Черника на снегу

– Думаю, что, если покопаться в душе каждого человека, то, возможно, найдутся причины для самоубийства. Различные ситуации в жизни бывают… – загадочно произнесла Алла.

– Вы что-то знаете? – Марк задавал ей вопросы уже без всякого энтузиазма, как человек, убедившийся в том, что ничего существенного он уже не выяснит.

– Вам будет странно, наверное, такое услышать, но я скажу вам то, что думаю… Повторяю, не принимайте мои слова всерьез… – Щеки молодой женщины снова налились розовым цветом, а в глазах блеснула искра безумия. – Понимаете, Алекс была непростой женщиной. И мне не хотелось бы, чтобы ее воспринимали как самоубийцу. Это слишком просто для нее! Она была, повторяю, яркой, оригинальной личностью. И если ее муж воспринимал ее как обыкновенную женщину, как простую домохозяйку и называл ее при всех Сашей, то для всех остальных она была другой…

Марк ничего не понял.

– Простите, но почему вам так хочется думать, что ее убили, что это не было самоубийством? – Он пожал плечами, с грустью решив, что видит перед собой женщину, находящуюся явно не в себе. – Вам так будет легче?

– А вы не находите, что когда женщину убивают, то это всегда наполнено тайной? Одно дело, когда женщина выпила, скажем, уксусной эссенции и померла, другое – когда ее убил кто-то неизвестный и неизвестно за что… Это означало бы, что у нее была какая-то тайная часть жизни, о которой никто не знал.

– Но вы же сами сказали, что у нее не было любовника.

– Тайна, господин следователь, это не всегда любовник! – возмутилась Алла. – Мало ли какой образ жизни она вела, называясь Алекс? Пока муж думал, что его жена Саша варит щи и гладит его рубашки, Алекс в это время могла заниматься каким-нибудь интересным делом, бизнесом… я не знаю… Она могла, сказав мужу, что переночует у подруги на даче, отправиться на самолете в Грецию или Париж… Понимаете, о чем я?

– Очень интересно. И часто женщины позволяют себе подобное? – Марк вдруг улыбнулся, представив себе, что его жена Рита, отправляясь в Пристанное, в их загородный дом, где живут его теща с дочкой Фабиолой, на самом деле летит куда-нибудь в Вену или Берлин, на какую-нибудь выставку, и на следующий день она уже дома как ни в чем не бывало. Может, это заставляет каким-то волшебным образом закипать ее кровь? Помогает ей испытывать острые ощущения, которые так любят экстравагантные, оригинальные женщины? А Рита более чем оригинальна, и она постоянно твердит о свободе перемещения.

– Вы рассказываете очень интересные вещи, Алла.

– Да нет… Это весьма обычные вещи. И они происходит, как правило, в обеспеченных семьях.

– А как у вас у самой с этим обстоит дело?

– Да я сама постоянно так делаю! И мой муж ни о чем не догадывается.

– А если узнает?

– Он поймет меня.

Марк понял, что он отвлекся. Закруглил разговор со свидетельницей и перезвонил Локоткову.

4

13 декабря 20.. г.

Рита

Марк сказал, что не приедет в Пристанное – у него дела. С одной стороны, Рита расстроилась, потому что скучала по мужу, даже когда не видела его всего лишь сутки, но, с другой стороны, ей теперь никто не помешает поработать над портретом Наташи. Ксения Илларионовна, мать Риты, к гостям всегда относилась душевно, ее мало интересовало, каким образом человек попал в дом, а потому она восприняла присутствие Наташи с присущими ей гостеприимством и радушием. Раз дочери понадобилось привести в дом эту девушку, которая к тому же еще и согласилась позировать, значит, так и надо. Она приготовила для Наташи комнату, постелила постель, сказала Рите, что еда в холодильнике, и они с Фабиолой удалились в свою комнату – смотреть телевизор.

Первые минуты работы над портретом прошли в полном молчании. Наташа с задумчивым видом сидела, опершись на подлокотник мягкого удобного кресла, а Рита, устроившись за мольбертом, быстро набрасывала углем ее основные черты. Слышно было, как мягко и густо шуршит по плотной бумаге уголь, как тикают часы на стене.

Прежде ей тоже приходилось писать портреты, но, как правило, это были заказы, и их она выполняла по просьбе мужа. И каждый раз после этой работы она испытывала чувство неудовлетворенности, поскольку ей приходилось писать совершенно неинтересных – с эстетической точки зрения – людей. Писала она и портреты тех, кто являлся для нее прежде всего источником важной информации. Таким образом она помогала мужу выпытать у человека нечто важное, существенное, касающееся расследования очередного преступления. Реже встречались такие интересные экземпляры, вроде Наташи, работа над портретами которых доставляла Рите удовольствие.

При других обстоятельствах, если бы девушка не была так угнетена происшедшим с ней, Рита разговаривала бы с ней, они непременно нашли бы интересующую обеих тему для беседы. Сейчас же она боялась проронить слово, понимая, что невольно может задеть чувства своей новой знакомой.

Хотя вопросов было много. И первый – каким образом все же она оказалась в Пристанном? Какой-то человек подвез ее и бросил здесь, в летнем платье, среди сугробов… Вот бы найти этого негодяя! Хотя, возможно, в сознании девушки что-то спуталось, и все произошло совершенно иначе. Она могла сама приехать сюда на своей машине, или же ее могли привезти в Пристанное – в какой-нибудь дом. Предположим, она была в гостях, там с ней что-то произошло, после чего она слегка повредилась рассудком, вышла на улицу, забрела в проулок, расположенный рядом с их домом, и принялась танцевать…

– Все, можешь немного отдохнуть, – сказала Рита, подойдя к своей натурщице и заботливо поправляя на ней теплый плед. – Может, хочешь пить или есть? Так ты скажи.

– Нет, Рита, спасибо. Я согрелась, мне хорошо. И я сыта. Может, вздремну, правда…

Она улыбнулась, и от сердца у Риты отлегло – Наташа разговаривала с ней, как вполне здоровый человек. Может, она постепенно придет в себя?

– Мне надо проведать Фабиолу.

– Какое интересное имя! Фабиола… Кажется, так звали одну знатную римлянку, занимавшуюся благотворительностью в древнее время. Она построила госпиталь, где лечила калек, больных и кормила голодных. Даже еду готовила собственноручно.

– Надо же, как ты хорошо знаешь историю. Молодец! Я-то назвала свою дочь так исключительно из-за красоты и таинственности этого имени…

– Да я так и поняла. Вы все, художники, – большие оригиналы. Все-то у вас не как у людей! Но мне это даже нравится. И дом твой, Рита, мне тоже нравится. Какой-то он невероятно уютный. Много пространства, высоты, что ли… И цветы… Когда у меня будет свой дом, я тоже займусь цветами. У балерины той тоже есть свой дом. Его купил для нее любовник, какой-то чиновник. Я была там, видела и дом, и цветы, и даже садовника. Я понимаю, она богатая, известная… Вот Федор и ушел к ней.

– Ты знаешь ее имя?

– Да, знаю. Нина Головко. Только она сейчас не танцует, а качается на качелях… На тех самых качелях, которые мы устроили в его студии, на чердаке, я же рассказывала.

– Да, кстати, ты сказала, что посадила там иву. Но это же большое дерево…

– Просто я нашла маленькую иву и посадила ее в большущий горшок с землей. И все. Пусть растет.

– Ладно, мы что-то заболтались. Мне надо сходить к дочери.

Рита вошла в комнату матери и увидела, что Ксения Илларионовна, обнявшись с внучкой, дремлет на диване перед телевизором.

– Мама… – позвала ее Рита. – Ты спишь?

– Нет, зайка, не сплю. Тебе что-то надо? – Мама открыла глаза, машинально поцеловала спящую Фабиолу и приподнялась. Тряхнула головой. – Ритуля, может, ты тоже отдохнешь? Все работаешь, работаешь…

– Мама! – прошептала Рита. – Не хотела тебе говорить, но, вероятно, придется. Мне нужна твоя помощь! Понимаешь, я ничего не знаю об этой девушке. Совершенно! Судя по всему, она пережила какой-то мощный стресс и оказалась на улице, в мороз, у нас в Пристанном, в летнем платье… Представляешь, я увидела ее танцующей на снегу!