Страница 3 из 34
— Волки не беспокоят? — Экспедитор широко зевнул мохнатым ртом. — Тут овраг — самое волчиное место. Недавно кабановские мужики насилу отбились.
Шустов засмеялся:
— Кабановские? Да они и от воробьев-то не осилят отбиться. Их, кабановских-то, слышь-ка, Роман, воробьи — и то обижают. А на волков у нас ружье.
Как только выехали за околицу, снова поднялся буран. Крупный мокрый снег стремительно летел навстречу. Поселок словно растворился в белом кипении пурги. Снег лепил в глаза, заносил спины и бока коней.
Лошади нехотя вышли из поселка, но потом бойко побежали по дороге, до того занесенной снегом, что ее можно было узнать только по редким вешкам. Около самого леса лошади заартачились, рванулись в сторону, но кучер хлестнул их, и они пошли по дороге, часто оседая на задние ноги, словно спускались под гору с тяжелым возом.
— Волчий лог, — понизив голос, сообщил Шустов. — Помнишь это место?
Волчий лог — во все времена проклятое и самое привлекательное место, полное опасностей, разбойного посвиста и волчьего воя. До революции хоронились в овраге всякие лихие люди, удачливые разбойники или такие, которым ни в чем удачи не было. Удачники отнимали лошадь, вытряхивали карманы, и считалось великой милостью, если позволяли человеку жить дальше. У неудачника потребности были помельче: вылезет такая нечеловеческого вида образина из чащобы, из волчьей ямы и потребует пожрать и покурить. Тут уж отдавай все без спору.
В ту пору мужики и вовсе перестали ездить через овраг. Хоть в объезд и вчетверо дальше, а если рассудить, то все-таки скорее до дому доберешься. Вернее. Только и слышали из оврага то волчий вой, то истошный вскрик человека, у которого отнимают душу, а то и глухой вороватый выстрел.
Сколько помнит себя Роман, всегда Волчий лог был пугалом для всех. А посмотришь — нет краше места на земле. Через степь до самого Уреня пробежал овраг, изломанный, как длинная майская молния. К оврагу спускаются плавные отлогие росташи и круглые холмы, покрытые густой степной травой.
Весь овраг зарос: где пониже и посырее — шелюгой и вербой, повыше — черемухой. А по зеленым холмам стоят прозрачные березовые рощи или непролазные заросли шиповника. А весной все это расцветает и душистыми волнами идет по степи, мешаясь с полынными запахами трав. Вот тогда-то трудно удержаться, не спуститься в овраг наломать черемухи. Девки сбиваются в ватаги и, замирая от ужаса и восторга, идут по ростошам. Сейчас, в зимний вечер, трудно представить себе березовую рощу всю в раззолоченной солнцем весенней зелени и девушек, убирающих цветами свои косы. Нет, как-то несовместимы такие картины с диким воем звериной метели и тревожным всхрапыванием коней.
— Зверя чуют, — негромко, но почему-то весело проговорил Василий Федорович. — Волки! Готовь, Ромка, бердан!
Спускались в овраг по узкой накатанной дороге. Дуга задевала за ветки деревьев, сшибая с них глыбы мокрого снега. Лошади вдруг рванулись вперед. Пристяжная, подгибая зад, норовила повернуться боком и чуть не запуталась в постромках. Удар кнута вернул ее на место.
— Назад гляди! — веселым отчаянным голосом выкрикнул Василий Федорович.
Роман оглянулся: по дороге, подпрыгивая, неслись какие-то тени. «Да это волки», — подумал он и сейчас же в зарослях орешника увидел зеленоватые искры.
— Не стреляй, — хрипел Василий Федорович, наваливаясь на седока широкой спиной. — Дай подойти.
— Знаю, — ответил Роман. — Однако их много. Ты, дядя Вася, коней-то не сдерживай.
— Учи ученого…
Волки догоняли. Они бежали по сторонам, прячась в кустах, за деревьями, еще не решаясь выскочить на дорогу и напасть открыто.
— Держись! — крикнул Шустов каким-то неестественным, натужным голосом, похожим на стон. Он поднялся во весь свой огромный рост и словно упал вперед всем телом. Сани, словно взлетев на ухабе, рванулись, от неожиданности Боев ткнулся лицом в сено, сейчас же поднялся и увидел волков совсем близко от низкого задка саней.
Прицеливаться было некогда. Он просто выстрелил. Один зверь покатился по снегу. На него сразу же набросилась вся стая. Послышались отчаянный визг и рычание дерущихся зверей.
— Держись! — снова простонал кучер.
Сани снова провалились и снова сильно дернулись, пролетая через глубокие ухабы, но, привыкнув к неожиданным толчкам. Боев уже крепко держался, упираясь спиной в спину кучера, просунув ноги под сиденье. Он даже успел снова зарядить ружье.
Вдруг он услыхал одичалый храп коней и отчаянный крик кучера. Огромный волк несся рядом с пристяжной. Та шарахалась, жалась к коренному, мешая ему бежать, а зверь, припадая к земле, готовился к прыжку. Кучер, дико крича, стегал волка кнутом, но тот, прижав уши, все еще бежал рядом. Вот он изловчился и прыгнул, но промахнулся.
Когда Боев обернулся, то увидел, как волк упал в снег и, поднявшись, поскакал рядом с санями. Это был крупный зверь со светлой зимней шерстью. Он был так близко, что Боев хорошо видел черную бахрому, окружавшую его горячую пасть, блестящие белые зубы и зеленые дикие глаза.
Теперь уже Боев прицелился и выстрелил. Зверь отвалился в сторону и головой с разбегу ткнулся в сугроб.
Разгоряченные лошади вынеслись из оврага и долго еще скакали по степной, занесенной снегом дороге. Наконец их удалось успокоить. Они остановились, тяжело дыша. Василий Федорович вышел из саней и начал оглаживать коренника и поправлять сбившуюся шлею. Роман подошел к пристяжной и тоже похлопал ее по горячей спине, от которой поднимался пар.
А метель все еще не утихала, и Роман ни за что бы не смог сейчас определить, где они находятся. Он только помнил, что если ехать в Кандауровку, то надо свернуть направо, и тут-то по дороге будут Березовая ростоша и невысокий холм с братской могилой и деревянным, окрашенным охрой, обелиском.
С трудом по глубокому снегу Роман добрался до саней. Поехали в белой мгле, как в молоке.
Никакой дружбы не было у Боева с начальником Уреньстроя Михаилом Савельевичем Стоговым, а просто знакомство и, конечно, взаимное уважение. Знакомство состоялось в гостинице, где остановился Стогов перед окончательным отъездом на Урень. Первое знакомство, первая беседа, в результате которой в газете появилась первая корреспонденция: «В беседе с нашим корреспондентом начальник Уреньстроя рассказал, какими будут первая в области гидростанция и оросительная система…»
Боев все собирался приехать на Урень, но, как всегда, мешали другие захватывающие дела. А в прошлом году в редакцию позвонил Стогов. Он приехал в город по делам, и в гостинице не оказалось места. Роман сказал, что он просто счастлив приютить у себя такого гостя.
— Только на ночь, — ответил Стогов, — завтра все встанет на свои места.
Но он так и прожил у Романа все свое командировочное время. Днем он позабывал о себе, а вечером уже было поздно. Он всегда забывал о своих личных удобствах и на строительстве тоже жил неуютно — один в большом пустом доме, спал на деревянном топчане. Обед ему носили из рабочей столовой. Но он, кажется, совсем не замечал всех этих неудобств. «Вот скоро приедет жена, она устроит такое семейное счастье!» Трудно было понять: мечтает Стогов об этом, или он просто готов безропотно подчиниться тяготам «семейного счастья».
По молодости лет Боев не вникал в тонкости. Сам-то он женщин не то, чтобы побаивался, а просто пока обходил стороной. Но о Стогове он вызнал все, что смог за те немногие дни совместной жизни. И то, что узнал, только укрепило его уважение. Еще будучи студентом, Стогов выступил с проектом плотины и оросительной системы на малых реках. Проект признали интересным и даже очень смелым, но ходу ему не дали. Зачли как дипломную работу и собрались похоронить в институтских архивах.
После окончания института Стогова оставили в аспирантуре. Перед ним открывался прямой и удобный путь. С его способностями ему ничего бы не стоило преодолеть служебную лестницу: шагай себе по обшарпанным ступеням ученых степеней, пока не вознесешься на доступную тебе некую вершинку, где ожидают ведомственная слава и почет.