Возвращение в Москву

– Иногда, изредка, по приглашению читаю курс. Но, в целом, можно сказать, что я завершил свою преподавательскую деятельность. И не жалею, нет. Ибо всякое разумное дело приходит к своему логическому завершению, и только ерундой можно заниматься до бесконечности. Не согласен?

– Ну-у… Почему же? Согласен. – Юра готов уже был соглашаться с любой сентенцией, вышедшей из уст Михаила Муратовича, и слушать готов был часами.

Он и слушал, ушки на макушке, слушал и внутренне изменялся, формировался, взрослел, расставался со светлыми пионерскими иллюзиями, с бескорыстием высоких мечтаний. Именно в эти дни он придумал себе подпись – запутанный графический знак, лабиринт с ясным широким входом, решительным обрушением в середине и волнистым, постепенно иссякающим ручейком в конце. Втайне Юра страшно гордился замысловатостью своей подписи и представлял себе, как будет она выглядеть на важных документах, которые ему предстоит подписывать. И… отправлять дипломатической почтой.

– Дядя Миша, Юлька… Юля говорит, вы объездили весь мир… – начал Юра разговор на следующий вечер, когда они, двое мужчин, после ужина проследовали в кабинет Михаила Муратовича.

– Да-да, она не врет, как это часто с ней случается, объездили. Как представителю Внешторга, мне положено было ездить, вести определенную подготовительную работу, подписывать договоры, давать консультации, выстраивать стратегию поведения на тех или иных переговорах, разрабатывать тактику, учитывать всякие тонкости. Семья была со мной, что случается у нас не так часто.

– Не так часто?

– Об этом позволь умолчать. Ах, ладно, скажу. Власть предержащие боятся, что, если выпустить советского человека за границу с семьей, он и был таков, – недовольно сообщил Михаил Муратович. – Но, видишь ли, не в моем случае. У меня нет причин искать лучшей жизни, начинать с нуля, бросать то, что имею. А имею я, Юра, немало. И прежде всего, интереснейшую работу. А работа моя заключается в том, чтобы быть дальновидным.

– Как это, дядя Миша?

– То есть не позволять ради сиюминутной выгоды, ради куша, который все мы готовы сорвать по молодости, а потом сидеть на бобах, не позволять ради сиюминутной выгоды, повторяю, упускать огромные возможности, которые, бывает, открываются, если чуть-чуть подумать, дать себе труд разобраться в кое-каких хитросплетениях. Ну, к примеру… Что бы ты, Юра, предпочел: миллион сразу или рубль? Рубль, удваивающийся каждый день в течение месяца?

– Но зачем мне миллион? – недоумевал Юра, советский ребенок.

– Зачем тебе? Хорошо, допустим на минуту, что ты министр экономики. Так что ты выберешь?

– И что я выберу? – хитрил Юра.

– А где же наша дальновидность и элементарный математический расчет, товарищ министр? Что такое ежедневно в течение месяца удваивающийся рубль? А это два в двадцать девятой степени. Больше миллиона, Юра?

– Кажется…

– Больше, больше! Вот и весь простой расчет. И называется он «прогрессивная система исчисления прибыли». Элементарно. А некоторые молодые с пеною у рта, бывает, доказывают мне, старому зубру, что надобно брать миллион, пока дают. И не понимают они, что ушлые иностранцы, запустив, предположим, нашу разработку в производство, прибыли получат миллиарды и миллиарды. А мы наш миллион, по обыкновению, быстренько профукаем. Или в космос запулим. Интересно тебе, Юра? Или устал? Поздно ведь уже, а завтра неугомонная Юлька тебя снова потащит бродяжить, приключений искать.

– Я нисколько не устал, дядя Миша. Мне очень интересно. Скажите, а… А в МГИМО трудно поступить? – решился Юра задать вопрос, который уже день или два вертелся у него на языке.

– О, это разговор, Юрий Алексеевич! – серьезно кивнул Михаил Муратович. – Вижу, что ты склоняешься к какому-то важному решению. Я, в общем, не хотел бы оказывать на тебя давление, но скажу: дипломатическая карьера нехудший выбор и требует серьезного образования. Давай вернемся к этому разговору, когда ты поймешь, что не сиюминутный порыв был причиной того, что ты задал мне свой вопрос. Пусть твое решение созреет, если ему суждено созреть. Тогда, Юра, обговорим подробности, и я, безусловно, со своей стороны окажу тебе всемерную поддержку. А теперь пожелаю тебе спокойной ночи.

– Спокойной ночи, дядя Миша.

Михаил Муратович если и не ликовал внутренне, то испытывал определенный подъем и вдохновение. Он давно лелеял мечту воспитать преемника и наследника своей небольшой, но богатой финансовой империи, которую ему удалось создать в недрах Министерства внешней торговли. Так уж получилось, что к юрисконсульту, то есть к Михаилу Муратовичу Мистулову (его стараниями), протянулись важные ниточки, и он, Михаил Муратович, обладая умом, опытом и характером, с помощью этих ниточек весьма успешно манипулировал некоторыми ответственными товарищами и фактически перераспределял денежные потоки, которые, по его авторитетному мнению, текли куда не надо. И при этом, необходимо отметить, всем было хорошо: и государство получало ожидаемую прибыль, и Михаил Муратович был удовлетворен и морально, и материально. Да-да, позднее такой симбиоз Михаила Муратовича и министерства стали называть сращением государственных и мафиозных структур, но Михаил Муратович был бы глубоко оскорблен, назови его кто-нибудь мафиози. Он всего лишь инициативно и творчески подходил к своей работе и болел душой за дело. А преемника все не было, такая жалость.

Юра понравился Михаилу Муратовичу своей сдержанной энергией, живым умом, особой врожденной стильностью поведения и, что немаловажно, умением слушать и правильно воспринимать услышанное. Последнее, считал Михаил Муратович, должно быть неотъемлемым качеством дипломата и дельца. Такие люди располагают к себе и со временем естественным образом, по мере роста личности, теряя некоторые моральные предрассудки, научаются этим пользоваться. Ведь, как известно, лучше всего умеют слушать те люди, рядом с которыми лучше не болтать.

И если уж судьба не подарила ему родного сына, рассуждал Михаил Муратович, то пусть Юра станет наследником. Этот, как надеялся Михаил Муратович, провинциальный алмаз, ниспосланный свыше, стоило огранить, отполировать и затем найти ему достойную оправу. А милая Ирочка, мама Юры, вряд ли будет против устройства его будущего. Его блестящего будущего!

Ритуся, старшая Юлькина сестрица, та самая, что стала причиной счастливого брака Елены Львовны и Михаила Муратовича, появлялась на Котельнической стрекозиными налетами. Трещала крылышками, дразнила и задирала Юльку и Юру, если заставала их, бродяжек неугомонных, дома, приводила в порядок себя, пропыленную, растрепанную, пропахшую дымом гадкого неведомого курева, вкусненько кушала, требовала денег и – будто ветром ее сдувало. К счастью.

К счастью, потому что стрекозой она была, как чувствовал Юра, не совсем безобидной. Трассируя по дому стремительными крутыми зигзагами – из ванной в свою комнату, из комнаты в гостиную, из гостиной на кухню, из кухни в кабинет Михаила Муратовича, она будто бы оставляла за собою опасный след, пересекать который себе дороже, пока он не растаял. Пока дух Ритусин не развеялся и пыль с одежд ее не собрана в пылесос. Все будто порчи опасались, поэтому во время Ритусиных налетов по возможности сидели по углам.

Солнечная барыня Елена Львовна словно бы за скучную серую тучку пряталась, когда являлась Ритуся, и начинала чуть-чуть пошаркивать домашними туфельками, чуть-чуть сутулиться, ежась под шелками, чуть-чуть пыхтеть, часто-часто пудриться и подновлять на губах помаду, которая в Ритусином присутствии стиралась необыкновенно скоро.

Ирина Владимировна, случалось, слышала, как за стенкой дорогая ее подруга с кротостью чрезвычайной (и лицемерной, можно не сомневаться) уговаривает свое беспутное чадо:

– Лучше бы тебе, Ритуся, дома остаться. Лучше бы тебе… Ах боже мой. Ты еще дитя, хотя и не понимаешь того.

Все твои забавы нынешние не более чем развивающие игры, прятки-пятнашки, казаки-разбойники. Но, знаешь ли, можно и заиграться. Забыться, заблудиться и пропасть. Игры у деточек случаются и опасные. Ритуся, я боюсь за тебя. Ритуся, мне еженощно кошмары снятся. Ритуся, я тебя запру, в конце концов… Ритуся, что за ужас у тебя на шее?!