Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 106 из 120

— Я должен услышать все. Я не знаю, смеяться мне или плакать. Осыпать вас золотом или засечь до смерти.

И я услышал от них все, хотя Нарцисс согласился говорить лишь при одном условии: если я прощу его за то, что он так долго скрывал от меня преступления Мессалины. Он сказал, что, когда ему впервые стало все известно, он решил избавить меня от горечи разочарования — я был так счастлив в своем неведении, — пока Мессалина не делает ничего, что подвергло бы опасности мою жизнь или угрожало империи. Он надеялся, что она возвратится на стезю добродетели или что все обнаружится само собой. Но время шло, Мессалина вела себя все более беспутно, и рассказать мне о ней становилось все трудней. По правде говоря, он не мог поверить, чтобы я не знал того, что знал весь Рим, и все провинции, если уж на то пошло, и даже наши враги за границей. Казалось невозможным, чтобы на протяжении целых девяти лет до меня не дошли слухи об ее оргиях, поражающих всех своим бесстыдством.

Клеопатра рассказала самую, пожалуй, ужасную, хотя и смешную историю. В то время, как я был в Британии, Мессалина отправила вызов в гильдию проституток, где просила избрать среди них чемпионку, которая сможет померяться с ней силами во дворце: интересно, кто из них двоих доведет за ночь до изнеможения большее число доблестных партнеров. Гильдия прислала известную всем сицилианку по прозвищу Сцилла, названную так в честь чудовища, жившего в Мессинском проливе.[122] Когда наступил рассвет, Сцилла была вынуждена признать свое поражение на двадцать пятом партнере, но Мессалина продолжала, из чистой бравады, пока солнце не поднялось высоко на небо. Что еще хуже, почти вся римская знать была приглашена на это состязание, и многие мужчины приняли в нем участие, а три или четыре женщины поддались уговорам Мессалины последовать ее примеру.

Я рыдал, обхватив голову руками, как Август каких-то пятьдесят лет назад, когда он услышал из уст своих внуков Гая и Луция примерно такую же историю об их матери Юлии; и, повторив слово в слово, слова Августа, я сказал, что никогда не слышал и намека на это, что не питал ни малейшего подозрения и считал Мессалину самой добродетельной женщиной в Риме. Мне захотелось, подобно Августу, запереться в своей комнате и никого не видеть. Но мне это не удастся. В голове у меня, не переставая, нелепо барабанили две строчки из музыкальной комедии — я забыл ее название, — которую показывала труппа Мнестера несколько дней назад:

Я сказал Нарциссу:

— Во время первых гладиаторских игр, которые я видел (я был распорядителем совместно с Германиком) — ты их помнишь, это были игры в честь моего отца, — испанцу гладиатору отрубили руку, в которой он держал щит, у самого плеча. Он был близко от меня, и я хорошо разглядел его лицо. У него сделался такой глупый вид, когда он понял, что произошло. А весь амфитеатр хохотал до упаду. Мне тоже показалось это забавным, да простят меня боги.

Глава XXIX

Тут в комнату вошел Ксенофонт и заставил меня выпить какой-то целебный отвар, — я был на грани обморока, — и уже не оставлял меня своим попечением. Я не знаю точно, какое он дал мне снадобье, но голова у меня сразу прояснилась, вернулось самообладание, я почувствовал полную отрешенность от всего вокруг. Казалось, я попираю ногами облака, как бог. Оно подействовало также на мое зрение, так что я видел Нарцисса, Кальпурнию и Палланта не рядом, а в двадцати шагах от себя.

— Пошлите за Турранием и Лусием Гетой.

Турраний был назначен управляющим складами после смерти Каллона, а Гета, как я уже говорил, командовал гвардией совместно с Криспином.

Заверив обоих, что они не будут наказаны, если скажут правду, я подверг их допросу. Они подтвердили все, сказанное мне Нарциссом, Кальпурнией и Клеопатрой, и добавили много чего другого. Когда я попросил Гету честно объяснить, почему он не доложил мне об этом раньше, он сказал:

— Разреши напомнить тебе, цезарь, поговорку, которая так часто бывает у тебя на устах: «Своя рубашка ближе к телу». Чем кончилась попытка моего предшественника Юста довести до твоего сведения, что делается в том крыле дворца, где живет твоя жена?

Турраний на тот же вопрос ответил, напомнив мне, что, когда не так давно он набрался храбрости прийти ко мне с жалобой на Мессалину, отдавшую приказание незаконно конфисковать общественное имущество — базальтовые глыбы, предназначенные для ремонта Бычьего рынка, — чтобы использовать их, как оказалось, для постройки новой колоннады в Лукулловых садах, я очень рассердился и велел никогда впредь не ставить под сомнение ни один ее приказ и поступок — все, что она делает, делается по моей просьбе и настоянию или по крайней мере с моего полного согласия. Я сказал ему тогда, что, если в будущем у него будут претензии к госпоже Мессалине, пусть он обращается с ними к ней самой. Турраний был прав. Именно это я и сказал ему.

Все время, пока я расспрашивал Гету и Туррания, Кальпурния, стоявшая в глубине комнаты, нетерпеливо переминалась с ноги на ногу и, наконец поймав мой взгляд, умоляюще посмотрела на меня. Я понял, что ей нужно сказать что-то наедине. Я тут же всех удалил, и она проговорила мягко, но очень серьезно:

— Милый, ты ничего не добьешься, вновь и вновь задавая один и тот же вопрос разным людям. Это никуда тебя не приведет. Неужели не ясно: все они боялись тебе о ней сказать, с одной стороны, потому что знали, как ты любишь Мессалину и как доверяешь ей, с другой, и это главное, потому что ты — император. Тебе не повезло, но и сам ты вел себя очень глупо, и сейчас нужно сделать все, чтобы исправить положение. Если ты не начнешь немедленно действовать, ты всем нам подпишешь смертный приговор. Дорога каждая минута. Тебе надо не мешкая отправиться в лагерь гвардейцев и отдаться под защиту всех верных полков, которые там есть; не думаю, что они покинут тебя ради Мессалины и Силия. Может быть, найдется один-два полковника или капитана, которых они подкупили, но рядовые преданы тебе. Сразу же пошли в Рим верховых гонцов, пусть объявят повсюду, что ты возвращаешься в город, чтобы отомстить Силию и своей жене. Отправь ордера на арест всех, кто был на свадьбе. Возможно, этого хватит, чтобы подавить бунт в зародыше. Все они будут слишком пьяны, чтобы сделать что-нибудь опасное. Но не теряй времени.

— Да, — сказал я, — не буду.

Я снова позвал Нарцисса.

— Ты доверяешь Гете?

— Честно говоря, цезарь, не очень.

— А тем двум ротным, что пришли с ним?

— Им — да, но они глупы.

— Криспин отдыхает в Байях, кого же поставить командующим гвардией, если Гете нельзя доверять?

— Если бы Кальпурния была мужчиной, я бы сказал: Кальпурнию. Но, поскольку она женщина, что ж, на безрыбье и рак рыба: придется поставить меня. Спору нет, я всего лишь вольноотпущенник, но гвардейские офицеры знают и любят меня, и командовать я буду только один-единственный день.

— Прекрасно, Нарцисс, мой однодневный генерал. Скажи Гете, что доктора велели ему лежать в постели до завтрашнего дня. Дай мне перо и пергамент. Подожди. Какое сегодня число? Пятое сентября? Вот твои полномочия. Покажи их ротным и отправь их с солдатами в Рим арестовать всех, кто был на свадьбе. Но предупреди: никакого физического насилия, разве что при самозащите. Сообщи гвардейцам, что я уже в пути и что их верность, в которой я не сомневаюсь, не останется без награды.

От Остии до Рима восемнадцать миль, но гвардейцы преодолели это расстояние за полтора часа, воспользовавшись быстроходными двуколками. Оказалось, что, когда они прибыли, гости уже стали расходиться. Причиной тому был всадник по имени Веттий Валент, бывший любовник Мессалины (пока не появился на сцене Силий), до сих пор пользующийся ее благосклонностью. Пирушка достигла той стадии, когда винные пары начинают постепенно рассеиваться и, как это обычно бывает, хмельное веселье понемногу уступает место усталости и смущению. Сейчас все глаза были устремлены на Веттия Валента: он обнимал ствол огромного вечнозеленого дуба, растущего возле дома, и разговаривал с воображаемой дриадой внутри. Дриада, по-видимому, влюбилась в него и шепотом, не слышным никому, кроме Веттия, приглашала его на свидание на верхушке дуба. Хоть и не сразу, он согласился присоединиться к ней и заставил приятелей построить живую пирамиду, чтобы он смог добраться до первой большой ветви. Два раза пирамида разваливалась под аккомпанемент визга и хохота, но Веттий не отступал и при третьей попытке сел на ветку верхом. Отсюда он принялся невзирая на опасность медленно подниматься к верхушке, пока, достигнув ее, не скрылся в густой листве. Все стояли, задрав головы, гадая, что теперь произойдет. Любопытство разгоралось все сильней, так как Веттий был известный шутник. Скоро сверху послышались страстные вздохи и стоны дриады и собственные его смачные поцелуи. Затем наступила тишина; зрители принялись взывать;

122

…сицилианку по прозвищу Сцилла, названную так в честь чудовища… — Сцилла — мифическое морское чудище с 12 ногами и 6 головами, описанное Гомером в «Одиссее». (Комментарий C. Трохачева)