Страница 92 из 94
— Сколько раз? — спросил Урпо.
— Один раз. Там была девчонка, так с нее что-то упало во время танца. Пинг-понг. В другой раз один музыкант стал икать. Он дул: Тоо-тотото. Он выходил пить в бар. С этого и началось.
— Значит, два раза, — подсчитал Урпо.
— Ах, какой ты противный!
— Подставь губки, — попросил Урпо.
— С такой стати?
— Давай, ну.
Урпо начал подвигаться к Лизбет, раскинув руки. Лизбет пятилась от него. Урпо попробовал перескочить через стул, но встал на него. Он стоял и смотрел на все вокруг и на Лизбет.
— Отсюда я вижу тебя сразу и спереди и сзади, — сказал он.
Вошел Гаральд в резиновом плаще, разорванном на спине сверху донизу. Гаральд держал руки в карманах. Руки дрожали так, что казалось, будто он дрался на кулаках. Он сел на стул, и стул начал содрогаться, а когда он опустил локти на стол, то и стол закачался.
— Это Гаральд. Иди-ка побыстрее в кухню. Женщины и дети прочь, — сказал он Лизбет.
— Бутылку пилснери, — пробурчал Гаральд.
Лизбет выскользнула в кухню. Урпо сошел со стула и подошел к Гаральду.
— Покажи, какими крупными деньгами собираешься платить?
— Захвати заодно и вторую бутылку.
— «Поодиночке, поодиночке, господа хорошие», сказала девица, когда в понедельник начала коров доить.
Гаральд выложил на стол бумажную марку. Осторожно вытянул он руку вдоль края стола. Урпо взял бумажку двумя пальцами и встряхнул ее, как кошка трясет мышь.
— Руки на стол, — скомандовал он, — как требуют приличия.
— А как красивее? Ладонями вверх или наоборот? — спросил Гаральд.
— Эта денежка воняет, — сказал Урпо, уронил бумажку на стол и пошел за стойку. — Выйди на свежий воздух.
Но не Гаральд вышел, а Линдберг вошел. На нем было волочившееся по земле зимнее пальто. Следом шел Арска. Белый шлем мотоциклиста на голове, руки в грязных бинтах.
— Спасибо за посещение, — сказал Урпо. — Господа могут продолжать свое путешествие, сегодня погода надежная.
— Бутылку пилснери, два стакана и жестяную кружку Арске, — скомандовал Гаральд, — девушка подаст.
— Осведомлены ли приятели о распространении знаний в последнее время? — спросил Урпо.
— Я застал Юкко Мякинена, — начал торопливо рассказывать Линдберг. — Он прыгал на одной ноге вверх по ступеням Большой кирки. Догадайся почему?
— А чтоб на другой ноге прыгать вниз, — предположил Гаральд.
— Другая нога у него в гипсе. Приятель ударил молотом по колену.
— В Елтсу? — спросил Гаральд.
— Подрабатывали там при свете сигареток. Один старикан нанял их. Нужно было украсть камень со скалы Елтсу. Они рубили, когда поезд проходил мимо. Говорил, не было нужды, но старик обещал цену. Они там неплохо кормились утками. Потом утки начали их бояться, не достать до них. Они вытащили лебедя. Говорят, сильный был. Проткнули серебряное горло шестом и начали жарить на открытом огне. Вдова пастора увидела из окна и позвонила кому надо.
— За это дают, как за убийство человека, семь лет, — сказал Гаральд, — если убьешь лебедя.
— Неправда, — возразил Линдберг, — основано на незнании. Не так ли, Арска? Арска знает, что ничего не знает. Это такой темный человек, он и не догадывается, что ничего не знает.
Раакель вошла вместе с поэтом. Тот служил возчиком молока у Елано. Они сели за второй столик в оконной витрине. Поэт подвинул стул Раакели. Он публиковал стихи в широко распространенных газетах и сам переводил их на шведский.
— Осси, — сказала Раакель.
— Что?
— Не гляди на меня сейчас.
— Два голубя ночевали на моем подоконнике. Я дал им студня. Утром от одного остались только головка да лапки. Второй съел его.
— Где же я была тогда? — спросила Раакель,
— Враки, — сказал Линдберг.
— Не говори ты ничего этому старикашке, — сказала Раакель.
— Гаральд, ты же из господ. Эти другие невоспитанные и в школу не ходили, — начал Урпо, но его прервал старший полицейский Ниеминен. Он положил фуражку на полку. Он был единственным, кто это сделал. На то он и был обучен правилам приличия.
— Два молока и кекс.
— Общество поддерживает государственный порядок снизу, — снова начал Урпо.
— Увидишь общественные подпорки, уложи их в штабель, — посоветовал Гаральд.
Поэт подошел к стойке. Полицейский сел за ближайший столик. Урпо начал трубить:
— Кофе есть. Вполне достаточно. Молочный кофе. Я подливаю молоко в кофе. Разве это не молочный кофе? Что же это тогда?
— Молоко кипятят и наливают fifti-fifti[50]. Конечно, это и в Финляндии доступно, — согласился поэт.
— Не верю, чтоб еще в мое время...
— Брось! Не говори ни о чем с этим болваном! — крикнула Раакель. — Принеси лимонаду.
— Мне бутылку лимонада и три стакана, — попросил поэт.
— Зачем три?
— Мне нужно.
— Для чего?
— Чтобы жук не убежал.
— Здесь нет жуков.
— У меня есть.
— Где?
— Это такое присловье. Я покажу Раакель стеклянный зверинец. Она его не видела.
— Не покажешь.
— Не покажу, а я только покажу, как его показывают.
— Не разговаривай ты с этим идиотом! — прокричала Раакель.
— А Линдберг как, что-нибудь закажет? Если нет, может идти своей дорогой, — сказал Урпо, — или нужно провести викторину?
— Как угодно, — буркнул Линдберг.
Из-за полицейского Урпо не решался поднимать шум.
— Скажи, что означает «ihminen»?[51] Если не знаешь, уйдешь сейчас же. А Гаральд знает? Знаете ли, из чего образовано слово «руководство»? Это вопрос для упражнения: «Рука» и «водить». Ihminen происходит от слова ihme[52]. Или не так? Сам человек — маленькое чудо.
Этого Линдберг никогда не выдерживал, он визгнул Гаральду, и оба вышли на улицу. Линдберг заботливо вытер ноги перед порогом. Тут не было коврика, но теперь казалось, что есть. Арска не заметил их ухода. Гаральд вернулся за ним и повел за ремешок шлема.
Вошли Кале, Ейкка Экстрем и Туула. Они взяли стулья где попало и уселись за самый дальний столик. Лизбет прибежала из кухни.
— Хороший был вечер? — спросила Лизбет.
— А у тебя? — осведомился Кале.
— Лизбет! — позвал Урпо.
— Эй-эй! — Лизбет показала ему язык.
— Какие новости? — поинтересовался Кале,
— Никаких.
— Так всегда с утра, никто ничего, — сказал Кале.
— Красивое ухо у вас, но немножко в морщинах, — заметила Туула полицейскому, — виски пьете?
— Сейчас? — удивился тот.
Пелтола допил остывший кофе и пошел.
— У тебя удобная спина для опоры! — крикнула ему вслед Туула.
Поэт встал у входной двери, удерживая стаканы вертикально перед ширинкой.
— Стеклянный зверинец, — пояснил он Пелтоле.
ЕЗДА ПРОДОЛЖАЕТСЯ
Пелтола дал ход и медленно поехал. Он повернул налево и спустился к перекрестку. Там скопилась вереница машин. Он переехал через улицу и снова свернул налево. И вклинился перед такси. Таксист попробовал в последнюю минуту закрыть щель, но машина не послушалась его. Такого еще никогда не случалось с таксистом в Хельсинки. Таксист поехал рядом и попытался обогнать, но он шел всего на сантиметр от идущего впереди фольксвагена. Цистерна с газом спускала лишнее давление и выла полминуты так, что было слышно далеко вокруг. Это было извещение потребителям: забирайте газ, да поскорее, не то бак лопнет. Воздушное марево плясало вокруг машин, ухудшая видимость. Сиденье жгло руку.
Пелтола чувствовал себя выжатым досуха, он видел иссушающий сон. Печаль высушила сны. То был горестный сон. Нужно было куда-нибудь убрать руку с сиденья. Он впустил воздушную струю слева. Дуло в колени и холодило их. Пот стекал на кончик носа и капал с него. В каплях был виден спектр. Пелтола пробовал отвлечь внимание на что-нибудь другое. Велодром был виден только снаружи, но беговая дорожка всегда была перед глазами. Медицинская сестра в белом шла по боковой улице к женской больнице. Она была как тряпичная кукла. Так казалось из-за белых чулок, только волосы были черны. Маленькая белая куколка. Закрывает глаза, когда ложится, и говорит «мама», когда ей нажимают на живот. Она говорит это по-шведски: «мамма». Конечно, она была не кукла, умела сама раздеваться и одеваться, и когда она произносила «мамма», то имела в виду женщину, которая родила.
50
Поровну (англ.).
51
Человек (фин.).
52
Чудо (фин.).