить былую форму, а затем наклонился, как это обычно делают в таких случаях все автолюбители. В этот момент за его спиной бесшумно возник егерь и ударил по голове кулаком с зажатой свинцовой пластиной. Ремезов уткнулся головой в темный асфальт.

Егерь отлично знал, где что лежит. Достав ключи из сжатой руки главы района, он выхватил из багажника запасное колесо и взял домкрат. Через десять минут иномарка выехала на улицу и устремилась за город. Инспекторов дорожного движения егерь не опасался, все они знали машину хозяина района и, увидев ее, превращались в безобидных существ, живую деталь дорожной обочины.

Выехав за город, через несколько километров егерь свернул с шоссе и вскоре остановил автомобиль на заранее облюбованной лесной поляне. Ремезов все так же неподвижно лежал на заднем сиденье.

– Может, я убил его? – обеспокоенно подумал егерь. – Обидно, если я дал ему так легко уйти.

Он вытащил Ремезова из машины на свежий воздух и нащупал пульс. Сердце билось.

– Отлично. Сейчас мы приведем его в чувство и сделаем все как надо, – егерь говорил о себе во множественном числе, потому что ему чудилось, что Антон наблюдает за ним сверху и помогает наказать убийцу.

Глотнув добавочную порцию кислорода, Ремезов очухался, он со стоном поднял голову и забормотал:

– Что за дела, вашу мать! Смотри, козел, на кого наезжаешь своей гребаной тачкой. Я тебя, козла, в тюрьме сгною.

Глава района почему-то решил, что его сбила машина, и теперь распекал невидимого виновника происшествия с каждым крепким выражением набирающим силу голосом.

– Где ты, сука, иди сюда, покажись, а то мне больно ворочаться, – наконец потребовал он.

Егерь молча шагнул на пятачок земли перед Ремезовым, освещенный фарами машины. Тот понял все очень быстро, наверное, думал об Антоне, вернее, о возможной мести за убийство. С удивительным для контуженного человека проворством Ремезов вскочил на четвереньки и заорал во всю глотку. Егерь оборвал его крик ударом ногой в живот. Он подождал, пока глава района придет в себя от нового приступа боли, и посмотрел ему в глаза:

– Мне Бобров все рассказал. Тебе, Лексеич, надо было самому застрелиться.