Страница 51 из 62
Павел Степанович слушал меня, и мне показалось, что лицо его посветлело.
— Вы думаете? — неуверенно спросил он.
— Более чем уверен. И все это не случайно. Так что вы напрасно рассердились на Нила Сократовича.
Он написал эту историю как бы в духе народных сказок. Вспомните, как они обычно начинаются: «В некотором царстве, в некотором государстве…» Так поступил и он. Нет, нет! Вы напрасно огорчились! Посмотрите на себя: ведь вас за два дня просто не узнать стало!
Павел Степанович взглянул в зеркало и снова вздохнул.
— Так вы полагаете, это не беда? — с надеждой спросил он.
— Глубоко убежден. Вот скажите, после того как весь Немухин прочел эту сказку, вы с кем-нибудь говорили?
— Директор школы звонил. Справлялся о здоровье. Многие звонили.
— И что же? Вы заметили, что они над вами смеются?
— Нет. Но насчет сказки спрашивают.
— Спрашивают, потому что всем хочется, чтобы этот «Никто» или «Некто» оказался Нилом Сократовичем.
— Да какие же могут быть сомнения? Он помолчал.
— Значит, вы считаете…
— Я считаю, что вы должны принять ванну, причесаться, одеться и навеки забыть, что когда-то вам
приходилось каждое утро стоять на голове.
Мы простились, но я вернулся с порога:
— Извините, Павел Степанович. Но теперь, когда вы успокоились, могу я вас спросить, зачем вы постоянно держите перед глазами песочные часы? Ведь они должны напоминать…
— Вот для того и держу, чтобы напоминали, — сурово ответил он. — Ведь это только кажется, что я такой уж вежливый и аккуратный. А на самом деле я очень часто с трудом сдерживаюсь, чтобы не сказать кому-нибудь дерзость. Особенно по вечерам. Что поделаешь! Дурная привычка!
А седьмую нашли?
Если бы дядя Костя не убедил Горсовет, что Музею до зарезу нужен ночной сторож, возможно, что немухинцы не заговорили бы о возвращении Нила Сократовича в Немухин — они просто не могли вообразить на его месте другого человека. Между тем они заговорили. Более того: сестрам Фетяска приснился однажды новый сон: они своими глазами увидели Нила Сократовича, который, закинув плащ на левое плечо, стоял на палубе фрегата. Но позвольте! Как известно, два уважаемых гражданина держали пари, что Немухинку можно перейти на ходулях. Как же мог поместиться в ее берегах фрегат, трехмачтовый парусный корабль? Однако сестры Фетяска утверждали, что поместился, и, как нарочно, через несколько дней в город прибыли землечерпательные машины. Горсовет давно решил углубить русло, расширить берега — словом, сделать Немухинку судоходной рекой. И тогда решительно весь город, до последнего человека, поверил, что сон — в руку и что Нил Сократович вернется не иначе как на фрегате.
Замечали ли вы, что общее желание — если, конечно, ему не мешать — постепенно превращается в уверенность, а уверенность — в исполнение желания. Так вот эта необъяснимая уверенность заставила дядю Костю отказать сперва одному кандидату, который надеялся получить место ночного сторожа, а потом другому, несмотря на то что они были достойные уважения люди. Но поступить вопреки общему желанию он не мог, тем более что Горсовет, решая вопрос об увеличении штата Музея, как бы воочию видел в этой должности Нила Сократовича, и никого другого.
…О слухах говорят, что они ползут, но этот слух полетел, как подхваченный ветром. Он летел горизонтально — из одной улицы в другую, но в то же время и вертикально — от первого этажа до самой крыши, где голуби и галки прислушивались к нему с интересом.
Сперва разговоры в городе сравнительно медленно вертелись вокруг возвращения Ночного Сторожа. Но когда Горсовет принял постановление, они стали вертеться быстро и вдруг остановились, сосредоточившись на вопросе: «Когда?»
На дворе стоял уже октябрь, и было решено, что Нил Сократович — если сон действительно в руку — вернется не позже конца месяца. Случалось, что в конце ноября Немухинка уже замерзала. Потом откуда-то появилась дата, и так как это была действительно дата, то есть календарное число, отмечающее (или не отмечающее) событие, к концу ноября в Немухин стали съезжаться те, кому хотелось встретить Нила Сократовича и вместе с ним порадоваться его возвращению.
Из Поселка Любителей Свежего Воздуха приехала фея Музыки со своим Кузнецом, прихватив большой букет из осенних цветов. Приехал Петя Воробьев из Москвы, где он учился в Университете, и Таня Заботкина тоже из Москвы, где она училась в Консерватории. Пришел из Березовой Рощи Леший Трофим Пантелеевич, который от застенчивости не мог вымолвить ни слова и только время от времени понюхивал табачок. Прилетела откуда-то из Сибири Настенька, не забывшая, что в детстве она была Снегурочкой. На пристани она стояла под зонтиком — был ясный солнечный день. На пристани? Да, вообразите, именно на пристани, недавно построенной Николаем Андреевичем и, по общему мнению, украсившей город. На пристани, потому что Ночной Сторож телеграфировал, что вернется, правда, не на фрегате, но на яхте, принадлежавшей Тулупову, Директору Института Вечного Льда. В годы своих странствий Нил Сократович познакомился и подружился с ним.
Что касается коренных немухинцев — нечего и говорить: здесь были все — начиная с Трубочного Мастера и кончая Славиком Заботкиным, который учился уже в третьем классе. Словом, на берегу собрался почти весь город — хорошо, что Николай Андреевич размахнулся и построил настоящий Речной Вокзал. В плане будущего Путеводителя дяди Кости этот Вокзал был уже указан как одно из самых красивых зданий. Среди взрослых было много детей — они рассчитывали, без сомнения, что, едва ступив на берег, Нил Сократович расскажет им новую сказку. Стоит заметить, что они угадали. Но не будем забегать вперед!
По радио было сообщено, что яхта находится на расстоянии двух кабельтовых — диктор, бывший боцман, любил морские выражения, иными словами, вот-вот должна появиться за поворотом. Пристань заволновалась, а оркестранты Музыкальной Школы приставили к губам мундштуки своих корнетов и кларнетов. Еще семь, шесть, пять минут, и ясно послышалось дыхание ветра, осторожно выгибавшего паруса показавшейся яхты. Да, сестры Фетяска ошиблись во сне. Это была небольшая стройная яхта, ничем не напоминавшая ни фрегат, ни образ фрегата, мелькнувший в сознании тех, кто слушал концерт Варвары Андреевны во Дворце пионеров. Не торопясь, яхта приблизилась к пристани, и все увидели Ночного Сторожа точно таким, каким он изобразил себя на оборотной стороне карты Индийского океана. Впрочем, он похудел. Огромный, озорной, самолюбивый нос стал острее, длиннее; упрямые губы, казалось, еще более внятно говорили: «Я — это я и прошу вас с этим считаться». Но добрые глаза еще подобрели, хотя это было почти невозможно, и он по-детски рассмеялся, услышав музыку и увидев на пристани друзей, о которых он рассказал в своих сказках. Но, рассмеявшись, он тут же заплакал — все-таки это было трогательно, что его пришли встретить все немухинцы от мала до велика. И хотя оркестр играл очень громко, толпа заглушала его криками:
— Добро пожаловать!
— Куда вы пропали?
— Почему вы похудели?
— Не плачьте, а то и мы заплачем!
Утирая слезы кончиком истрепавшегося в странствиях плаща, он крикнул в ответ:
— Чудаки! Неужели вы не понимаете, что иногда и от радости плачут?
Потом, стараясь показать, что он хотя и постарел, но не очень, лихо прыгнул с борта на пристань. А вслед за ним прошел по мостику скромный высокий белокурый молодой человек с большими, удивленными глазами. Кое-кто знал или узнал его, и даже не кое-кто, а Таня, Петя и Трубочный Мастер — недаром же они переглянулись, спросив друг друга:
— Неужели?
Впрочем, через несколько минут все узнали, кто этот молодой человек, потому что Нил Сократович обнял его за плечи и сказал: — А вот это, прошу любить и жаловать, Леня Караскин, в прошлом «Летающий мальчик», а в настоящем — отличник летной подмосковной школы.
И он запел старческим, но еще сильным голосом: