Страница 9 из 73
– Будет сделано, – сказал Илья, выбираясь из-за стола.
Он направился в одну из комнат, Григорий же пошел к оранжерее, взял ножницы, зажег в розарии свет и принялся выбирать едва распустившиеся розы. Он принюхивался к ним, осматривал со всех сторон, прежде чем срезать, а затем аккуратно и бережно, одним щелчком срезал прекрасный цветок на длинном колючем стебле. Он обрывал ненужные листочки, собирая стебли с твердыми, упругими, едва-едва раскрывающимися бутонами в большой букет. Делал он все это умело, с безграничной любовью.
Две страсти связали родственников: цветы и кровь, прекрасные розы и теплая человеческая кровь. И двум этим страстям все трое служили беззаветно, как монахи-отшельники служат Богу, как фанатично преданный воин служит присяге.
Огромный букет пьяно пахнущих роз был установлен в центре стола. Наталья Евдокимовна посмотрела на сыновей и принялась раскладывать ужин по тарелкам. Жареная печень дымилась, источая приторно-сладкий аромат, который тут же смешивался с запахом цветов.
– Ну, мама, давай, давай, – бормотал Григорий, давясь слюной.
Мать уселась во главе стола. Перед каждым из троих стояла большая тарелка с дымящимся яством. Водка была разлита в высокие рюмки на тонких граненых ножках. Мать первой прикоснулась к рюмке, подняла, посмотрела на детей. Со стороны происходящее выглядело, празднично, торжественно, словно семья празднует какую-то важную дату, известную троим сидящим за столом, а все остальные смертные остаются непосвященными в великую тайну.
Женщина пригубила водку и жадно, не вилкой, а ложкой, принялась есть. Братья Вырезубовы тоже, словно сорвавшиеся с цепи, набросились на еду. Минут семь слышалось хищное чавканье. И если бы можно было отрешиться от интерьера, погасить свет и ничего не видеть, то вполне могло бы показаться, что едят не люди, а жуткие твари, ненасытные монстры, наконец дорвавшиеся до мяса. Все трое урчали, тяжело вздыхали, сопели, вожделенно причмокивали, облизывали перепачканные жареной человеческой печенью губы, самозабвенно охали, вздыхали, постанывали.
Григорий кусочком хлеба вытер тарелку и посмотрел на мать.
– Что, добавки? – благодушно и нежно спросила женщина, глядя на любимого сына.
– Да, еще немного.
– И мне, – тут же выкрикнул Илья, подвигая тарелку к матери.
Женщина выполнила просьбу детей. Теперь уже братья ели неспешно – так, как едят гурманы в дорогом ресторане, так, словно бы они пробовали некое экзотическое блюдо, о котором раньше лишь слышали, но никогда не доводилось есть. И вот сейчас этот торжественный момент наступил. Братья ели не спеша, пользуясь ножом и вилкой. Водку больше не пили.
Наконец Илья отодвинул тарелку, промокнул салфеткой губы и потянулся к пачке сигарет.
– Не надо, здесь не кури, – строго предупредила Наталья Евдокимовна.
– Хорошо, мама, я выйду на крыльцо.
– Кстати, Григорий, – так же строго, с нравоучительными нотками в голосе произнесла женщина, – там все в порядке? Мясо в холодильнике?
– Да, мама.
– Кровь смыли?
– Все сделали, как всегда, чистота идеальная, о мухах не может быть и речи.
– Ну тогда молодцы. Пойду спать. Я за сегодняшний день устала. Кстати, как его авали?
– Кого? – стоя в двери, осведомился Илья.
– Этого, нашего… – мать взглядом указала на сковороду.
– Тушканом мы его назвали, – расхохотался Илья. Засмеялся и Григорий.
– Нет, я спрашиваю о настоящем имени, а не о ваших дурацких кличках. Все у вас то суслики, то крокодилы, то тушканы.
– Горелов Валентин, шестьдесят второго года рождения.
– Староват, – сказала мать.
– Не очень, мама, и старый, всего лишь на семь лет старше нас.
– Это много. В следующий раз найдите помоложе.
– Хорошо, мама.
О страшном, жутком, кошмарном трое говорили так буднично и легкомысленно, словно рассуждали о чем-то совершенно заурядном.
– Женщину, женщину хочу, – сыто пробормотал или даже проворковал Григорий, когда мать покинула кухню. – Очень хочу женщину.
– А я не хочу, – протяжно произнес Илья.
– А я хочу, так хочу! Я бы ее сейчас помыл…
– Блондинку или брюнетку?
– Конечно, блондинку! Блондинку, такую светленькую, мягкую.., можно даже рыжую, с веснушками на теле…
– Что бы ты с ней делал?
– Как это что, а то ты не знаешь. Я бы ее трахнул, затем перерезал горло. Она бы даже опомниться не успела, я бы сделал это быстро.
– Неинтересно, – сказал Григорий.
– Это тебе неинтересно, а мне нравится. Братья стояли на крыльце, смотрели на бледно-золотой диск луны в темных оспинах своих морей. Их лица были залиты лунным светом. Походили эти двуногие с сигаретами в руках на восковые изваяния.
– Спать, что ли, лечь? – меланхолично произнес в ночь Илья.
– На сытый желудок не уснешь, надо пройтись, протрястись немного. Да и нельзя форму терять, а то растолстеешь и нового Тушкана не догонишь.
– Это точно, – сказал Григорий. – Ты возьмешь Барона, я Графа, пойдем погуляем в окрестностях. Луна сегодня отменная.
Через пять минут, накинув камуфляжные куртки, даже не надевая на собак намордники, они вышли за железные ворота и огляделись. Псы были настолько сытые, что даже не рвались с поводков, и, появись перед этими страшными собаками-людоедами бродячий кот, они бы даже, как говорится, и бровью не повели. Конечно, если бы хозяева не приказали. Но если бы прозвучал короткий приказ “фас!”, они набросились бы даже на слона, так их выдрессировали Вырезубовы.
Собаки плелись рядом с сытыми хозяевами. Время от времени Григорий приостанавливался, оглядывая окрестности. До деревни было километра полтора, столько же и до кладбища. А вот трасса Волоколамского шоссе пролегала ближе, всего в каком-то полукилометре. Сквозь деревья время от времени пробивались огни фар машин, мчащихся в сторону Москвы на большой скорости.
– Пошли к дороге, – предложил Григорий, – там веселее, движение.
Они добрели до дороги, предаваясь воспоминаниям, жутким и страшным, о том, как по весне, когда уже сходил снег, затравили полупьяного бомжа собаками. Псы обгрызли лицо бедолаге до такой степени, что, если бы кому-то и пришла в голову шальная мысль выставить человека на опознание, сделать это ни за что не удалось бы. От трупа братья избавились, избавились с брезгливостью, как-никак этот бомж не был боевым трофеем.
Когда подходили к дороге, у перекрестка услышали сперва веселую возню, девичий хохот, потом мужскую ругань, а затем исступленные крики.
– Это что такое, как ты думаешь?
– Наверное, кто-то с бабой развлекается, – предположил Григорий.
– Непорядок, – сказал Илья, – на нашей территории… – он говорил это так, как мог говорить хозяин, поймавший в своем саду под яблоней воришку, чьи карманы набиты опавшими яблоками.
Псы уже насторожились, почувствовав перемену в настроении хозяев. Они уже натянули поводки, но вели себя бесшумно, даже не рычали. К жертве, как знали эти два людоеда, лучше подкрасться поближе, причем бесшумно. Они тащили хозяев, те покорно следовали за огромными ротвейлерами, радуясь предстоящему развлечению.
Крик повторился, зацокали по асфальту каблуки. Затем затрещали кусты.
– Ты куда! Я тебя, сволочь, поил и кормил, а ты в рот брать не хочешь? Братья переглянулись.
– Извращенец, – сказал Илья.
Приключение им начинало нравиться. Они крались по высокой траве. Девушка в черной юбке и белом свитере бежала от перекрестка к шоссе. Пьяновато пошатываясь, за ней гнались двое мужчин, выкрикивая ругательства.
Братья надели металлические намордники на ротвейлеров и заторопились. Преследователи уже настигали свою жертву. Девушка еще раз обернулась, сбросила туфли на высоких каблуках и из последних сил побежала к шоссе. Слышалось гудение приближающейся машины, и она хотела успеть выскочить на дорогу, надеясь, что ей хоть кто-нибудь поможет.
– Спускай Графа, пусть жир растрясет.
– Погоди, – сказал Илья, – пусть у них все толком закрутится.