Страница 12 из 71
«Сущие дети, — размышлял он, приводя в порядок одежду, — нет более стойких и беспощадных бойцов. Несравненные боссонские лучники теряются в бескрайних степях, где нет укрытия, воды и зелени. Стойкие гандерландские копейщики, опора аквилонской пехоты, пригодны и для горной войны, где не обязателен сомкнутый строй и несокрушимость рядов, однако стоит им попасть в джунгли или на борт корабля — подобны стаду баранов. Пуантенские рыцари, немедийские латники и гирканские конники совершенно беспомощны в лесной чаще и бесполезны на крепостных стенах. Хороши и в седле, и в строю, и в засаде горцы Ильбарских Гор и номады с зуагирами с юга моря Вилайет, из них могут выйти и прекрасные мореходы — но это до того тупоголовая публика, что, Кром свидетель, в былые годы мне хотелось поотрывать головы одну за другой и сложить из них горы, когда они пускали на костры сложнейшие осадные машины или растаскивали обозы, а уж дисциплина… только дети севера, если удастся убедить их служить не клану, а государству, да должным образом обучить, могут стать совершенными воинами».
В былые времена Тот-Амон и его клика попытались создать в Стигии войска, пригодные для регулярных сражений и в пешем, и конном строю, для партизанской войны, осад и морских баталий. Стигийцам удалось вымуштровать несколько легионов из черных людей крайнего юга и отдельных племен шемитов, но понадобилось слишком много некромантии и всякого рода колдовских штучек. Своих демонических командиров бойцы боялись больше, чем противника, а это уже путь к поражению. Кроме того, магические иерархи черных орденов и муштра напрочь отбили всяческую способность мыслить у отдельных бойцов. А кто, как не Конан, знал, что может сделать умелый одиночка-герой. Всех этих недостатков ваниры, асиры и киммерийцы не имели. Каждый был хорош и сам по себе, и в отряде.
Одно время Конан носился с идеей создания ударных частей Аквилонской армии из своих соплеменников и жителей Нордхейма — под Тарантией был развернут огромный лагерь, но гигантские средства ушли, словно в песок. Король натолкнулся на сильнейшее сопротивление. Верный Троцеро, даже он, не говоря о целой клике родовитых пуатенцев и иных аристократов, традиционно презиравших, и одновременно боявшихся северных варваров, встали на дыбы.
Честь аквилонского рыцарства была задета, и это едва не привело к отдельным восстаниям и даже попыткам обособления некоторых баронских земель от Аквилонской Короны, каковое отложение не преминула радостно поддержать немедийская сторона.
Боссонские и Гандерландские земли — верная опора короля против родовой аристократии — просто бурлили: хайборийские жители гор и лесов, извечные враги северян, впервые приняли сторону нобилей и жителей центральных провинций. Когда общее недовольство разделил и Конн, король отступил.
Кроме того, на пути нововведений встали и клановые препоны — ни клятвенное обещание Конана навсегда отвадить хайборийцев от посягательств на вольные северные земли, ни щедрые дары старейшинам и главам разрозненных кланов не дали желаемого.
Юные воины Севера не спешили мощным потоком влиться в сверкающие ряды армии Золотого Льва Аквилонии. Приходили, прослышав о личной отваге Конана, но приходили поодиночке, втайне от своих вождей из ледяных пустошей, фьордов и северных гор. Наконец, сыграло свою роль и вечное неприятие друг друга нордхеймцами и киммерийцами: сражаться на далеком юге за славного вождя — это еще куда ни шло, и пусть на стяге над головой реет какой-то там Золотой Лев, повыше него есть Вечное Небо и Ледяные Чертоги с их Хозяином, но сражаться бок о бок с коварными соседями, почитающими злых демонов, созданных на погибель всему и вся? Нет.
Так что грандиозная затея провалилась, оставив после себя медленно порастающий травой лагерь, территорию которого потихоньку распахивали мирные поселяне, да личная охрана Конана — несколько десятков отчаянных головорезов, готовых пойти за своим легендарным королем хоть в пасть к Хресвельгу, Гарму, самой Хели или всему сонмищу чудищ северных сказаний.
Череда покушений на августейшую особу с созданием личной охраны прервалась: ни стигийские чернокнижники, ни немедийские шпионы не смогли найти общего языка с хмурыми детьми Крома и Имира. Золото, власть, магия — все эти слова были не то, что безразличны — просто неприемлемы для грубых, бесхитростных «эйнхериев». Кстати, когда Конан узнал, как себя называет его охрана, он поневоле призадумался.
И Нордхейм, и Киммерия, в остальном малосхожие, были объединены неким общим состоянием в восприятии бытия, недоступным просвещенным землям хайборийского мира, вольным и беззаботным степям гирканцев и погрязшей в магии Стигии. Север не жил, переходя от одного события к другому, подобно цивилизованным странам, не дремал в одури, подобно Вендии и загадочному Кхитаю. Север ждал. Он ждал Последней Битвы — дня, когда в пределы окружающей стылой действительности ворвется сам Хозяин Ледяных Чертогов. И хоть сказания о Кроме и Имире отличались друг от друга, но сходились в одном — высшее существо в День Последней Битвы именоваться будет Великим Охотником, Диким Охотником. Он пронесется по небу, топча хримтурсов и троллей, огненных змеев и прочую погань, веками несущую людям плачь и горе. И мир будет разрушен, чтобы быть созданным заново. Что там и как там будет дальше, дети Севера не знали — древние киммерийцы за давностью лет уже забыли эту часть священного предания, юные нордхеймцы — еще не придумали. Да и неважно это было, ибо все герои и воины, погибшие в бесчисленных войнах и сражениях нынешней и прошлых эпох, выйдут из Ледяных Чертогов, сядут на восьминогих крылатых коней и в свите Дикого Охотника пронесутся по гибнущему миру, чтобы погибнуть вместе с ним. Никто не сомневался, что большинство героев Нордхейма и Киммерии будут в этой свите, а имя им будет в День Последней Битвы — «эйнхерии». У каждого на седле — валькирия, на челе — ледяная корона, в руке — меч из холодного пламени.
Сам Конан покинул родной очаг, разоренный наемниками, в том возрасте, когда еще не задумываются над судьбами мира, так что он не успел пропитаться этим духом великого северного ожидания и сопричастности к перипетиям мироздания. Посему относился к мифам своей родины с почтением, но без трепета, слегка даже снисходительно. На своем веку он повидал стольких просвещенных служителей различных богов, властолюбивых жрецов, диких шаманов кровавых культов, воинствующих фанатиков неведомых религий и смиренных отшельников, живущих в мире и со всеми окружающими, и сами с собой, что здоровый цинизм стал его основной верой. И он почти не вспоминал оставшиеся где-то в холодном мареве детства сказания о грядущем разрушении мира. Хотя сам образ Дикого Охотника занимал его воображение какое-то время. Он даже велел оружейникам украсить изображениями Последней Битвы свои черные доспехи, а любимый некогда охотничий домик, место отдохновения Зенобии и Конна от дворцовой суеты, — тот весь был увешан изнутри гобеленами с «эйнхериями», валькириями и побиваемыми демонами. Но — не более того.
Конан спокойно относился к тому, что уже пару-тройку десятилетий стал почти что живой легендой. Правда, в собственном королевстве подобное отношение к владыке быстро сошло на нет, но среди кочевников степей, среди диких горских племен, на палубах пиратских кораблей и в непролазных джунглях, куда и носа не казали хайборийские путешественники, гремело, не умолкая, имя Амры, Конана-киммерийца. Равно как на Севере обитаемых земель имя Конана-варвара. И вот в день, когда был создан отряд личной охраны короля из украшенных шрамами варваров в рогатых шлемах, один вид которых внушил столице трепет, они назвали себя — «эйнхерии».
Конн, волей судеб выросший в Тарантии и воспитанный, как утонченный и просвещенный рыцарь, головорезов отца сторонился, набрав свою личную гвардию из блистательных Черных Драконов — отпрысков мелкопоместного, но славного аквилонского дворянства. Не раз и не два он просил отца, чтобы во время официальных церемоний и пышных празднеств в дверях тронной залы не маячили мрачные рогатые фигуры, пропахшие конским и человеческим потом, запахами кожи и минерального масла.