Конан – гладиатор

Они допили свое вино, и вышли наружу. Вместе с молодыми голодранцами их было восемь — вполне достаточно, чтобы любая уличная шайка наделала в штаны. Дат выглядел очень довольным.

— Говорю тебе, Конан, я так рад, что отправился в путешествие и доехал до самого Луксура! Одно слово — как домой попал!..

Дни, последовавшие за достопамятным дебютом на арене Империум-Цирка, были посвящены изучению Луксура и совершенствованию цирковых номеров. Благо Тиран Коммодорус уже объявил о новом представлении. Глашатаи громогласно поведали о нем народу с храмовых портиков, и на особых стенах, предназначенных для оповещения народа, появились соответствующие надписи, сделанные красной глиной. Представление должно было состояться совсем скоро, всего через несколько дней. Так, чтобы удачно заполнить пустоту, вклинившись перед традиционно пышным празднованием дня Баст.

Эта приятная новость вселила в сердца луксурцев радостные предвкушения и ожидания.

Все работы по переделке и улучшению Цирка пошли удвоенным темпом. Даже Конана заразила всеобщая лихорадка, и он с головой ушел в тренировки, стараясь постигнуть правила арены и то оружие, которым здесь бились.

Расколошматив вдребезги несколько манекенов, стоявших на учебном дворе, он перешел к потешным боям с живыми напарниками.

Кое-кто из этих последних принадлежал к особому отряду цирковых рабов. Они были приучены отбиваться деревянным мечом и щитом и уворачиваться от слишком усердных ударов разминающихся гладиаторов.

Киммериец, однако, предпочитал работать не с ними, а с такими же, как он сам, бойцами. Ко всему прочему, это позволяло еще и должным образом оценить их мастерство и умение двигаться. Чаще же всего он сходился с Мадазайей, Мастером Меча. Он проникся большим уважением к хитроумным финтам черного воина и к стремительному, мощному размаху его тупого меча. Каждый день он получал шишки и синяки (причем за ним, естественно, также не пропадало), но сам сознавал, что за такое полезное учение плата была вовсе не велика. Скорее наоборот: знающему человеку эти легкие царапины поведали бы о духовном родстве двоих бойцов, кушита и киммерийца. Обмениваясь ударами, они ни разу не перешли грани, не превратили учебный бой в смертельную схватку.

Вечерами, когда заканчивались утомительные труды, многие гладиаторы, в том числе и Конан, отдыхали и развлекались в пивнушке у одноглазого Намфета, в беззаконных дебрях Внутреннего Причала. При всей своей грязи и нищете заведение Намфета определенно было душевным. Хотя бы потому, что любые чужеземцы — от разношерстной матросни с барж до погонщиков верблюдов из Шема и восточных пустынь — чувствовали себя там как дома. В этой несусветной трущобе гладиатор мог потягивать напитки, сваренные по рецептам его родины, и сплетничать с другими приезжими на своем родном языке.

Опять же, «Прогулочная баржа» располагалась далеко от центральных кварталов, где атлетам не продохнуть было от цирковых болельщиков, узнававших их на каждом шагу. Ну и, конечно, еще то немаловажное обстоятельство, что, как ни бедна и паршива была пивнушка, хозяином ее являлся отставной гладиатор. То есть человек понимающий. И здесь было принято, что всяческие задиры из числа приезжих крестьян или работяг-грузчиков, либо открыто бросали вызов человеку, пришедшемуся не по ноздре, либо вовсе его не тревожили. Подло, без предупреждения, обычно не нападали.

В отличие от большинства бойцов, многие цирковые артисты искали знакомства с заметными людьми города. Ладдхью, Бардольф и Рогант хвастались, будто их чуть не каждый вечер зазывают к себе на трапезу богатые коринфийцы и государственные чиновники. Конан про себя подозревал, что и Сатильде, верно, по душе пришлось бы подобное приглашение. Как бы то ни было, на сегодняшний день девушка предпочитала общество гладиаторов, тесно, с руганью набивавшихся в колесницы, позаимствованные из утвари Империум-Цирка. Бывало и так, что тигрица Квамба оставалась караулить гнездышко влюбленных, между тем как Конан с Сатильдой уносились на колеснице и до утра куролесили за городскими стенами.

Однажды за выпивкой у Намфета Конан обратился к Игнобольду, немолодому и опытному гладиатору, и спросил его, не знает ли он, какого рода зрелища ожидались по ходу нового представления:

— Опять дикие звери? Или поединки? Навряд ли они отыщут еще таких легковерных чужестранцев, как мы, и сумеют обманом заманить их, ни о чем не подозревающих, на арену…

Игнобольд был смуглым, чернобровым офирцем. Когда-то он прибыл в Луксур как охранник одного из бесчисленных караванов и обнаружил, что этот город с его кровавым Империум-Цирком — именно то, что ему нужно было для счастья.

— Я слышал, недавно взяли в плен целую шайку разбойников из Хаурана, — сообщил он Конану, прихлебывая аррак. — Говорят, это воины из какого-то отряда изменников. Чего доброго, придется позвенеть с ними мечами на арене. А не то посадят их в яму вместо крокодилов!

— М-да, — киммериец повернулся к Сатильде, сидевшей с ним рядом. — Хауранцы — отменные воины, — сказал он ей без утайки. — Достойные, верно, будут противники…

К его уху нагнулся еще один из седеющих, покрытых шрамами героев, известный городским болельщикам, как Хальбард Великий.

— Меня, — сказал он, — в этот раз выставят против Саула Крепкорукого, один на один, и ставки уже взлетают до небес!

Будущий соперник гладиатора принадлежал к числу молодых, и в «Прогулочной барже» его не было. Однако Хальбард говорил хриплым доверительным шепотом, так чтобы слышало только несколько друзей, сидевших с ним за столом.

— Не могу сказать, чтобы я хоть капельку боялся этого поединка, — продолжал бывалый боец. — Если хотите знать мое мнение, Крепкорукий — всего лишь дутый выскочка, нахальный молокосос… — Он пожал крутыми плечами, мозолистые пальцы задумчиво теребили мочку по-борцовски расплющенного уха. — Но что бы вы думали? Тут на днях подползает ко мне этот хорек Заггар, так называемый собиратель талантов, И давай уговаривать меня проиграть бой! Получи, говорит, какую-нибудь легкую рану и вались на песочек. Обещает, что жизнь мне оставят, да еще и из призовых денег сколько-то потихоньку отсыплют…

Он нахмурился и с мрачным неодобрением покачал головой.

— Стало быть, ты его послал подальше? — спросил Конан, с пристальным вниманием слушавший этот разговор.

— Послал? Ха!.. Я пообещал размозжить ему нос и так дать по феске, что башка в портки упадет! — Хальбард сжал гигантский кулак и шарахнул им по донышку бочки. — Чтобы я взялся так вот продавать свою честь! За какой-то там сиюминутный выигрыш!.. Да провались! Мое имя — это все, что у меня есть, вся моя собственность и состояние. Я сказал ему: лучше ты, Заггар, поставь свои денежки на меня, поскольку я отлуплю Саула Крепкорукого так, что ему небо с овчинку покажется! А вот теперь поползли слухи, будто поединок хотят отменить… Только, если мое слово что-нибудь еще значит, тому никак не бывать!

На испещренной боевыми шрамами физиономии было написано искреннее негодование. Тут подал голос Мадазайя, сидевший рядом на бочонке.

— Ты бы поберегся, старый друг, — проговорил кушит. — Те, кто ставит деньги, часто пытаются повлиять на исход состязания. Ради длинного шекеля они что угодно наболтают и о твоей силе, и о твоей честности. Дай им волю, они станут жонглировать нашими именами, как артист булавами… — И Мадазайя опустил широкую ладонь на плечо ветерана. — Придется тебе в нескольких ближайших поединках из шкуры вон выпрыгнуть, чтобы никто не поверил клевете Заггара.

— Вот уж верно, — согласился Конан, желая утешить расстроенного собрата. — Держи ушки на макушке, и — удачи тебе! Я надеюсь, что, когда такие, как ты, знаменитые и всеми любимые бойцы отходят от дел, город им назначает достойное содержание?..

Киммериец ждал утвердительного ответа на свой вопрос, но все собутыльники молчали. Их молчание показалось варвару весьма красноречивым, и он вознамерился выяснить все до конца.