Страница 57 из 156
— Вона о чем!.. Словно бы желтоносый птенчик впервые из-под крылышка матушки!.. Есть о чем думать! — дружески подтрунил доктор. — Об этом, сударь мой, не беспокойтесь. Военная служба, как и всякая другая честная служба, дело хорошее, и буде не трус вы, то пугаться ее нечего! С полячьем, конечно, возжаться не станете, да и они с вами не станут!
При этих словах Константин невольно как-то с нервным содроганием сжал руку доктора, которую тот во все время не выпускал из его руки. Эти слова больно кольнули его под сердце, словно бы укор неумытной и строгой совести, так что вдруг захотелось взять да и высказать пред этим человеком всю правду, все свои муки и сомнения. Одно мгновение Константина так и подмывало на этот порыв, но… духу как-то не хватило, страшно стало сделать вдруг, сразу такой решительный шаг; образ Цезарины снова молниеносным лучом сверкнул в его воображении и пронизал собою всю душу — и он осекся, остановился и сдержал в себе свой беззаветно-стремительный, честный порыв, совсем уже было готовый вырваться наружу,
— И притом же, — спокойно продолжал доктор досказывать ему свою мысль, — притом же вы в каждом полку наверное встретите двух-трех вполне развитых, даже очень образованных людей, из университетских тоже, с которыми, при доброй воле, вам не трудно будет сойтись по-человечески и как следует; кроме того, можно держать сто против одного, что вы попадете в простую, но честную среду добрых и хороших людей, которые вас примут как доброго товарища. Поверьте мне в этом! — Я ведь уже знаю несколько наши русские армейские полки; и плюньте вы тем в глаза, кто станет уверять вас, что там все одни мордобойцы да стекловышибатели, бурбоны да солдафоны, — право так! Ведь и полки наши стараются заплевать теперь, как и многое другое хорошее на Руси, а вы не верьте и ступайте себе с Богом своею дорогою!.. Дорога честная!
Хвалынцеву было и грустно, и отрадно как-то слушать эти искренние, добрые речи.
"О, как бы я на самом деле мог быть счастлив", думалось ему, "если бы только мог войти в эту полковую среду совсем честным человеком, без всяких революционных заговоров и целей, без сидения на двух стульях; если бы мог каждому товарищу прямо и честно посмотреть в глаза, зная, что я имею право смотреть так. А теперь уж, быть может, и поздно…
"Нет, нет! почем знать, может, и не поздно еще!.. может еще все, все хорошее вернется ко мне?!" вперебой предыдущей мысли, каким-то светлым, детским упованием подымался вдруг в душе его новый, желанный голос, и он жарко, всей душой, напряженно хотел внимать и веровать этому доброму, утешительному голосу.
— Однако теперь уже самое время, — сказал Холодец, посмотрев на часы. — Если желаете прогуляться да взглянуть еще кое на что, так отправимтесь!
И они пошли на Телятник.
VII. На Телятнике
Хвалынцев с доктором раза два прошлись по тополевой аллее и уселись на одной из деревянных скамеек. На Телятнике было довольно-таки гуляющей публики; но что наиболее кидалось в глаза, так это постоянное присутствие в этом месте каких-то темных личностей, о которых никто из старожилых городских обывателей, пожалуй, не сумел бы сказать кто и что это за люди, чем занимаются, к какому классу принадлежат: не то ремесленники, не то лакеи, не то мелкие чиновники, так, что-то такое, не подходящее ни под какую категорию, ни под одно определение. Между ними были очень молодые, почти ребята, были и юноши, были и люди средних лет, одетые кто показистее, то есть относительно показистее, а кто и совсем глядел обшарпанцем. Они целые дни проводили на улицах и преимущественно на этом Телятнике; по крайней мере Хвалынцев, бывши здесь еще утром, потом проходя мимо с Холодцом из трактира, и теперь вот, под вечер, замечал все тех же неопределенного качества господ, которые гуляли, шатались, шлялись, сидели на скамейках, курили папироски, сходились иногда кучками и толковали между собой, толковали так, как толкуют люди, которым ровнехонько-таки нечего делать. Первое, что кидалось в глаза у всех этих господ, как отличительный, характеристичный признак, это их постоянная и полнейшая праздность: вечно на улице и вечно праздны. Иногда, сходясь между собою, они говорили очень тихо, как будто рассуждая об очень серьезных и чуть не таинственных вещах, иногда же галдели о чем-то очень громко, с шуточками и задирочками, сопровождая те и другие хохотом. На прохожих и гуляющих посматривали они с какою-то независимою наглостью, отпуская иногда и на их счет какую-нибудь плоскую и часто циническую шуточку, а иных так, пожалуй, не прочь были бы и задеть; по крайней мере нагло вызывающие взгляды, кидаемые ими на некоторых, по преимуществу солидных, степенных и хорошо одетых людей, явно вызывали охоту задирчиво задеть человека, лишь бы только был мало-мальски подходящий повод.
Этот бездельно шатающийся люд сделал на Хвалынцева, как на свежего человека, впечатление неприятное.
— Скажите, пожалуйста, что это за шатуны?.. И вечно торчат здесь! — отнесся он к доктору.
— Черт их знает, кто они и откуда! — пожал тот плечами. — Это явление наблюдается в Гродне, относительно, с недавнего еще времени, так, с лета или с весны, а прежде никогда ничего подобного не бывало. Но то же самое, говорят, замечают и в других городах, — прибавил он, — в Вильне, в Ковне, в Варшаве, да везде почти!
— Должна же быть какая причина? — заметил Хвалынцев.
— Не без того!.. Уж конечно не даром! — согласился доктор, — да коли хотите, профессия-то их ясна: вот, например, чуть какая демонстрация, вроде сегодняшних похорон — они тут первые; окна ли выбивать в квартирах "москевских чинувни ков" и у "злых поляков", опять они же; "коцью[116] музыку" устроить, цветной шлейф оборвать, серной кислотой облить — это все их специальность. И замечательно, что полиция, зная их отлично, ни одного, меж тем, не хватает!
— Глядят какими-то пролетариями, — заметил Хвалынцев, издали глядя на одну из собравшихся кучек.
— Да, вообще трущобными джентльменами, — отозвался доктор.
— Но чем же они существуют, если этак весь день на площади?.. На какие средства? — удивленно спросил Константин.
— Это-то вот и есть загадка! — ответил доктор. — Меня самого, признаюсь, интересует-таки этот вопрос. Стало быть, кто-нибудь да уж заботится о их желудках и даже о прихотях, потому что и сыты, и одеты кое-как, и папироски покуривают, и пьяны иногда бывают; но кто содержит всю эту сволочь — вопрос темный!
Кроме этих подозрительных джентльменов по Телятнику рыскало еще множество оборвышей, нищенствовавших уличных мальчишек и гимназистов всех возрастов, в их форменных фуражках.
— Вот и эти тоже, — обратил доктор на последних внимание Хвалынцева. — Загляните в гимназию, в классы — пусто! Целые дни, с утра до ночи, вот все так по городу и шныряют, тоже скандальчики, где можно, устраивают, а чтобы учиться, — вот год уж скоро, как и помину нет!
— Скажите пожалуйста, что это за эксцентричная особа — вон-вон там, видите, с адамовой головой на спине? — любопытно спросил Хвалынцев, заметив вдруг давешнюю прецессионную барыню, которая теперь быстрыми шагами разгуливала посередине Телятника, окруженная гимназистами, и очень оживленно, очень весело разговаривала с ними. Гимназисты не то подтрунивали над этой странной женщиной, не то дружили с нею.
— О, адамову-то голову! Как не знать!.. ее вся Гродна знает! — улыбнулся доктор. — Это, батюшка мой, жена чиновника русской коронной службы. Сейчас как только какая-нибудь костельная процессия — сейчас эту головку сантиментально на бочок и марш на самом видном месте! Так и щеголяет!
— Я думал, монахиня какая, что ли…
— Нет, это наша крайняя патриотка с крайним демократическим закалом, — красная. Вот все эти «лобузы»[117] большие с нею приятели.
— А мертвая голова-то зачем?
— А это, так сказать, кричащий патриотизм. Она, сказывают, губернатора здешнего за ногу укусила.
116
Кошачью.
117
Лобузами в Варшаве называют уличных шатунов, иногда «лобуз» значит то же, что в Москве жулик, в Петербурге мазурик.