Держава под Зверем

— А там? Только вот мне не говори, что ты к нашей общей победе никакого отношения не имеешь.

Там? Может быть. А здесь мною еще очень мало сделано. Ну, разве что, Британию не разрешил бомбить. Осуществляю, так сказать, вместе с товарищами общее руководство. Все равно побеждает народ, вся держава, а никак не руководитель. Но, с другой стороны… Как еще можно возглавлять наш огромный Советский Союз, если не отождествлять себя со своим народом?

Н-да. А под халатиком-то у нас ничего нет! Хорошо видны налитые груди с яркими вишенками сосков. Галка ведь специально, стоя передо мной, наклоняется, якобы ей так удобнее укладывая свои волосы. Нет, сначала желания женщины, разговоры потом. В первую очередь я расстегну все пуговицы и пройдусь губами сверху донизу. Животик у нас еще почти плоский. Халатик долой! Я немного полюбуюсь своей милой, ее точеной фигуркой, а уже потом…

* Реальное землетрясение в 1940 году.

Проводить военный парад седьмого ноября я запретил. Только мирная демонстрация трудящихся. Стою теперь на трибуне Мавзолея и помахиваю рукой, изображая бурную радость. Вот закончится Вторая Мировая война или, как ее здесь у нас называют, Великая Освободительная, тогда и будем праздновать. Вообще не вижу смысла отмечать день революции, которая привела к кровавой Гражданской. Сколько жизней потеряла держава — это же с ума сойти можно! Впрочем, резко порядки менять нельзя. Все нужно делать постепенно и вовремя. Интересно, в том мире для меня главным праздником в году был День Победы. Ну, на Новый год с друзьями посидеть было неплохо. С семьей там, увы, не сложилось. День рождения? В детстве это, конечно, был главный праздник. Но с годами… Нет, там в последнее время я этот день не очень-то и любил, скорее наоборот. Становился все ближе и ближе закат жизни — время, когда ты уже ничего не сможешь сделать ни для своей Родины, ни для немногих, увы, своих близких. Если вообще не станешь для них обузой. Там я до этого, слава богу — вот привязалась Васькина присказка! Ну, неверующий я! — не дожил. А здесь? Здесь ко мне вернулась молодость. И день рождения я жду. Не столько свой, сколько Галинкин. Ведь делать подарки — это так приятно! У сестренки тоже день варенья — так я его называл в далеком детстве того мира — в феврале. У Егора в апреле, у Лаврентия Павловича в марте. У меня тоже. Мартовский кот, как иногда шутит жена. А отцу в декабре исполнилось бы шестьдесят один. Как мало он прожил… Вот кого надо прославлять, а то несут мои огромные портреты со всем иконостасом. А ведь страну создал отец, никак не я. О! Идея. Сделать день рождения папы государственным праздником — Днем Державы. Плюсов полно! От меня внимание хоть немного отвлечь, пусть отца восхваляют, он заслужил. От седьмого ноября оттащить военный парад — акценты в мозгах сразу переключатся. Надо будет с Берией обсудить, ему виднее. Все-таки опыта публичного политика у меня маловато. Ух, какой красивый портрет Егора несут. Уже с четырьмя звездами вдоль погона. Когда узнали? Я же решение только вчера подписал. Вот у кого наград полно, и все честно заслуженные, не то, что у меня. Сбивать самолеты противника — это работа пилота-истребителя. А вот разрабатывать, руководить и, даже, лично принимать участие в боевых операциях — это во много раз сложнее. Да и как организатор Синельников молодец. Развернулся он здорово. Притом — отличный профессионал в своем деле. Вот кто у нас публичный политик! Речи толкать научился как Цицерон. А уж народ его любит… Не будь он женат на Светке, у его подъезда толпились бы девчонки со всего Советского Союза. Высокий (не то, что я, мелкий. Причем, что в той, что в этой жизни), сильный, красивый. Ну, немного не лидер, как и маршал Берия. Но они оба исполнители, можно сказать, гениальные. Я за ними, как за каменной стеной. Каганович еще очень хорош. И как руководитель, и как публичный политик. Отнекивался вчера, речь праздничную произносить перед телекамерой сегодня не хотел. Ни фига, заставил я его. Надо вообще, к чертям, мне поменьше на экранах мелькать. А то будет культ личности. На хрен не надо…

— А если условно-досрочное освобождение? Без права выезда из державы до окончания срока, — я окинул взглядом всех, кто был на сегодняшнем совещании. Меня большинство явно не поняло. Пришлось пояснять: — Не для всех, а только для тех, кого пропустят следственные органы СГБ и кто при этом, соответственно, даст подписку. Просто, с моей точки зрения, труд пленных неэффективен. У них относительно низкая производительность труда. А сколько среди них квалифицированных специалистов? Сколько хороших инженеров, станочников, строителей, водителей автомашин, поваров и, наконец, пивоваров? Я сам не большой любитель пива, но не один раз слышал, что его качество у нас в Советском Союзе явно не дотягивает до мировых стандартов.

— Рано тебе еще, Вася, на пиво налегать, но здесь ты, несомненно, прав, — усмехнулся Берия.

— Здесь есть еще один аспект, — решил добавить я, — подумайте сами, сколько из них пожелает остаться у нас навсегда после семи лет относительно свободной жизни? Ведь запрещать приезд семей к условно-досрочно освобожденным мы не будем. А за эти годы многие, наверняка, успеют построить себе нормальные дома, обжиться, обустроить хозяйство. А вот решать, кто останется, а кто — нет, будем уже мы.

В кабинете ненадолго повисла тишина. Предлагаемые мною перспективы возражений не вызвали.

— Хороших строителей у нас действительно не хватает. Тут я с вами, Василий Иосифович, полностью согласен, — еще бы Маленкову не соглашаться! Я на него взвалил все капитальное строительство в стране. Заводы, фабрики и основную заботу — жилье. Мы в средствах массовой информации особо не распространяемся, но курс на отдельную квартиру каждой семье в городе и на свой дом всем сельским жителям взяли жесткий. Нет, конечно, за пять лет, вряд ли все население обеспечим, но вот за семь-десять должны. В любом случае я с Георгия Максимилиановича не слезу, пока не построим жилье каждому советскому человеку.

— А вы, товарищ Маленков, больше задействуйте наших новых подданных из Турецкой ССР. Нам в любом случае надо перемешивать как можно больше народы страны, — я стараюсь чаще применять среди руководства термин «подданные», а не «граждане», так как в новой Конституции собираюсь очень резко разграничить эти две категории нашего населения.

— Торопимся, товарищи, торопимся. Я в Турции еще не все основные магистрали на нашу колею успел перешить. Через пролив у Царьграда железнодорожных паромов у нас катастрофически мало. Только заказы на всех черноморских верфях разместили. А железной дороге через Грузинскую ССР не хватает пропускной способности. За считанные месяцы ее не увеличить. Туннели держат, — это Каганович — наш дорожный царь и бог.

— Значит, придется больше задействовать морские пассажирские перевозки через Черное море. Судов у нас хватает, а экипажи набирайте среди пленных англичан, — заткнул я рот попытавшемуся что-то сказать моему премьеру Алексею Косыгину, — освобождайте под подписку, ставьте наших капитанов и работайте. В конце концов, это теперь наше внутреннее море, бежать им некуда. Да и вряд ли захотят.

Косыгин почесал свою умную голову и молча кивнул, соглашаясь.

— А вы, Лазарь Моисеевич, — повернулся я к Кагановичу, — все-таки поспешите с перешивкой. Как в Европе закончите, надо будет перекидывать оборудование и людей в Канаду и на Аляску. Там работы вообще непочатый край.

— Не беспокойтесь, Василий Иосифович. Я разместил заказы на новые перешивочные состав-комплексы для наших американских республик в Штатах. А людей для них готовлю уже сейчас на работающей технике здесь. Для имеющихся комплексов у нас объем работы в Европе еще минимум на пару лет. Надо ведь помочь немецким товарищам. Да и правительство де Голля уже прислало запрос на подобные заказы на территории Франции. По расчетам экономистов для них это обойдется почти вдвое дешевле, чем самим перешивать, притом, что и мы неплохо заработаем.