Затишье

— Моя тоже, — сказал Мирецкий, всматриваясь в чугунного коня на мосту. — Если Николай Васильевич не победит — я попаду в противоестественные условия.

— Вы верите в лучшее? — Наденька сняла ноги с педалей мехов фисгармонии, закрыла крышку, погладила ее пальцами, теплую и гладкую.

— Нет. — Мирецкий наклонил голову, разглядывая теперь узор ворсистого ковра, расплывчатый в белесых сумерках.

Николай Васильевич пришел не один: лакеи катили тележку на колесиках. Язычки свечей заколебались в вишневых изгибах фисгармонии. В мгновение ока стол был накрыт, бутылки раскупорены, крышки блюд отняты, лакеи отпущены.

— Прошу, — жестом пригласил Воронцов.

Глаза капитана смеялись, был он возбужден, даже слишком возбужден.

— С чем поздравить? — спросил Мирецкий, разливая вино.

— Комиссия завтра. Это пир перед боем.

— Скорее пир во время чумы, — сказал поручик Мирецкий.

Воронцов не ответил.

Небо над Петербургом очистилось, заблестели маковки церквей, шпиль Адмиралтейства, игла Петропавловской крепости, матовым золотом сиял огромный шлем Исаакиевского собора. Высокие окна кабинета артиллерийского управления щедро пропускали лучи, и сукно на круглом столе глубоко прогрелось. Посверкивали эполеты и ордена, шитье мундиров, лысины. За столом пахло порохом баталий — сидели девять генералов и адмиралов от армии, флота, горного департамента, полковники и подполковники, чиновники всяких рангов. Бакенбарды, баки, полубаки — обязательные, под императора. По лицу инспектора Майра прыгал солнечный зайчик, но инспектор не разжимал рта, не двигался. Он приехал в столицу прежде Воронцова и заранее знал, какого доклада ждет от него военное ведомство и артиллерийское управление. Однако и противоположное мнение всей комиссии ничуть бы господина Майра не поколебало. Чувства капитана Воронцова, надежда Мотовилихи на будущее — не пушки. Господину Майру нужны орудия, за безукоризненность которых он имел бы основания поручиться. Пусть капитан Воронцов горячится, призывает к дальновидности, приводит цифры: армию этим не вооружить.

Директор горного департамента Рашет сидел рядом с Воронцовым. Мундир его был несколько помят, морщинистое лицо казалось сонным. Но соседство Рашета помогало Николаю Васильевичу держать себя в руках.

— В Англии, Франции, Америке на эксперименты уходят многие годы, — все-таки напряженным голосом говорил Воронцов, — однако правительства не обращаются к иностранным заказам, не ставят себя в зависимость от тех, с кем, может быть, придется воевать… Мотовилиха уже доказала, что способна справиться с любым заказом, и временные неудачи, ныне устраненные, никоим образом не повлияли на нашу уверенность. Примите это во внимание, господа.

— Причины неуспеха, — вытягивая шею из воротника, будто силясь разглядеть через головы генералов окно, вступил Рашет, — краткого неуспеха, заключались в новизне дела, неоднородности употребляемых материалов, неполной обеспеченности фабрики необходимыми машинами. Мы об этом прекрасно осведомлены, господа. У нас нет оснований не доверять заводу новых заказов. Предлагаю артиллерийскому управлению послать на завод для сравнительных испытаний два крупповских орудия.

— Что ж, эти орудия мы пошлем, — подняв ожиревшие, словно у купчихи, плечи, сказал один из генералов. — Однако, — он поднял палец, — однако мы согласны возобновить заказы только в том случае, если завод приготовит крупную партию пушек.

Воронцов надавил коленом массивную ножку стола, усмиряя закипающее негодование, спросил, уже не поднимаясь, махнув рукой на всякую субординацию:

— Как, на какие средства, какими силами? Или я ослышался, будто здесь говорилось о том, что мы должны прекратить производство? Ведь это же означает сокращение финансирования, отказ рабочим!..

Генерал от артиллерии, тощий старикашка, с головкой, похожей на гранату образца пятьдесят четвертого года, брызгая слюной, заторопился:

— В Англии и Пруссии заводы, изготовляющие оружие, переданы военному министерству. Вот выход, нда-с!

Все обернулись к генералу Чернышеву, правой руке военного министра, моложавому, с бледным аристократическим лицом и дымчатыми скучающими глазами. В выпрямленной фигуре генерала была та особая стать, которую воспитывает многолетняя служба при генеральных штабах и ставках царя. Удивительное дело — круглый стол словно отгибался в том месте, где поместился генерал, и отделял остальных от Чернышева почтительным расстоянием. Генералу не нравился этот уральский капитан: слишком независимо держит себя при таких чинах, слишком требователен и напорист. Все давно уже решено и подписано: Мотовилиха — мертворожденный организм, результат ажиотажа, охватившего губернии после реформы. Теперь все образовывается, втягивается в нормализованное русло, и никто не позволит капитану перепрыгивать через край. Военный министр был упрямым сторонником преобразований в армии, и с этим приходилось считаться, но ему было все равно, откуда в артиллерии появятся новые орудия, ибо император повелел скупому министру финансов не особенно ограничивать военные расходы.

— Вы ждете моего решения, господа, — ровным, ничего не выражающим тоном сказал Чернышев. — Не будем спешить.

Николаю Васильевичу захотелось воздуху. Впервые в жизни он сидел перед теми, кто в сущности-то решал судьбы заводов, промышленности, России. Сидел перед теми, кто должен был бы печься о процветании отечественного производства, всячески помогать исполнителям, сердцем патриота радоваться победам, выручать при неудачах. А они судят Воронцова, судят с пристрастием, словно он некий государственный преступник! Что же это получается? Он служит государству и государство же его подавляет? Однако есть же среди них разумные люди, должны же они взять в толк, что не ради себя он оторвался от необходимых дел и слушает всевозможный вздор. Вспоминался нелепый — оказывается, не столь уж нелепый — анекдот Мирецкого о немце, который не мог удержать устрицу.

— Артиллерийская инспекция, — скрипел господин Майр, — требует коллегиального руководства заводом, неограниченного контроля за производством.

Вороны! Живое тело клюют, пытаются растерзать на куски? Ах, как дорого бы дал Воронцов, чтобы очутиться сейчас в той Мотовилихе, которую только начинал когда-то строить! Он прижал сквозь мундир к своей груди сапфировый перстень. Лицо стало острым.

— Завод не нуждается в способах, изобретенных господами артиллерийскими чиновниками! Требую оградить Мотовилиху от их вмешательства. В противном случае отстраните меня от управления заводом.

Миролюбивый Рашет пытался сгладить впечатление, произведенное на комиссию горячностью Воронцова. Он отошел от главного вопроса и старался внушить высокому собранию мысль о том, что пришло такое время, которое можно назвать эпохой обновления, и надо весьма дорожить работниками, часто гибнущими от душевного расстройства.

— Мы не консилиум врачей, — возразил Чернышев. — Перед нами завод, который не в состоянии выполнить заказы. Что же, вы нам предлагаете ждать, когда Пермь научится делать пушки, и оставить армию без оружия? Мы ценим заслуги капитана Воронцова, его патриотизм, его энергию… и потому считаем возможным оставить за ним права на опыты, необходимость которых он и сам столь красноречиво защищал.

— Значит, вы полностью лишаете нас заказов, — уже спокойно подытожил Воронцов.

— Мы прекращаем производство на некоторое время, — подтвердил представитель министерства финансов, с явным облегчением обласкал свои шелковистые бакенбарды.

Капитан поднялся, нарушая всякие правила, автоматически собрал бумаги, уже немые, уже никчемные; швейцар распахнул перед ним створы дверей.

«Нельзя служить двум господам», — вспомнился голос Бочарова.

По Невскому бесконечно двигались экипажи, лошади цокали по округлым булыжникам, стучали шины колес. Мужики-атланты в покорном напряжении, подобрав похожие на подносы животы, подпирали грузный балкон, держали стены. Магазины были открыты, втягивали в душистое, озаренное разноцветными витражами нутро пестрые толпы. Серый и черный мрамор, влажный ветер, как по трубе, идущий с моря, глянец канала, выровненный с отвесными берегами, обрамленными решеткою. Как пятнадцать лет назад.