Возвращение в Москву

– Юлька, что ты несешь?! Мексиканское кино какое-то.

– «Кино мексиканское», – передразнила она. – Что ты понимаешь, ангел с крылышками! Молчи уж. И слушай. Когда я из Тетерина вернулась в Москву, я рассказала о нашей встрече ему. Он был подонок, чтоб ты знал, и к тому же наркоман. Он завелся почти сразу, а потом вмазался… Юрка, ты знал, что твой дружок наркоман еще с институтских лет?

– Нет. Он иногда казался странноватым, но не более чем все мы, когда дурачились. Мало ли у кого какой характер и внешние его проявления. Особые странности? Нет, не замечал.

– В общем, он вмазался, потом пил какой-то невероятно тяжелый коктейль. И его понесло. Господи, Юрка…

– Он что-то страшное сделал? Я его… убью за тебя. За нас обоих. Запросто. И даже не буду спрашивать о том, о чем хотел спросить уже много лет…

– Да нет, не убьешь, – попыталась улыбнуться Юлька, но ничего у нее не получилось. – Не убьешь и не спросишь.

– Но…

– Юра. Пожалуйста. Я говорю, ты – слушаешь. В общем, так, если коротко… Оказывается, он вожделел меня с первого дня знакомства и все ждал удобного случая, чтобы меня «добыть». Его слова. А потом была Гвинея, и он… Одним словом, кража документов – его рук дело.

– Знаешь, я даже не удивлен. Еще на суде я поразился тому, насколько он равнодушен, будто цели достиг. И я вдруг понял, что только Виктор и мог украсть документы, у него были все возможности для этого, но я гнал от себя эту мысль – мы ведь столько лет были дружны. Хотя нас учили не доверять эмоциям в… сомнительных случаях. После того как я освободился, было у меня намерение встретиться с ним. Я понятия не имел, что скажу ему, что сделаю, чего хочу добиться… Я ведь не знал, что он на тебе женился, Елена Львовна мне ничего не сообщила. Жалела?

– Жалела.

– В общем, порыв мой сошел на нет. Устройство личной жизни после ужасов заключения показалось мне важнее, чем события прошлого. От свободы, знаешь, голова шла кругом. Я обманывал себя тем, что еще все успею, что рано или поздно встречусь с ним и спрошу то, о чем хотел спросить. Даже слова подбирал. Но больше всего хотелось мне дать ему в морду, да так, чтобы всмятку, и за себя, и за… А, ладно. Все увязло в здешней трясине. И я стал не человеком, а болотным существом.

– Про болотное существо – это неправда. Кстати, он еще похвалялся, что спаивал тебя в Африке, чтобы ни у кого не оставалось сомнений в твоем моральном падении.

– А я шел у него на поводу, идиот. Юлька, что мы наделали?

– Что теперь об этом? Два юных самодовольных существа… Ему весьма прилично заплатили за те документы, тебя посадили, я, дура безмозглая, вышла за него замуж. Папа умер ночью после свадьбы. Не сомневаюсь, что от ужаса, поняв самое главное, то, что было недоступно мне.

– Но тем не менее…

– Тем не менее мы прожили вместе много лет. Настали такие времена, что можно было без опаски творить самые невероятные безобразия, торговать всем на свете – ценностями, военными секретами, что он и делал. А ему за это отлично платили и покупатели, и продавцы как посреднику, и еще поставляли качественную наркоту, чтобы такой ценный экземпляр не загнулся раньше времени.

– Но что же?..

– Что же теперь делать? Тебе – думать, мне – утрясать кое-какие делишки. А думать тебе вот о чем: сможешь ли ты жить с мужеубийцей?

– Что?! Ты хочешь сказать… Юлька!

– Вот именно. Я его убила.

– Юлька…

– Помолчи. Я должна рассказать.

– Юлька!!!

– Нет уж, выслушай, сделай мне такое одолжение. Иначе все напрасно. Выслушай, а потом решай. Можешь просто повернуться и уйти! Так вот, возвращаясь к моей исповеди… Он тогда долго орал и откровенничал, временами просто бредил, грозился утопить тебя в дерьме, словно чувствовал, что я снова… Что я будто очнулась, повстречав тебя. Что растаяла та одурь, туман, сон, в котором я жила все эти годы. Он вообще хорошо меня чувствовал. В общем, орал-орал, так, что пена изо рта летела, но вырубился наконец. Где он хранил свои запасы, я всегда знала. Он и не скрывал, думал, я верю, что он колет себе инсулин или что-то в этом роде от диабета. Я сделала три инъекции, этого оказалось достаточно. Перетащила его на постель, раздела. Это было самое ужасное. Утром вызвала «скорую», изображая только что проснувшуюся жену. Закатила истерику.

– Господи, Юлька… Но ведь в таких случаях все равно ведется следствие. Юлька, ты не должна была. Что ты наделала?!

– Что наделала, то наделала. Я, представь, такое чудовище, что нисколько не жалею о содеянном. А следствие… Конечно, они заподозрили. Я ведь наследовала огромное состояние, которое он, оказывается, нажил. Они все намекали… Да что там, прямо говорили, что я ради наследства… А я, представь, и не знала, сколько у него денег. У меня своих было достаточно. Вот. Часть его наследства пошла на взятки, чтобы дело закрыли. Ну и закрыли. Передозировка, и дело с концом. А то, что осталось от его капиталов, я сейчас раздаю благотворительным фондам, в которых более-менее уверена. Это, знаешь ли, тяжелый труд.

– Юлька…

– Все. Сейчас я отвезу тебя на работу, как обещала. Вечером я улетаю в Москву. Я без тебя больше жить не могу, но месяц тебе даю, чтобы решить, можешь ли ты жить без меня. Если ты решишь, что не можешь, просто дай телеграмму, и я тебя встречу в аэропорту. Если по-другому… Не надо по-другому, Юрочка. Я виновата перед тобой и должна тебе.

Юрий Алексеевич молчал и думал о том, что надо бы похоронить Людмилу по-человечески.

Хроника моего возвращения

Обвисшие провода по стенам тоннеля, сырая темень, мусор, останки погибших городских животных, запах отсыревшего камня. Дышать тяжело. Иногда грохочет над головой, сбоку, внизу – проносятся поезда метро. Очень явственно представляю себе такую картину. В последние дни все, что ни представлю, чуть не действительностью видится. Будто растворилась, исчезла толща, отделяющая мое сознание от явлений. Я понял отличие зрения от видения. Зрение – лишь перископ и слепота по сравнению с видением. Мне очень нравится этот мой новый дар, но и пугает немного. Картины иногда оказываются страшноватыми, и сердце колотится, и холодный пот заливает глаза. Юлька очень боится, это я тоже вижу и чувствую ее страх за меня. Ну уж как-нибудь, осталось недолго, любимая.

Обвисшие провода, сырая темень, тяжело дышать… Обугленный труп у поврежденного кабеля. Рядом – сильно обгоревшее имущество: большой рюкзак и то, что осталось от груды старинных фолиантов. Скукоженный сафьян переплетов, потемневшие золоченые уголки и скрепы и, будто по волшебству, прах вместо пергаментных страниц, будто их адовым пламенем палили, ничего не осталось, все – пепел. А поездов метро больше не слышно – Кольцевая встала, обесточенная.

Аварию на Кольцевой обсуждают уже не первый день. В коротком замыкании обвиняют сгоревшего диггера – ухватился за кабель, должно быть, поскользнувшись на сыром камне, а кабель оказался поврежденным, оголился немного, но напряжение! И все – подземный бродяга погиб, его таинственный груз тоже. Музейные работники в неистовстве проклинают диггера и рвут на себе волосы – погибшие книги, по крайней мере их золоченую отделку, датируют пятнадцатым-шестнадцатым веком, намекают на знаменитую чернокнижную библиотеку Ивана Грозного. Музейщики теперь тоже горазды раздувать сенсации.

Что до нашей личной «сенсации», подлые статейки выходят одна за другой, теперь уже не только в «Цацках». Подобрались уже к Юлькиному предыдущему браку, вспомнили о загадочной смерти Виктора Южина. Ко всему прочему, нам подбрасывают ядовитые анонимки, травят Юльку. Когда успеваю, я перехватываю почту, в том числе и электронную. Юлька измучилась бессонницей, она измотана настолько, что снова согласилась бы платить дань, но я не позволяю, убеждаю, умоляю и этим мучаю ее еще больше. Потерпи еще немного, любимая. Скоро все закончится. Так или иначе ты будешь свободна.

«В светском обществе» мы с Юлькой, однако, стали суперпопулярны, именно что сенсационны, вошли в моду в определенных кругах. Вряд ли на это рассчитывал шантажист. Популярность популярностью, но мы чувствуем себя в тусе дешевыми игрушками, которые сломать не жалко. Скрытые издевки, насмешки, мерзкие намеки, и при этом – исключительное радушие.