Ясновидец:

Через три недели они добрались до цели — миссии в провинции Консепсьон к западу от изъеденных эрозией Маракайских гор. Миссия состояла из нескольких деревянных хижин с потолком из листьев банановой пальмы и церкви, построенной из грубо отесанных пальмовых стволов, со всех сторон окруженной джунглями. К этому времени Шустер потерял три килограмма веса, и все его льняные сорочки сгнили от постоянной сырости.

Священник, отец Леандр, встретил их на построенном на сваях причале. Чуть подальше на склоне, под ярким цветным балдахином, стояла группа индейцев с какими-то предметами в руках — Шустер поначалу решил, что это духовые трубки для стрельбы отравленными стрелами. Но пока священник показывал им миссию, дикари вдруг заиграли на этих трубках четырехголосную пьесу, которая была в моде в Европе несколько лет тому назад — оказалось, что это не духовые трубки, а флейты. Он не верил своим ушам. Это совершенно не укладывалось в голове, противоречило всем законам природы — музыка! Музыка — в этом забытом Богом краю, на этом последнем форпосте христианства!

Орган разгрузили в тот же день, и галера отправилась назад в Асунсьон. Капитан набрал команду гребцов — двадцать четыре индейца; им заплатили перегонным спиртом. Ничто не было повреждено, за исключением нескольких заржавевших металлических украшений. В огромных ящиках были упакованы рюкпозитив, деревянные мануали, брустверк и надстройка, трубы, педали и две дюжины итальянских мехов из оливкового дерева — через несколько недель они вдохнут жизнь в лабиалы, и джунгли огласятся мощными звуками, перекрывающими воинственный гомон попугаев и обращающими в бегство обезьян-ревунов. Шустеру вот-вот должно было исполниться двадцать, но сейчас, сидя на ящике с флорентийскими басовыми трубами, в тени полуразвалившейся капеллы, где на веранде предавались сиесте голые дикари, положив на грудь свои луки, глядя, как джунгли подкрадываются со всех сторон, словно ненасытный зеленый охотник, он понял, что его предстоящий день рождения отнюдь не само собой разумеющееся событие…

В десяти километрах от миссии начиналась территория, все еще находящаяся под контролем последних воинов гуарани. Вот уже третье поколение дикарей иезуиты пытались выманить из леса. Индейцы гуарани любили музыку; их буквально завораживали звуки клавикордов, скрипок и духовых инструментов. Говорили, что кое-кто впадает в транс при звуках испанской трубы, а некоторые племена принимали миссионеров за богов, поскольку они умели играть на инструментах, чьим звукам не могло подражать ни одно живое существо в джунглях. С музыкой в качестве приманки и с обещаниями научить дикарей играть на инструментах, явившихся к ним, как они думали, прямо из рая, Иисусову братству удалось крестить их и основать христианские поселения по берегам рек.

Вырубили лес и заложили плодородные поля. В каждой деревне был свой индейский оркестр, часто превосходный, поскольку индейцы по природе были очень музыкальны. В низовьях реки Парагвай поселки выросли и превратились в небольшие города. Всеми ими руководили иезуиты-миссионеры, такие, как отец Зепп или отец Леандр, мужественные люди, не боявшиеся ничего, кроме сверхъестественных тропических гроз. Охотники за беглыми рабами, мамлюки, не допускались на территорию миссии. Идеи Луи Бланка и Карла Маркса, расплодившиеся в Европе сто лет спустя, процветали в Царстве Музыки по другую сторону океана — в поселках не было частной собственности: все было общим.

В задачу Шустера входило построить величественный инструмент, чья гармоническая мощь должна была обратить к Богу души последних упорствующих язычников, и он погрузился в работу с примерным усердием, вдохновляемый в равной степени Богом и страхом. На вторую неделю после прибытия он приказал дюжине индейцев, прибывших на каноэ из поселка в низовьях реки — оттуда был примерно день пути, — прорубить четырехкилометровую тропу к плато. Они обращались со своими мачете с таким же искусством, как и с привезенными с собой струнными инструментами, на которых они по вечерам играли гимны ночному небу; так же ловко, как ловили попугаев — пойманных птиц они держали в плетеных клетках и продавали немецким купцам. Шустера приводили в восхищение их благозвучное пение и то, как они малевали лица краской из красной коры, чтобы отгонять злых духов джунглей. Но когда он спрашивал о диких индейцах, находившихся, по слухам, где-то поблизости, они отвечали загадочными улыбками.

Тропа заканчивалась широкой прогалиной. Некоторые части органа были настолько тяжелы, что их почти невозможно было пронести по тропе без риска уронить, и Шустер немало с ними намучился, пока отец Зепп не предложил катить их прямо в ящиках на катках из бревен; на крутых участках приходилось пользоваться канатами и полиспастом. Еще неделя ушла на такелажные работы, а потом, под присмотром Шустера, началась сборка органа под навесом из плетеных циновок. Индейцы больше не прикасались к своим инструментам: они тихо сидели на корточках на опушке, отгоняя москитов пальмовыми листьями — и в их молчании было что-то настолько грозное, что у Шустера по коже бегали мурашки.

Где-то там, за зеленой стеной джунглей, в районе, сотнями лет обозначаемом на картах вице-короля белым пятном, скрывались последние дикие индейцы гуарани. В Асунсьоне Шустер слышал, как спившиеся метисы рассказывали о тайном волшебстве, доводящем до умоисступления даже самых закаленных воинов, о дикарях, консервирующих человеческое мясо ядом древесной змеи и поджаривающих сердца миссионеров, приправленные красным перцем, на костре. Он не верил в эти россказни, но теперь, когда джунгли по ночам наполнялись леденящими душу звуками, на опушке леса то и дело зелеными огнями вспыхивали глаза ягуаров и с реки доносились стоны утопленников, он готов был поверить во что угодно.

В тот самый день, когда орган был готов, индейцы внезапно исчезли. Шустер не мог бы объяснить, как это произошло: он привычно оглянулся на опушку, но там уже никого не было; казалось, их поглотили джунгли. Отец Зепп уехал в Асунсьон встречать делегацию из Ватикана, а Леандр был в миссии с двумя женщинами, заболевшими малярией. Он прислушивался к болтовне попугаев, многоголосому хору насекомых, странному пощелкиванию в джунглях, вечно умирающих и возрождающихся джунглях, и именно в этот момент, потрясенный величием творения, он сел за клавиатуру и начал играть.

Он играл несколько часов, без перерыва, ноги его без устали качали воздух, он импровизировал с мануалями, аликвотами, лабиалями и лингвалями — фуги, хоралы, менуэт. Он пытался представить себе, как выглядит эта странная штука, если смотреть на нее из укрытия в джунглях, глазами, никогда не видевшими белого человека. Что это — странный трон для кого-то высшего? Или зверь рыкающий, оседланный человеком, точно как в последний час Апокалипсиса? Когда он взял последний аккорд, уже стемнело, но джунгли хранили странное молчание; даже цикады, казалось, затаили дыхание.

Шустер упал на колени и прочитал весь венок молитв, после чего, вверив свою судьбу Господу и утолив жажду графином мелассы, заснул в гамаке, натянутом между двумя деревьями акайи.

Когда он открыл глаза, уже рассвело, обезьяны-ревуны оглашали окрестности своими любовными серенадами.

Он встал, преклонил колена и снова помолился, чтобы Господь дал ему силы преодолеть страх.

На опушке вокруг органа сидела группа индейцев гуарани со своими смертоносными духовыми трубками в руках.

Никакое другое событие не отпечаталось в памяти Шустера с такими деталями, как это утро шестьдесят лет тому назад. Постоянно борясь с тайной тоской по жизненному комфорту, он прожил в джунглях еще пятнадцать лет. Он постепенно стал легендой в миссии, основал четыре процветающих поселка, из которых наибольший насчитывал три тысячи душ. Он в совершенстве выучил язык дикарей, так что его даже назначили редактором словаря в двух томах, изданного по желанию конгрегации, где каждое слово, даже на самых захолустных диалектах, было переведено на латынь.