Страница 7 из 94
Амалия захлопывает дверь комнаты и принимается крутить сепаратор. Машина шумит, и она уже не слышит, что еще кричит ей Таави. Амалия вертит рукоятку, молоко, журча и пенясь, льется в бидон, а сливки стекают узкой ленточкой в эмалированное ведро. Антти таскает по всей избе привязанный к нитке клочок бумаги, и котенок с упоением носится за ним.
Когда Амалия кончила работу и вымыла сепаратор, из комнаты вышел Таави, и как раз в эту же минуту во дворе появилась Старуха. Она тут же опустилась на скамейку у дверей и начала искать в кармане передника свою трубку. Таави все-таки надел чистую рубаху и даже расчесал волосы на пробор, смочив их водой. Волосы у Таави такие густые, что ровный пробор сделать нелегко. Кофе уже успел отстояться. Амалия ставит на стол четвертую чашку и приглашает Старуху. Наливая Старухе кофе, невестка замечает:
— Вы, вероятно, очень поторопились сегодня с утренней дойкой...
— Поторопилась, поторопилась, — отвечает Старуха, наливает кофе на блюдечко, дует на него и продолжает: — Пошел мой Хукканен в деревню искать себе помощника. Не идет у старого жатва, как надо бы... Вот смотрю я на Таави... — Старуха поглядывает на Таави, прихлебывая кофе, и вдруг восклицает: — Ты еще и на поле не ходил!
Амалия наливает Старухе еще чашку и отвечает за Таави:
— Вчера он работал допоздна.
— А сегодня водки напился, — спешит добавить Антти.
Амалия дает сыну пшеничный сухарь и говорит:
— Пей поскорее кофе да сбегай в Ээвала, узнай, прошла ли голова у тети Кертту.
Но Старуха оживилась:
— Таави уже и водки попробовал!.. — И пошли Старухины причитания: нарушил дни прощения... предался греху великому... И вот уже она со вздохами и восклицаниями рассказывает о пламени судного дня и трубном гласе архангельском. Таави устало слушает причитания матери. Потом, отставив чашку на середину стола, говорит:
— Слушайте, мамаша! Напрасно вы мне расписываете этот ваш судный день. Я уже не один такой судный день пережил и сам видел, как мой товарищ вознесся на небо. Не знаю только, досталось ли ему блаженство рая или муки ада.
Сказав это, Таави встает и уходит. Некоторое время, пока он стоит во дворе, осматривает косу, пробует ее лезвие, еще слышится его посвистывание.
Потом Таави отправляется косить межу брюквенного поля. На борозде сидит заяц в рыжеватой шубке и грызет листья. Таави свистит, заяц приподымается и прислушивается. Минуту он сидит на задних лапках, подняв уши. А потом скачет к лесу. «Легко подстрелить, — думает Таави. — Если б было ружье...» Но Таави не жалеет, что заяц умчался в лес. «Пусть грызет листья брюквы, хватит этих листьев и зайцу». Хотя Таави не раз бывал на охоте, но никогда не увлекался ни преследованием зверя, ни стрельбой... Он не любил стрельбы. И когда Таави отправлялся на эту войну, у него тоже не было никакого желания стрелять. Еще в «зимнюю войну» он был сыт этим по горло. Таави не любит грохота орудий, не любит закапываться в землю, у него вызывают отвращение самые запахи войны... То ли дело точить косу свежим утром, когда небо обещает солнечный теплый день, а хлеб ждет своего косаря.
Весь отпуск проходит в непрерывной работе. Каждый день топится баня или в Ийккала, или в Ээвала. Топить баню помогает Кертту. В полевых работах от нее помощи столько же, сколько от Эльви или от Антти. Тем не менее и она, и дети проводят на поле часть дня. Амалия одна управляется со всеми женскими работами и все-таки успевает еще помогать в поле. Не хуже мужчины орудует она вилами, нагружает возы, вяжет снопы.
Но сейчас Амалия работает не так увлеченно, как прежде. Таави, правда, перестал ершиться, но какое-то отчуждение возникло между ними.
У Амалии плохое настроение. Она не находит примирительных слов, которые сделали бы их снова близкими, как до войны. Амалия не может найти этих слов. Ей мешает злоба и зависть к изящным, красивым женщинам. У этих женщин мягкие руки, темные брови, развевающиеся локоны. Они легко прохаживаются по городским улицам в цокающих каблучками туфельках, в нарядных платьях, с хитрым выражением лица.
Амалия изучает свое лицо в маленьком, висящем на стене зеркальце, но в нем все предметы становятся желтыми, даже белый платок кажется желтым, а цвет лица — как у больного желтухой. Однажды в детстве Амалия болела желтухой. Тогда братья дразнили ее, говоря, что эта болезнь возникает от злости, а вовсе не от простуды, как уверял доктор. Амалия смотрит на свои костлявые, с мозолистыми ладонями руки, распахивает поношенное ситцевое платье и пугается своей некрасивости. Она знает, что зеркало искажает, но это не помогает ей. Сейчас она чувствует то же, что человек, который хочет вырвать больной зуб, как бы мучительно это ни было.
Она словно слышит пение матери:
Что, если бы и мать так страдала, как она, от своей худобы и крупного роста? Мать, наверно, приняла бы это как тяжкий крест, который надо безропотно нести всю жизнь, полагаясь на милосердие божие. Амалия никогда раньше не задумывалась о внешности матери — красива она была или безобразна. Нет, мать не могла быть безобразной. Ведь говорили же, что Ээва и Ааретти именно от матери унаследовали правильные черты лица и красивые темные глаза. Видно, горькие песнопения матери имели другую причину. Наверно, в глубине души ее угнетало, что она не могла, как отец, наслаждаться земными благами. Боясь согрешить, мать отказывалась от вкусной пищи, избегала веселья и смеха. Тем самым она все больше отдалялась от отца, а это ей было тяжело. Пела мать всегда с болью. Это теперь ясно Амалии. Легче ли было матери от посещения собраний верующих, Амалия не знает. Видно, таким образом в матери укреплялось чувство единения с другими людьми, сестрами и братьями по вере. Это помогало ей жить. Старуха тоже любит ходить на собрания верующих, да и многие другие женщины и мужчины из Такамаа. Надежда на лучшую жизнь если не на этом свете, то хоть на том зовет людей на эти собрания. А Амалия чувствует, что всеми своими помыслами привязана только к этому, к земному миру.
С мыслью о лучших днях, с надеждой укладывает Амалия сейчас в рюкзак мужа одежду и провизию. Пришло утро — и Таави пора снова в дорогу. Амалия не забывает положить пачку кофе и полученные по своей карточке сигареты. Свои сигареты Таави за время отпуска уже почти докурил. Но Амалия будет еще получать табак по карточкам и посылать в адрес полевой почты, как посылает она Таави мясо и масло. Пожимая руку мужа на прощанье, Амалия молча улыбается и чуть-чуть бледнеет. Таави гладит волосы Антти и обещает мальчику в следующий отпуск привезти настоящий военный финский нож.
Все то, о чем надо было супругам поговорить, осталось невысказанным. Говорили об уборке урожая, об осенней вспашке, о молотьбе, о скоте. На первом плане было хозяйство — хлеб насущный. О чувствах, о своих отношениях они молчали — боялись говорить.