Страница 19 из 156
— Сами лечите? — продолжал расспрашивать Хвалынцев, который, соскучившись стоять более часу на одном месте и слыша по лаю, что зверя гонят совсем в другую сторону, рад был случаю развлечься немножко болтовнёю с посторонним человеком, который к тому же представлял собою для него некоторый интерес, как русский священник этого края.
— Да-с, врачуем с Божьею помощью, — скромно и просто отвечал тот. — Медиков-то по ближности нет, ну да не всегда и едут они охотно к селянину… Так вот по необходимости… и тем паче своего прихода. А вы, осмелюсь полюбопытствовать, сдается мне, русский? — с некоторою застенчивостью вдруг спросил он.
— Русский, батюшка. А что?
— Так, по выговору слышно. Очень приятно… Знаете, в здешнем крае это на редкость, если кто из России. Верно на службу прибыть изволили?
— Нет, батюшка, проездом… Совсем случайно попал.
— Сродников, значит, или знакомых имеете?
— Да вот почти только что познакомился. У попутчика моего тут знакомые, а я уж так только с ним.
— Так-с, так-с, — раздумчиво проговорил священник, вглядываясь в даль дороги все тем же безразличным взглядом. — Вчера, если не ошибаюсь, — вдруг прибавил он, приветливо обращаясь снова к Хвалынцеву, — в церкви нашей изволили быть… сдается мне, будто приметил за обедней…
— Как же, батюшка, был, — словоохотливо подтвердил Константин. — Это первая еще церковь, в которой мне довелось быть в здешнем крае.
— Церкви-то вообще здесь не богатые, — заметил священник, как бы извиняясь в нищенской внешности своего храма.
— Зато костелы, кажись, очень богаты?
— Костелы… Н-да, костелы богаты… Ну, да большому кораблю большое и плаванье, говорится…
— А разве православная церковь здесь такой маленький кораблик?
— Не маленький, а знаете… извините на моем откровенном слове, — забытый, так сказать, обиженный корабль, и трудно плавать в здешних морях-то: очень уж много всяких камней подводных…
— Почему так?
— Да по всему-с: и духовно, и материально. Теперь начать хотя бы с материального: ведь ксендз вон, даром что безбрачен, а одного казенного положения получает почти втрое более против нашего брата, ну и от помещиков тоже поддержка большая, а нам откуда же? Хлопы народ ведь бедный, круглый год картошку да хлеб с мякиной едят… на поддержку храма и то вон во сколько лет никак не скопимся… А в России-то нас, к тому же, кажется, как будто и за русских совсем не почитают… и не знают нас даже… совсем позабыты… Так вот и сиротствуем — и народ, и церковь, и священнослужители…
Хвалынцеву, после столь откровенно и беспритязательно высказанных слов, захотелось, придравшись к случаю, проверить несколько достоверность Свиткинских и Котырловских сообщений.
— А меня, напротив, все уверяли тут, — сказал он, — что правительство костел притесняет, а всячески пропагандирует православие, что даже в заграничных газетах жалуются.
Священник усмехнулся.
— Кто это уверяет-с?
— Да вот новые мои знакомые.
— Да?.. ну что ж… бывает. — Священник как бы затруднился вполне открыто высказать свою мысль перед незнакомым человеком, — бывает так, что уверяют иногда будто и белое — не белое, а черное. Всякое на свете бывает! А что это насчет заграничных газет говорить вы изволите, — продолжал он, — так я вам скажу, что нам-то даже вот и жаловаться некуда и некому.
— Что ж так? — удивился Хвалынцев.
— Бесполезно-с. Уж таков наш опыт исторический. Пожалуйся — из тебя сейчас сделают ябедника, беспокойного человека, ославят доносчиком, шпионом, а то пожалуй административным порядком и в дальний монастырь на заточение упрячут… У нас и эти примеры есть.
— Но ведь есть же у вас, наконец, и беспристрастные, честные, справедливые люди?
— Конечно-с… как не быть, да поди, доберись до них! Надо прежде сквозь двадцать мытарств перейти, а на каждом из них тебе шею свернуть могут. Ведь они здесь сила!
— То есть кто это?
— А господа дворяне… ну, и чиновничество тоже разумею в том же счете… Да, большая сила! — раздумчиво и неспешно повторил священник, но вдруг, как бы спохватившись, приподнял слегка свою шляпу и с смущенной торопливостью обратился к Хвалынцеву, словно бы извиняясь в чем. — Вы, впрочем, милостивый государь, не обессудьте на таком моем слове… может, я что и вопреки… с такой моей откровенностью… Но так как собственно думал себе, что русского человека встретил, то больше поэтому!.. Ведь нам это в редкость!.. А то, знаете, и высказать-то здесь некому… в себе таишь все это… На впрочем, извините, ежели что не так…
Хвалынцев в ответ на это поспешил открыто и радушно протянуть ему руку и просил отнюдь не сомневаться в нем.
— Меня, напротив, все это крайне интересует, все эти здешние отношения, — говорил он, — ведь я тут просто как в темном лесу, так что, ей-Богу, сердечно рад каждому случаю, каждой встрече, которая мне разъясняет мои собственные сомнения… Я, видите ли, батюшка, я и сам начинаю убеждаться, — признался он в заключение, — что здесь многое не так, как я думал и как меня уверяли…
— Да-с, — продолжал с легкою усмешкою священник. — Хотя бы вот насчет того, как вы изволили выразить, будто костел в притеснении; а знаете ли, как называется здесь наша православная церковь, православная вера? — "хлопська цэрковь", "хлопська вяра", и нет им другого имени опричь как «хлопские»; спросите любого крестьянина какой ты веры? — он вам ответить «хлопськой» и православного крестьянина они иначе не называют, как презрительным словом «попадзюк», то есть это значит, что он к попу ходит на духовные требы, с попом, а не с ксендзом дело имеет; а римская вера "панской верой" величается, — ну, вот вам и изволите видеть, какое ей утеснение.
Мало-помалу разговор перешел на животрепещущий в то время вопрос об отношениях крестьян к помещикам. Хвалынцев заметил, в похвалу здешних помещиков, что они были первые, которые поспешили столь либерально откликнуться на призыв к эмансипации.
— Да-с, они вообще очень ловкие! — согласился священник. — Почему же однако и не заявить себя с либеральной стороны, коли за кулисами можно дело обделать по-своему?
— То есть? — попытал Хвалынцев, желая вызвать собеседника на объяснение.
— То есть посредники-то ведь свои же люди, — а по пословице: рука руку моет. Почему же и не обсчитать темного хлопа, например, показавши хотя бы в уставных грамотах и земельный надел, и всякие угодья меньше того, что на самом деле? ну, а оценочную норму можно и гораздо повыше взять, — ведь дельцы-то все, милостивый государь, люди-то свои, говорю вам, а хлопу одно прозвание: "быдло!" А через то, глядь и землицы побольше выгадаем, и выкупная сумма понадбавится, а деньги-то нам теперь ой, как нужны… время такое… И это ведь не отдельный какой-либо случай: это в нашем крае всеобщее теперь, завседневное явление.
— Так неужели же не найдется никого, кто бы раскрыл глаза хоть бы хлопам-то этим? — в изумлении пожал плечами Хвалынцев, не мало возмущенный этими сведениями, которые в ту пору составляли для него совершенную и притом неожиданную новость.
— А вот изволите видеть, — усмехнулся священник с оттенком едкой, накипелой горечи, — помещик — это пан, посредник тоже пан, чиновник, какой вам угодно, тоже пан, и ксендз, по положению своему, пан и пану же служит, и все это вкупе называется поляками, а крестьянин — это хлоп, быдло, существо иной природы… Ну, вот нам, попам своим, хлоп пока еще верит, приходит зачастую: так и так, пане ойче, объясните. Ну, конечно, совесть требует не держать его во тьме; объяснишь ему, наставишь, а за этим у нас тоже зорко следят, и как только проведают, сейчас каверзу на тебя донос: такой-то поп народ смущает, бунт производит, социалистские и коммунистские идеи распространяет, неповиновение властям и помещикам и все такое прочее. Ну, сейчас следствие, приедет следователь — опять же пан; а пойдете в суд — и судья, и секретарь, и все остальные — все паны, все шляхетные… И бывали случаи, да даже еще недавно, что кроме хлопот и неприятностей, нашего брата и с приходов смещали. Да-с, мудрено здесь плавать, говорю вам, — ой, как мудрено-то: везде и во всем большую силу имеют!