Источник судеб

— Умею, — коротко ответил киммериец, решив, что пора кончать болтовню и переходить к делу.

Однако возле домницы, куда подвел его Гевул, никаких мехов не обнаружилось.

— Она у меня сыродувная, — пояснил кузнец, — дырка, значит, назаду, в нее ветер дует, жар раззадоривает.

— У нас на севере тоже поначалу такие печи строили, — сказал киммериец, — поменьше только. Но ветер не всегда поймать можно, так что все давно мехами пользуются.

— Там овраг у меня, за кузней, — отвечал Гевул, — дуй-ветерок завсегда по нему гуляет куда надо. Тут у нас ведь как что вчера, то и сегодня, да и завтра тож.

Конан вспомнил, что находится в месте не совсем обычном, и не стал больше спорить. Хромой кузнец треснул кулачищем в стенку домницы — по глиняной скрепке побежали трещины. Гевул вытащил два здоровых валуна и положил их на пол. Уголь в горне уже прогорел, крица — железо с примесью шлака — остывала, покрываясь темной корочкой. Гевул ухватил отливку щипцами и отняс ее к наковальне.

— Держи-ка, — передал он щипцы Конану, берясь за свой огромный молот.

— А править кто будет? — спросил киммериец, знавший, сколь важно искусство настоящего мастера при ковке клинка.

— Вижу, бывал ты в кузне, — удовлетворенно хмыкнул Гевул, — только погодь, мы до дела-то не дошли еще…

Он ухнул и опустил молот на заготовку. Стены кузни содрогнулись, пол заходил ходуном, словно началось землетрясения. Конан едва удержал в руках щипцы. А кузнец бил и бил молотом, превращая крицу в длинную узкую полосу — куски шлака отваливались, оставляя красноватое, с темными прожилками железо.

Наконец Гевул отложил молот, перехватил у киммерийца щипцы и поднес остывающую полоску к глазам.

— Что ж, — сказал, — добрый меч будет. Пять медяков в базарный день за такой дадут, если из ножен не вынимать.

Конан решил не спрашивать, зачем же коваль махал молотом, но тот сам, указав на темные прожилки, объяснил:

— Шлаковые нити — беда всякого железа. Конечно, его можно снова расплавить, потом еще и еще… Но ничего путного все равно не получится, разве что лемех или подкова. А доброму мечу нужны добрые друзья.

Он подошел к открытому горну с большими мехами и тиглем из какого-то блестящего полупрозрачного материала. Тигель имел форму клинка, только несколько шире и длиннее, чем нужно. Гевул уложил в него еще не остывшую заготовку, потом забрал сложенные рядом с наковальней семь мечей, с необыкновенной легкостью отломил им рукояти и уложил один на другой поверх выкованной только что железной полосы, скрепив все тремя тонкими проволочками. Потом зажег в горне огонь и велел Конану встать к мехам.

Вскоре клинки раскалились докрасна, потом побелели. Гевул посыпал сверху немного измельченного графита. Поверхность плавящегося металла покрылась окалиной и темной корочкой шлака. Довольно долго киммериец раздувал меха, а Сантидио по приказанию хозяина кузни несколько раз окатывал его водой. Наконец Гевул распорядился затушить огонь в горне и вытащил щипцами покрытую темной коркой заготовку из тигля. Он сбил нагар маленьким молоточком, потом осторожно опустил заготовку в чан с оливковым маслом.

— Некоторые рассуждают так, — сказал он при этом, — чем быстрее железку остудишь, тем лучше. Отчасти верно, так получают вороненую сталь. Лишь немногие ведают, что есть способ получше: остужать медленно, в маслице, с толком-расстановкой, тогда такая крепость будет, что меч и точить не надо.

А потом началась настоящая ковка. Конан на этот раз орудовал большим молотом, а Гевул правил заготовку маленьким молотком, придавая ей нужную форму. Затем он выгнал всех на улицу, и из кузни долго раздавалось его ворчание, перезвон инструментов, шипение масла и какое-то жужжание: мастер наносил последние штрихи на свое произведение.

Солнце уже клонилось на закат, когда кузнец появился в дверях, держа в руке огромный, слегка синеватый клинок. Довольно кривя левую половину рта (правая, сведенная страшной судорогой, была неподвижна), он протянул этот меч, еще лишенный рукояти, киммерийцу. Клинок был слегка теплый, тяжелый, с острыми, как бритва, гранями.

И все же что-то в нем было не так, чуть тяжелее, чем надо, был этот меч-самосек, чуть длиннее… Куда там — чуть! Вонзив клинок в землю, Конан встал рядом и обнаружил, что даже без рукояти тот на целый локоть выступает у него над головой.

— Послушай, — сказал он Гевулу, — я уже понял, что ты большой шутник. Но чтобы таскать эту штуку, мне придется нанять двух оруженосцев, а это повлечет лишние расходы и подозрения со стороны не отличающихся хорошими манерами бандитов, с которыми я собираюсь отправиться выполнять великую миссию.

Бывший небожитель захохотал так, что рыжие белки шарахнулись по стволам деревьев, думая, что началась гроза.

— Ты тоже умеешь посмешить, парень! — хлопая себя по кривым ляжкам, выговорил, наконец, хозяин кузни. — Ладно, это тоже болванка, хотя кому другому можно и за готовое изделие втюхать: волос на лету режет, а крепость — почти ничего эту сталь не возьмет!

— Что ж ты не сделал меч поменьше?

— Потому что у меня нет нужды тебя обманывать. Подшутить люблю, а надуть гостя моей дриадки — ни-ни! Аида обратно в кузню.

Когда они снова оказались внутри, Гевул уселся на скамейку, поставив между ног огромный деревянный чан. Достал из-за пазухи блестящий напильник и показал его Конану.

— Я сказал, что эту сталь почти ничего не берет. Кроме алмаза. Гляди.

Он провел напильником по лезвию — в чан посыпалась металлическая стружка. Орудуя напильником и уничтожая свое творение, кузнец говорил:

— Секретов тут немало, хотя в Дамасте, как знаю, такую сталь делать научились. Ну, может быть, не совсем такую. Тамошние мастера ведают, сколько графита и алмазной крошки добавить, как кричное железо под окалиной выдерживать, чтобы оно от разных примесей освободилось. Охлаждать умеют, как надо, медленно, в масле или прямо в тигле. И ковали там отменные. Правда, им потруднее приходится: если бы руны не указали, какие клинки для переплавки подобрать, мы бы дня два возились. Ну, это заслуга моей дриадки, а у меня и свои секреты имеются.

Лезвие меча, тем временем, превратилось в металлические опилки, наполнившие чан больше чем наполовину. Гевул проковылял в угол кузни, развязал холщовый мешок, зачерпнул деревянным ковшиком белый порошок и смешал его с опилками.

— Это твой секрет? — спросил Конан.

— Ничего особенного, — хохотнул кузнец, — обыкновенная мука.

Гевул повел своих гостей на двор, за кузню, где был птичник. Высыпал содержимое чана на расстеленную по траве холстину и открыл дверцы клеток. С полсотни хохлушек с жадностью накинулись на необычный корм.

— Три дня голодные, — довольно сообщил бывший небожитель, — теперь быстро все склюют. А мы пока на солнышке погреемся.

Он улегся под деревом и принялся жевать травинку.

Сантидио и Дестандази сидели поодаль, тихо о чем-то беседуя, Конан наблюдал за птицами. Хохлушки довольно быстро склевали корм и, отяжелев, принялись вяло бродить по холстине в поисках оставшихся крошек.

— Ты их на траву-то не выпускай, — крикнул из-под дерева коваль, — счас гадить станут, так нам помет их нужен.

Вооружившись хворостиной, киммериец превратился в пастуха птичьего стада. Впрочем, его подопечные вовсе не стремились разбежаться: очевидно, железные крошки, наполнившие их желудки, не располагали к излишней резвости. Вскоре холстина сплошь покрылась птичьим пометом. Приковылявший Гевул загнал птиц в клетки и тщательно собрал помет деревянным скребком все в тот же чан, заполнив его до половины.

И снова кузня наполнилась тяжелым дыханием мехов, ревом пламени в горне и тяжелыми ударами молота. Гевул наполнил пометом длинный сверкающий тигель, переплавил железные опилки и дал покрытой окалиной заготовке выстояться под темной коркой нагара. Потом оббил его молоточком и остудил стальную полоску в масле. Снова Конан орудовал огромным молотом, а хозяин кузни правил клинок.