Страница 27 из 90
— Если боишься, — предложила Даша, — давай одна схожу. Ты только подстрахуешь.
— Давно так осмелела?
— Мить, я устала… а там, наверное, кровать. Печка. Ужин приготовлю.
— Из чего? — Он старался смотреть на неё как можно строже. — Кстати, какое ты имеешь право говорить, что устала? Знаешь, что бывает с теми, кто устаёт?
— Знаю, Митенька, но ты ведь не сделаешь это со мной, правда?
За день пути они отдыхали всего два раза. Один раз разожгли костёр и попили настоящего сладкого чая с чёрными сухариками. Второй раз просто посидели на пеньках, выкурили по сигаретке, но без дури. Обычная махра. В рюкзаках у них был запас еды дней на пять: консервы, соль, сахар, сухари. Из огнестрела Истопник ничего с собой не дал, но у Мити за поясом торчал короткий плотницкий топорик, а Даша прятала под курткой нож из нержавейки с наборной ручкой. Это правильно. Если бы их поймали с чем-то таким, что стреляет, то и допрашивать бы не стали. Ещё у них имелись волосяные силки на любого мелкого зверя, а также рыболовные принадлежности: леска, крючки, грузила. Впрочем, вопрос пропитания перед ними не стоял. Начиналось лето. Лес легко накормит даже таких неумёх, как они.
Разговаривали мало, и разговор большей частью почему-то сводился именно к этой теме: что Даша имеет право делать, а что не имеет. И ещё — не так уж, видно, мудр учитель, раз послал её на такое ответственное задание. На язвительные выпады Мити девушка отвечала с обычной для «матрёшек» покладистостью. Он только и слышал от неё: увидишь, Митенька, я тебе ещё пригожусь…
К кирпичному дому подобрались задами, продравшись сквозь заросли крапивы. Вспугнули стайку голубей, давно разучившихся летать, жирных и неповоротливых. Митя успел двух прихватить палкой, свернул им хрупкие шейки и сунул за пояс — вот и ужин. На завалинке возле дома на вечернем солнышке грелись коричневые змейки с черными головками. Даша охнула, ухватилась за Митино плечо.
— Ты чего? — не понял он.
— Боюсь. Вдруг кинутся?
. — Не дури. Они не ядовитые. Но это хорошо, что они здесь.
Внутрь проникли через заднее оконце, которое Митя ловко выставил вместе с рамой, воспользовавшись своим топориком. Быстро обследовали оба этажа, подсобку, кухню, заглянули во все углы — никаких сюрпризов. Более того, никаких следов погрома. Правда, бедновато. На все пять комнат (две наверху и три внизу) несколько стульев, один деревянный лежак, застеленный серым шерстяным покрывалом, и два стола — один в большой комнате на первом этаже и второй на кухне, рядом с газовой плитой. Здесь же, у плиты, стояли два газовых баллона с туго закрученными вентилями. Повсюду, во всех помещениях, чистота, как после генеральной уборки. В большой комнате на стене единственное украшение — портрет пожилого печального мужчины с белой бородкой, вставленный в потемневшую от времени раму.
— Кто это? — шёпотом спросила Даша.
— Икона. Никола-угодник, — ответил просвещённый Митя. — Не нравится мне всё это.
— Ой, мне тоже, — согласилась Даша. — Давай сбежим отсюда.
Настораживала именно прибранность, ухоженность дома, даже полы издавали влажный запах недавно вымытых. Словно хозяева навели порядок и вышли ненадолго прогуляться. И ещё — как во всех деревенских домах, пусть и кирпичных, здесь полагалось быть печи, что подтверждала и труба на крыше, высокая, с жестяным козырьком, но печи не было. Вдобавок входная дверь была заперта изнутри на массивный железный засов, что вообще не поддавалось осмыслению. Краем уха Митя что-то слышал о виртуальных ловушках наподобие рыбных садков, с лягушкой на дне, которые оккупанты расставляли тут и там на очищенных территориях для заманивания и поимки беглых преступников. Возможно, кирпичный дом — одна из таких ловушек. Тогда где-то тут должна быть замаскированная записывающая аппаратура. Возможно и другое: дом сам по себе является капканом, способным умерщвлять и аннигилировать угодивших в него руссиянчиков. Если так, то чего он ждёт? Почему не расправился с ними сразу?
— Бежать поздно, и нет смысла, — сказал он. — Если это западня, то мы уже в ней.
— Не хочу, — заныла «матрёшка». — Митенька, не хочу умирать. Я только жить начала.
— Никто не спрашивает, чего ты хочешь, — отрезал Митя.
Он бросил на кухонный стол голубей и велел заняться ими. Сам обследовал баллоны и подключил шланг к плите. Чиркнул спичкой — над горелкой взвился синий огонёк. И никакого взрыва — напрасно Даша в ужасе присела на корточки и закрыла лицо ладонями.
В углу стоял железный бидон с водой. Митя понюхал, слил немного в пригоршню, пригубил. Гнилью не пахло, нормальная вода, но этому он уже не удивился. Кого-то здесь определённо ждали, не обязательно их с Дашей.
За ужином все страхи отступили. Жирное, чуть горьковатое голубиное мясо, запечённое в собственном соку, нежные сладкие косточки, чай с солоноватыми сухариками — пир горой. На закуску — по целой сигарете, показавшейся дурманнее вина. Даша смотрела на него влюблёнными глазами.
— Митенька, хорошо-то как, правда? А говорят, нет счастья на свете. Да вот же оно.
Утолив голод, Митя начал испытывать всё усиливающуюся тяжесть в паху, но мужественно боролся с собой. Нельзя показывать Даше свою слабость.
— Лихо ты управилась с голубями, — похвалил он. — Вас в «Харизме» что же, и готовить учили?
— Нет, Митенька. Нас учили только одному: возбуждать и удовлетворять клиента. В большой строгости держали. Клиент недоволен — первый раз прощали. Второй раз — на привалку. Что это такое, тебе лучше не знать.
— Догадываюсь, — буркнул Митя. — Ты стерилизованная?
— Конечно, как же иначе. У нас все девочки стерилизованные. Почему спросил?
— Нипочему, к слову пришлось.
На втором этаже, где стояла кровать, улеглись под шерстяное покрывало на поролоновый матрас. Некоторые свойства мутантов остались при них: в темноте оба видели так же хорошо, как днём. Митя лежал на спине, чувствуя непонятную вялость, душа его притихла. Даша ёрзала, вздыхала. Не понимала, почему он медлит.
— Тебе помочь, Митенька? — заботливо прошептала.
— А ты хочешь?
— Я всегда хочу, я же изменённая. От меня не зависит. У «матрёшек» психика функциональная. Заводимся с пол-оборота.
— И тебе всё равно с кем?
Дикий выскочил вопросец, но Даша ответила без раздумий:
— Я себя за это презираю.
— Ага, понятно. — С тяжким ощущением, что с ним происходит что-то противоестественное, противоречащее здравому смыслу, Митя выпал из реальности, отключился.
Проснулся — и в первое мгновение показалось, что продолжается сон, как это бывает при передозировке «экстези». Весь дом — стены, потолок, пол — светился, точнее, был пронизан розовым излучением, и слегка вибрировал, как лодка на тихой волне. Даша ровно дышала, глаза закрыты, грудь мерно вздымалась и опускалась. Но кроме них в комнате было ещё одно живое существо: благообразный старец с белой бородой согнулся на стуле рядом с кроватью и смотрел на него, чуть склонив голову, подслеповато щурясь. Он был удивительно похож на Николая-угодника на иконе. Митя попытался сесть, но тело не слушалось. Как ни чудно, страха он не испытывал, одно только любопытство. И тоска вдруг отступила, грудь наполнилась чистым, свежим дыханием.
— Здравствуйте, — поздоровался Митя. — Это, наверное, ваш дом? Извините, что мы без спросу завалились.
Старец ответил не сразу, пожевал губами и забавно чесанул затылок длинными, как у пианиста, пальцами.
— Нельзя сказать, что дом мой, — ответил глухо и с некоторым напряжением. — Всеобщий. Кого впустит, тот и жилец.
— Почему его не разрушили?
— Дом появился позже, когда ушли окаянные.
— Дедушка, можно спросить, кто вы такой?
— Можно, почему нет. Зовут меня дед Савелий, я в здешних местах вроде соглядатая. Приставлен для охраны реликвий.
— Кем приставлен, дедушка?
— То нам неведомо… — Чем-то вопрос старику не понравился, он насупился, но тут же лицо смягчилось, вокруг глаз побежали озорные лучики. — Больно ты, Димитрий, говорливый для мутанта.