Страница 38 из 94
— Тебе придется согласиться. Ведь должен же и Эса когда-нибудь совершить настоящую заграничную поездку. Как все другие.
Всегда Кристина ведет к этому.
Когда Пентти женился и приобрел квартиру, Кристина сразу заговорила, что Эсе тоже нужна квартира. Так же было, когда выдали замуж Кайсу и она уехала из дому, а Эса все еще жил дома. У Пентти была машина, Эсе тоже понадобилась машина.
И Эса получал все, что имели другие. Разница состояла в том, что это я, отец, добывал для Эсы то, что другие дети добывали себе сами. А парень, видно, даже не чувствует, что Кристина для него сделала. Свободное время господин конторщик проводит в кино, на спортивных состязаниях, общественных пляжах, в ресторанах шестого разряда с программой кабаре, читает детективы и сексуальные романы, водится с кондукторами, конторщиками и стюардессами. Ищет общества себе подобных и старается сберечь каждую марку, которую получает. И действительно сберегает, потому что Кристина продолжает вести его хозяйство.
А Лаури погиб. Эсу даже не ранило, как Пентти. В пору самых тяжелых боев у Эсы выскочили фурункулы, и он валялся с ними в госпитале. Фурункулы. Именно тогда пришло извещение, что жизнь Лаури навсегда оборвалась.
— Ты о чем задумался? — спрашивает Кристина.
— Об этом деле.
— Вот и хорошо. Очень было бы славно, если бы и Эса...
— Да, да.
— Это был бы для меня такой выгодный случай, что...
— Чем ты нынче занимаешься?
— Вчера ездил с Оскари на дачу, — отвечает Эса,
— Да, в самом деде. Ну, как там?
— Мы были на Салоярви. Оскари пробовал подцепить щуку, но, похоже, в этом озере нет рыбы, — говорит Эса. Оскари — его зять, муж Кайсы.
— В Салоярви? Там есть рыба. Я каждое лето ловил. Вечно ты все обобщаешь. Не поймал однажды, и сразу говоришь, что рыбы вообще нет. А я знаю, что есть.
— Не горячись, папа.
— Я не горячусь, но Эса судит так во всех делах, и это меня раздражает.
— Мне все равно, есть там рыба или нет, — говорит Эса, и голос у него вялый. — Вечно отец талдычит одно и то же.
— Оба вы хороши, ешьте, наконец. Хейкки, у тебя все остынет.
— А сирень там уже цветет? — спрашивает Хейкки, лишь бы что-нибудь спросить.
— Я не заметил, — говорит Эса.
Очень на него похоже. Парень ничего не замечает, только то, что его самого интересует, а уж это-то наверняка не заслуживает внимания, думает отец.
Они встали из-за стола, и Хейкки ушел в свою комнату. Даже не заметил, цветет ли сирень, хотя весь двор засажен сиренью. Меня просто раздражает этот парень. Бог с ним. Стоит ли мне вообще думать о детях, мне, который оказался несостоятельным и как должностное лицо, и как отец. Если я не подпишу проект, начальство отправит меня на пенсию и возьмет на мое место другого, Сэвандера, например, или какого-нибудь новичка, которого навяжут политиканы.
Что я сумел дать трем своим сыновьям?
И особенно Лаури. Что я дал ему? Когда Лаури погиб, мое собственное представление о мире тоже рухнуло.
Лаури?
Он встал, вышел в переднюю и взял куртку.
— Ты куда?
— Схожу по делам.
— Обедать придешь?
— Конечно.
Он доехал на трамвае до ворот кладбища и направился к братским могилам. Сначала шел по центральной аллее, потом свернул налево, сделал шесть шагов в сторону и остановился перед мраморным обелиском.
На нем лежит веточка сирени. В его сознании на минуту всплыла Кристина, но тотчас же исчезла.
Двадцать шестое февраля. Был довольно теплый день. Мороз спал. Я проснулся ночью оттого, что пошел снег. Предыдущей ночью у Кристины начались схватки, и к вечеру мальчик родился.
Я зашел вечером к Кристине и сыну, но мальчик был похож на что угодно — на монгола или ворону, только не на ребенка, каким я его себе представлял.
Тот вечер я провел дома в одиночестве. Что я тогда читал? Не помню. Какое-то исследование о японской культуре. Помню, меня удивляло: почему почти все названия японских кораблей оканчиваются слогами: «ма», «ру».
Это я помню. Проснулся ночью. Я стал отцом, и шел снег. Это я хорошо помню. Я думал о том, какое счастье для ребенка — родиться в свободной северной стране, свободу которой я сам добывал три года тому назад с оружием в руках.
Я рассказал об этом Лаури, когда он учился в школе и мог это понять.
А потом, в другой раз:
— Лаури, эй, Лаури!
Группа студентов высыпала из ворот на улицу. Все в темных костюмах и белых шапочках. На улице было пустынно. Я стоял на другой стороне и смотрел на ворота. Ребята не заметили меня. Хилый, очкастый светловолосый юноша оглянулся, увидел меня и перебежал дорогу.
— Привет, папа. Я думал, ты с мамой.
— Я ушел. Иду на работу. Остановился тут на минутку. Вы куда?
— Идем на могилы героев, несем цветы.
— Положите несколько роз и тем, другим.
— Да ведь у них и порядочных могил нет, цветы положить некуда.
— Где-нибудь положите. Джентльмен должен уважать своих врагов... в том числе и казненных.
Стояла тишина. Приятели остановились на другой стороне улицы, ожидая Лаури. Лаури кивнул ему.
— Хорошо, я положу, хотя ребятам это не понравится.
— Счастливо. Вечером встретимся.
Я старался идти непринужденно, потому что знал — Лаури смотрит мне вслед. На углу я оглянулся. Студенты удалялись. Первая группа ушла уже далеко и становилась все меньше. Из ворот высыпали новые шумные группы.
Летом Лаури ушел в армию, а вернувшись оттуда, продолжал учение. Но сначала он совершил небольшое путешествие за границу. Весна 1939 в Париже — это было приятное для Лаури путешествие. Потом была армия, потом снова физика. Из Лаури получился бы хороший физик, а не такой недоучка, как я. Мне тоже надо было заняться прежде всего физикой.
Хейкки Окса уставился на другую дату памятника: 1941.
Семья собралась в столовой смотреть, как Лаури укладывает вещевой мешок. Нет только Пентти. Он как раз отбывает воинскую повинность. Кристина разливает чай.
— Ну вот, Лаури...
— Спасибо, мама, — говорит Лаури и смотрит на Кристину, потом на отца.
— В нашей семье теперь два офицера.
Это Эса.
— В землячестве, говорят, сейчас большие празднества, проводы в армию, — говорит Лаури.
— А ты почему не пошел?
— Из нас, стариков, никто не пошел.
— Да, ты теперь совсем другой человек, чем в начале «зимней войны».
— Я ведь почти все время служил в учебном центре.
— Но в конце попал на передовую, а это опыт.
Лаури усмехнулся.
— Это было совсем не то, что мы себе представляли.
— Вот будет шикарно, когда в нашей семье появятся четыре офицера, — разглагольствовал Эса, — капитан и трое прапорщиков, когда я тоже уйду на войну и стану прапорщиком.
— Я капитан только на домашнем фронте.
— А Лаури теперь произведут в лейтенанты, ведь произведут же?
— Не знаю, да и знать не желаю.
— Чай остынет, — говорит Кристина.
Они садятся за стол. Когда выпито уже по две чашки чая и никто ничего не говорит, кроме Эсы, заикнувшегося пару раз об офицерах, да Кайсы, сказавшей что-то матери про новую юбку, Лаури встает.
— Пора идти, — говорит он.
— Папа и Эса проводят тебя, — говорит Кристина и бросается Лаури на шею.
— Теперь, когда вспыхнет война и если она вспыхнет, мы не окажемся побежденной стороной, — говорит он и хватает руку Лаури.
— Молчи, — говорит Кристина.
— Это правда, — говорит он.
— Это не так просто, отец. Позапрошлой зимой именно так и оказалось. Это не так просто... Отец, послушай... Я, да-а... — говорит Лаури и закидывает вещмешок за плечо, потом идет к двери, — Я бы хотел, чтобы отец и Эса не провожали меня. В тот раз мне хотелось быть с мамой. Останьтесь все здесь, тогда и мама с Кайсой будут как будто со мной.
Лаури взмахивает рукой, открывает дверь вещмешком, и — его уже нет.