Конан – гладиатор

Тиран пригласил Конана и Сатильду разделить угощение, что они и сделали. Квамба растянулась на полу. Ей были предложены сырые яйца; она раскалывала скорлупу и подбирала содержимое языком с полированной мозаики пола.

— Вот мои владения, — сказал Коммодорус, облокотившись на резную каменную балюстраду, и жестом, обводя всхолмленное пространство города, ограниченное массивной стеной.

Воздух над крышами только-только начинал дрожать от дневной жары.

— А вот, совсем рядом с нами, их центр… — И он изящным жестом привлек внимание гостей к тяжеловесной округлости Империум-Цирка, до которой с того места, где они расположились, можно было доплюнуть. — Не все это понимают, но в определенной степени именно в нем средоточие моего могущества. Меня утвердили на вершине власти шесть лет строительства и улучшения Цирка!

Сатильда, лакомившаяся медовой булочкой, вежливо спросила:

— Если я не ошибаюсь, шесть лет и составляют большую часть оговоренного срока твоего правления, Государь?

Коммодорус одарил ее ослепительной улыбкой:

— Семь лет назад, в день праздника Баст, меня избрали Тираном Луксура с семилетним сроком правления. В то время я был почти неизвестен своим будущим подданным, и выбрали меня в основном за мое положение в среде коринфийских купцов. На самом деле мне была уготована роль жалкой пешки в руках стигийского жречества. Я должен был обеспечить им влияние при дворе западных владык, навести дипломатические связи, распространить их бесовскую религию в виде тайных сект по всему миру, не гнушаясь ни убийством, ни подкупом, ни обманом… — Он тряхнул головой, словно вспомнив что-то смешное и несколько постыдное, и продолжал: — Но с тех пор город процветает. Неизмеримо выросла торговля, улучшилась оборона, а территория, с которой мы собираем дань, расширилась далеко на юг… Мое имя произносят среди плеяды величайших правителей, которых до нынешнего дня видел Луксур, все равно, как они назывались: царями, князьями или тиранами. А простые горожане любят меня за то, что я таков, каков есть. За то, что они меня видят лицом к лицу на арене Империум-Цирка…

— Значит, — удивилась Сатильда, — ты возишься с Цирком, ибо он для тебя — только средство?..

— Вот именно. Приглядитесь к самой форме здания! Разве оно не похоже на гигантский рупор, через который я обращаюсь к народу? На большую плодородную долину, которую я засеваю семенами своего влияния? Вы видите перед собой величайший инструмент, которым когда-либо делалась политика… ну, может быть, исключая бесплатную раздачу зерна. И потому я полагаю, что у жрецов и вельмож просто не будет другого выбора, кроме как на предстоящем празднике Баст вновь назначить меня Тираном Луксура. Только теперь не на семь лет, а пожизненно.

— А еще, — сказал Конан, — как, наверное, это удобно — иметь возможность скормить своих противников диким зверям на арене…

— О, нет, нет, мой дорогой Сокрушитель, — поправил его Коммодорус. — Я нахожу, что гораздо полезнее их унижать, а не уничтожать. И не только противников, но и слабых союзников вроде Управителя Бальбала. Вы видели вчера наше маленькое представление? — И он, улыбаясь, подождал, пока они не кивнули. — И, конечно, вы слышали от людей, что я когда-то блистал на аренах благородной Коринфии? Еще до того, как попал в Стигию? Ну, вообще-то… — тут он лукаво подмигнул им обоим, — не надо верить всему, что люди болтают. Тем не менее, в Коринфии я служил в королевской гвардии, в тяжелой пехоте, и сноровки пока еще хватает морочить голову моим горожанам. Что их впечатляет больше всего? Насилие. Хорошо, вот вам насилие, сколько угодно и какое угодно…

— В самом деле, — со сдержанным восхищением поддакнула Сатильда, — зрители были в восторге от твоей… охоты на львов. Хотела бы я, чтобы мне за мои акробатические трюки так аплодировали!

— Когда-нибудь будут, — сказал Тиран, и доброе пожелание прозвучало вполне искренне. — Однако нынче все внимание толпы должно быть сосредоточено только на мне. Все дело в моем грядущем переизбрании и некоторых шагах, которые я намерен предпринять, дабы упрочить свое царствование. Я хочу, чтобы все были на моей стороне, и в особенности войска. Видите ли, на каждом представлении сидят и аплодируют высшие офицеры. Или, на худой конец, их любовницы. Я завоевываю их уважение, показывая, на что я способен. Это же относится и к местной знати… — Он махнул рукой в сторону роскошных строений, окружавших его виллу. — Им надоел мелочный присмотр и бесконечные поучения заплесневелых жрецов. Они тянутся к заморским товарам и желают свобод, подобных тем, что царят у нас в Коринфии. Они ценят передовое правление, не чурающееся общения с иноземцами. Я сам изо всех сил насаждал дух открытости и свободы, и переселенцы из Коринфии поддерживали меня… все эти купцы и ремесленники, мастера и распорядители работ, приехавшие сюда помогать в преобразованиях…

— А что беднота? — спросила Сатильда. — Бедняки тоже поддерживают тебя?

Коммодорус улыбнулся:

— С тех пор, как Луксур повернулся к миру лицом, жизнь здесь немало улучшилась. В храмы Митры и Иштар стекаются новообращенные. Те самые мастера, что выстроили для меня Цирк, возвели для города акведуки, новые оборонительные сооружения и лучшие в стране общественные и частные здания. Разве могло все это не сказаться благотворно на жизни низших слоев? К слову сказать, местным зодчим было бы не под силу создать подобные чудеса. Слов нет, стигийские памятники велики и куда как впечатляют, но, если вдуматься, это просто каменные нагромождения с тоннелями, пробитыми внутри. Где тонкость замысла, где изыск истинной архитектуры?.. — Тиран передернул плечами. — Конечно, нелегко заставить туземных рабочих все делать как надо, да еще пресекать жадность и разворовывание строительных материалов… — Он вновь улыбнулся гостям, вспоминая благополучно преодоленные трудности. — Вот такими мелочами я и занимался последние несколько лет. Но, как мне кажется, результат того стоил…

К тому же, понимаете ли, именно простолюдины за это время переменились больше других. У них появились какие-то новые надежды и ожидания. Тут и посещения Цирка, и тысяча мелких штрихов в каждодневной домашней жизни. Теперь они нипочем не захотят вернуться под власть фанатичных жрецов, к той безрадостной жизни, которую когда-то вели… которую, вернее сказать, им тысячелетиями навязывали. Они познали вкус общения с другими людьми, непохожими на них самих, узнали чужие обычаи и научились их уважать. Я увел их так далеко от прошлого, что теперь они вряд ли пожелают вернуться. И потому я уверен, что на празднике Баст они поддержат меня, а не закоснелых жрецов!

Конан выслушал эту великолепную речь и проворчал:

— Зато деревня, насколько я понял, по-прежнему свято чтит Сета, своего древнего Бога.

— Это так, — с некоторым раздражением кивнул Коммодорус. — Вполне подходящая вера для неумытых крестьян. — Загорелая рука обвела пространства, таившиеся в туманной дымке за городской стеной. — При каждом великом городе неизбежно должна существовать обширная сельская местность, обитель таких вот непросвещенных душ. Она поставляет городу пропитание, дань… и здоровые, сильные человеческие тела. Я не собираюсь трогать неразвитую веру селян, доколе она помогает удерживать их в повиновении и побуждает трудиться. Если им угодно обожествлять низких животных, вроде змеи, кошки и аиста, пускай на здоровье им поклоняются. Хотя подобное поклонение вызывает смех у любого, кто хоть раз молился нашим хайборийским Богам в их человеческом обличье… — Он опять рассмеялся, вспомнив что- то хорошее. — Было у нас одно затруднение, когда Цирк едва зарождался. Некоторые жрецы возражали против заклания на арене освященных» животных и называли это кощунством. По счастью, здравый смысл все же возобладал, и теперь жители Луксура нередко видят, как смертные убивают их тотемных зверей. Станут ли они после этого по-прежнему считать их священными? Рано или поздно младенческая вера народа уступит место новой, более просвещенной… Так вот, отвечая на твой вопрос, — заключил Коммодорус, — я должен сказать, что реформам, происходящим в городе, вовсе ни к чему влечь за собой реформы в деревне. Тем более что и жрецам Сета надо оставить местечко. А сущность города пребудет такой же, какой была всегда… Вы ведь понимаете, о чем я говорю?