Московский душегуб

– У нас, не у тебя, – поправил Алеша. Он встал и с сигаретой подошел к окну. Любимая Москва пялилась в темноту оранжевыми глазками. Из нее сделали притон, но в этом притоне он чувствовал себя как рыба в воде.

Как крупная щука, гоняющая стайки карасей. Бунт жены его расстроил. На нее накатывало время от времени, но никогда в прежние разы она не бывала так по-деловому собранна. Всерьез ему и в голову не приходило, что он может ее потерять. Конечно, ее могли убить, похитить, изувечить – все люди смертны, но чтобы она вдруг покинула его по доброй воле – это вряд ли. Женщины не уходят от мужчин, которых любят. Сам он проживет и в одиночку, ничего страшного, даже удобнее, но она-то как будет век куковать?

– Я слышал, беременность влияет на женскую психику, – заметил он. – Но не до такой же степени. Ты прямо как с цепи сорвалась.

– Скоро нам обоим будет не до смеха, милый.

– Мне давно не до смеха. Давай покажем тебя психиатру? Или еще лучше. Давай на недельку куда-нибудь смотаемся. Куда-нибудь в Европу. Отдохнешь, наберешься новых впечатлений, а там уж можно и рожать, если забеременела. Правда, не пойму, чего тебе так приспичило. Кто сейчас рожает, когда война на носу? Только сумасшедшие.

– Бедный Алеша! Чего я от тебя жду? Спокойной ночи!

Он проводил ее растерянным взглядом: бежевый полупрозрачный халат, длинные ноги гимнастки, походка манекенщицы, гордо вскинутая головка. Единственная женщина в мире, но он почему-то действительно редко с ней спал. Скорее всего, оттого она и взбеленилась. То и дело подворачивались под руку какие-то одичалые наяды и высасывали из него все соки. Но он ей ни разу не изменил. В этом был сексуальный парадокс его жизни.

Всех остальных женщин, рьяных, изощренных, предприимчивых и безутешных, он воспринимал как ее естественное продолжение. У них было множество обличий, но все они были безымянные.

Где-то в одной из комнат валялся пьяный Вдовкин.

Вечером он долго мелькал по квартире с огромной трехлитровой бутылью водки. Изящную китайскую оттоманку Настя вручила ему в вечное пользование, и Вдовкин таскал ее за собой из угла в угол. Алеша сходил на кухню, прихватил графинчик коньяку и два стакана и разыскал Вдовкина в чуланчике с разным барахлом, где, кроме всего прочего, на антресолях лежал автомат Калашникова с двумя запасными рожками. Алеша засветил тусклую лампочку над дверью. Вдовкин спал одетый, в брюках и пиджаке. Под головой скатанный рулоном старый ватник. Алеша примостился в ногах и зазывно позвенел стаканами. Вдовкин спросил, не открывая глаз:

– Водка или пиво?

– Коньяк, – отозвался Алеша. – Пора тебе становиться культурным пьяницей.

Вдовкин протянул руку, Алеша вложил в нее стакан, наполненный на треть.

– Это мало, – сказал Вдовкин. – Не дразни.

Алеша добавил до половины. Вдовкин, по-прежнему не просыпаясь, устроился поудобнее и выцедил желтую гадость.

– Дай покурить!

Алеша сунул ему в губы сигарету, щелкнул Зажигалкой.

– Ну чего ты приперся? – пробурчал Вдовкин. – Такой славный сон снился.

– Цистерна со спиртом?

Инженер наконец-то продрал зенки. Мутный взгляд остановился на Алеше.

– Уже утро?

– Нет еще. Ночь.

– И чего тебя черти ломают?

– От постоянного запоя ты очень душевно огрубел, Евгений Петрович. Товарищ, духовный наставник приносит опохмелиться прямо в постель, и что он слышит вместо слов человеческой благодарности?

– А сам почему не пьешь?

Алеша отпил глоток, графинчик поставил на пол.

– О чем вы с Настей вечером спорили?

– Я? С Настей?

– Весь дом слышал.

– А-а… Вспомнил… – Вдовкин заметно воодушевился и сел почти прямо. – У твоей жены, Алексей, какая-то навязчивая идея, что мне алкоголь вреден. Но это ладно, чисто женское, клиническое заблуждение, но вчера она набросилась из-за Елочки. Дочери моей. Я же сделал страшную глупость: как-то их познакомил. Действительно, что ли, был пьян. Теперь они перезваниваются и перемывают мои косточки. Я вот одного не пойму, Алексей: почему твоя жена не уходит в монастырь? Ей там самое место.

– А что с твоей дочерью?

– Да ничего особенного, кажется, села на иглу. Но не в этом дело. Настя твоя совсем свихнулась. Сказала, что из всех преступников, убийц и маньяков самые отвратительные – это такие отцы, как я, которые оставляют невинных детишек без присмотра. Не хотел говорить, но она так разошлась вчера, даже я испугался.

Она же драться начала. Вон чем-то заехала по уху, оно теперь оглохло. Скорее всего, кастетом. Налей, пожалуйста, еще полстаканчика.

Алеша выполнил его просьбу. Перед тем как выпить, Вдовкин выковырнул пальцем из стакана несуществующую соринку.

– Ты же знаешь, как я отношусь к Насте. Она святая. Святая в логове злодеев. Впрочем, для России это нормальная бытовая ситуация. Два раза, фигурально говоря, вытягивала меня из петли. Я горжусь знакомством с ней, ее дружбой. Но побои – это уже чересчур. Как я буду теперь с одним ухом? Да и было бы из-за чего драться. Нет, я не жалуюсь, не пойми превратно, но все же как-то обидно.

Алеше всегда нравилось разговаривать со спившимся гением, а среди ночи – особенно.

– Да, у нее бывают странности, – согласился он. – Но ты не бери в голову. Мне она вообще чернуху лепит. Требует, чтобы я отошел от бизнеса и устроился слесарем на завод.

Вдовкин уже было поднес стакан к губам, но заранее поперхнулся:

– Ты – слесарем?!

– Ну да. Иначе грозит разводом. Я-то подумал, это ты на нее дурно влияешь.

– На нее нельзя повлиять, – напыщенно заметил Вдовкин. – Она живет божественной идеей. Верит, что можно облагородить племя приматов.

– Эти приматы ее и сожрут, если я не пригляжу.

– Давай за нее выпьем, – предложил Вдовкин. Чокнулись, выпили, и Алеша пошел спать. Недопитый графинчик оставил Вдовкину, чтобы тому лишний раз не шляться на кухню. Улегся бесшумно, стараясь не разбудить Настеньку. Но она и во сне за ним наблюдала неустанно.

– Девочку назовем Машей, а мальчика – Ленечкой, – сказала она. – Но если хочешь, можно назвать Петрушей, как твоего папу. Петр Алексеевич – просто и красиво.

Глава 16

Миша Губин не знал, как от нее отвязаться и что с нею дальше делать. Он оставлял Таню в Петровском Пассаже у прилавка с драгоценностями, где глаза ее разгорались, как свечки, а через час натыкался на нее возле своего дома. Он уговаривал ее уехать в Таганрог к своему дальнему родичу, побыть там месячишко, но Таня восторженно лепетала:

– Никуда не поеду, слышишь, никуда! Погибнем вместе, оба сдохнем – больше мне ничего не надо.

Он хотел отправить ее в Таганрог к родичу, последователю дао, своему ученику, чтобы тот подержал ее на цепи. На цепи ей будет лучше, чем на воле, и она, возможно, образумится. Мания убийства такая же болезнь, как любая другая, как воспаление легких. От нее можно излечиться. Еще Губин уговаривал ее пойти на прием к известному психиатру, который брал за визит двести долларов.

– Не пойду к психиатру, – вопила Таня. – Ты дерьмо, Мишка, ты меня боишься. И правильно, что боишься. Я тебя изнасиловала и еще изнасилую. Сто раз изнасилую, а потом выкину на помойку, потому что ты такое же дерьмо, как все они.

Все они – было человечество, с которым Таня много лет до встречи с Губиным сражалась в одиночку. Она почти вышла победителем в неравной схватке, пока не влюбилась. Теперь она содрогалась в припадочном диковинном любовном клинче почти ежечасно. Она ходила за Губиным по пятам и норовила лягнуть коленкой в пах. Он лениво уклонялся и чувствовал, что если не поспит толком хоть одну ночь, то ему действительно хана. Осатаневшая фурия его додавит. По телефону он условился с врачом о встрече, и они направились к нему вдвоем. Но вошел в кабинет один, Таня осталась в прихожей, злобно сверкая глазищами.

Пожилой, утомленный большими гонорарами доктор, похожий на Моисея, бредущего по пустыне, внимательно выслушал откровенный Мишин рассказ и печально склонил голову.