Кто-то, с кем можно бежать

На другом конце кто-то ответил. Трубка наполнилась шумом.

– Алло, – прокричал голос.

Асаф закричал:

– Носорог?

Агент вышел из комнаты. Следователь смотрела на стенку, будто не слушая.

– Кто это? Асаф? Это ты? – кричал Носорог, стараясь перекрыть шум машин. – Как дела, мужик?

Как раз сейчас, когда он назвал его "мужик", Асаф вдруг почувствовал, что он почти сломлен.

– Эй, Асаф, не слышно! Асаф? Ты там? – Носорог называл его Асаф, с ударением на первом слоге, что выводило из себя Рели.

– Носорог, я... я немного... что-то случилось... нужно поговорить.

– Подожди минутку. – Асаф слышал, как он кричит Рами, который у него работает, чтобы выключил на минуту точильный станок.

– Так где ты? – спросил Носорог в наступившей тишине.

– В поли... не важно. Мне нужно тебя увидеть. Придешь к "Симе"?

– Сейчас? Я уже обедал.

– Я не обедал.

– Подожди. Дай посмотреть. – Асаф слышал, как он даёт указания рабочим. Из того, что услышал, понял, что свалился он на Носорога в очень напряжённый день, день литья. Он слушал указания и улыбался. Одна голова Герцля, женщина на лебеде, три больших Будды и шесть статуэток для раздачи во время церемонии израильского "Оскара". – О-кей, – вернулся к нему Носорог, – через четверть часа я там буду. Не волнуйся. Не делай глупостей. Я иду, – и положил трубку.

И большой камень начал сдвигаться с сердца Асафа.

– Твой друг? – дружелюбно спросила следователь.

– Да... не совсем. Друг моей сестры. Не важно. – Он не собирался рассказывать ей всю эту запутанную историю. Она проводила его до выхода, и это было совсем другое дело, идти там между полицейскими и офицерами в качестве свободного ни в чём не повинного человека.

– Скажите, – спросил он её прежде, чем попрощаться, когда они уже вышли на улицу, – агент сказал, что видел девушку во время сделки. Просто ради любопытства – что за сделка?

Она прижала к себе картонную папку, которую держала в руках. Посмотрела направо и налево. Помолчала. Сейчас, когда он был свободен, он увидел, что она очень красива. Она не виновата, подумал он, она только выполняет свои обязанности.

– Я не уверена, что нам стоит об этом говорить, – сказала она наконец с извиняющейся улыбкой.

– Но мне это важно, – тихо и настойчиво сказал Асаф, – чтобы знать хотя бы, в чём он меня подозревал.

Она уставилась на носки своих чёрных туфель.

– Что-то с наркотиками, – наконец сказала она, – она покупала наркотики у кого-то в центре города. Очевидно, в немалом количестве. Но, в самом деле, я тебе ничего не говорила, ладно?

Повернулась и ушла.

Асаф прошёл мимо будки охранника и спустился по направлению к улице Яффо. Он медленно шёл и медленно думал. Всё остановилось и застыло. Вся эта беготня с утра, и рассказ Теодоры, и маленькие эмоции, и крохотные надежды, то и дело пробуждавшиеся в нём. Все его глупые иллюзии. Он чувствовал себя так, будто его ударили кулаком в живот, иногда в фотографии с ним случалось такое: он снимал человека, сидящего на скамейке, и не замечал, что позади него на большом расстоянии стоит электрический столб. И только проявляя, видел огромный столб, пробивающийся из головы человека.

И какой столб. Динка приблизилась к нему, осторожно потёрлась о бедро, казалось, что она стыдится своей связи с Тамар.

– Динка, – тихо сказал он, чтобы только она слышала, – как это вообще с ней вяжется... почему она вообще связалась с...?

От этих слов у него стало кисло в горле. Он изо всех сил пнул пустую жестянку из-под пива. В его классе было уже много курящих сигареты, и пятеро были пойманы на горячем, когда курили банги[24] в туалете. По коридорам постоянно носились слухи и о других, которых не поймали; и были ребята, которые возвращались с вечеринок транса в лесу Бен Шемен и на пляже Ницаним, и начинали говорить новыми словами, и иногда у него складывалось впечатление, что все вокруг так или иначе уже пробовали это. Может быть даже Рои, который уже два года свободно курил сигареты. Асаф всегда отталкивал от себя слухи, ничего не хотел знать, его угнетали мысли о том, что такие вещи происходят со знакомыми людьми, с детьми, которые были с ним с самого садика. И теперь с Тамар, с которой он не знаком, с которой он уже немного знаком...

– Нет, ты объясни мне так, чтобы я понял, – он шёл и кипел и говорил с Динкой громким шёпотом – а она, похоже, привыкла к таким уличным разговорам, – как может такая, как она, употреблять наркотики, да ещё в больших количествах? – Но что ты вообще о ней знаешь, ответил он себе, ты едва узнал о ней и сразу поверил, что она такая же, как ты, и сразу же, как обычно, начал сочинять маленькую историю о тебе и о ней, так или нет?

Динка шагала со склонённой головой и опавшим хвостом. Они шли у края дороги и выглядели, как двое скорбящих. Верёвка тащилась по земле между ними. Асаф разжал руку и дал ей упасть, но Динка остановилась, словно поражённая и испуганная его поступком, и Асаф немедленно нагнулся и поднял верёвку опять.

Как побитый, он тяжело шёл к рынку, к ресторану "Сима". Остатками волевого усилия он пробовал вернуть себе представление о ней, стоящей на бочке и рассказывающей "Сад великана". И чем больше старался, тем сильнее чувствовал, что она удаляется от него, что он не способен её понять, и что он не хочет иметь с ней ничего общего.

Но что-то сдавливало его сердце, когда он так думал. Может быть, из-за взгляда, который был у Динки, когда он отпустил верёвку. Может, оттого, что он чувствовал, что если сейчас выйдет из игры, в смысле, вернётся в муниципалитет, вернёт Динку и скажет Даноху, что он пытался, но его побили и даже задержали, и ему уже всё надоело, если он так поступит, он не только теряет возможность увидеть, как она выглядит, эта Тамар, но он, в сущности, предаёт её?

И во второй её день на улице ничего не произошло. Три раза она пела на бульваре, один раз у входа в здание концерна "Клаль" и ещё два раза на Сионской площади, которая в дневное время была совсем другой, почти шаловливой. Из толпы начали выделяться лица: уже знакомые ей хозяева магазинов; человек с фруктовыми соками, который послал ей большой стакан мангово-персикового сока и сказал, что когда она поёт, его фрукты делаются более сочными; солдатки из военной полиции, патрулировавшие там, уже улыбались ей, русский с аккордеоном подошёл и рассказал ей о себе, включая музыкальную школу, и упрашивал, чтобы она всегда ждала, пока он кончит играть и только тогда начинала петь, она у него все доходы отбирает.

После дюжины выступлений она уже знала не только, как петь, но и что. "I am sixteen, going on seventeen" из "Звуков музыки" всегда казалась ей слащавой и приторной, но оказалось, что здесь её любят, много аплодируют и щедро платят. И так же старая и хорошая "Улетая в реактивном самолёте", Питера Пола и Мери. Вот она и пела их снова и снова, разнообразя для себя "Маленьким принцем из второй роты" или чем-то тёплым и меланхоличным Шалома Ханоха. В то же время, когда однажды попробовала спеть на площади перед старым Кнессетом арию Барбарины из "Женитьбы Фигаро", блеск и славу её прослушиваний, люди не дослушав, уходили, люди смеялись ей в лицо, несколько ребят, стоя позади неё, передразнивали её. Она всё равно допела, видя как один за другим люди отделяются от группы, как виноградины от грозди, и каждый ушедший вызывал в ней маленький щипок обиды – как будто она недостаточно хороша для него. Тогда у неё произошёл короткий острый спор с самой собой (собственно говоря, с Иданом), должна ли она остаться верна себе любой ценой или приспособиться ко вкусу публики – "поддаться сброду", поправил Идан – и она решила, что ради её определённой цели, ей позволено уступить, проявить гибкость (он барабанит по столу тонкими бледными пальцами, задумчиво смотрит поверх неё и ничего не говорит) и даже получить от этого удовольствие, что ж такого.

24

Банг - бутылка через которую курят, типа кальяна.