Страница 18 из 34
— Любовь не терпит лжи…
— Тра-та-та и так далее, — проговорила она. — Как это весело — весной в парке слушать лекцию о морали. Ты сейчас — вылитый Стогов. Он тоже вначале пытался просвещать меня, не в смысле любви, насчет техники старался. Потом бросил.
Она беспечно рассмеялась, оттого что ей и в самом деле было очень хорошо в это весеннее утро, и было видно, что никакие заботы о будущих последствиях ее не беспокоят.
— Знаешь что, не переживай. Стогов никогда ничего не замечает моего. Что я делаю, что думаю — ему совершенно все это безразлично.
— Ну, так я сам ему все скажу. Я должен…
— Может быть, и благородно, но определенно глупо! — с негодованием воскликнула она. — Как же мы можем говорить ему, и что мы скажем, если даже ты сам еще не знаешь, любишь ли меня? Рано еще говорить. Разве в словах дело? Сама я должна понять, почувствовать твою любовь. Ты тоже должен почувствовать, понять должен, что никак не можешь без меня. А я-то ведь уже и сейчас никак без тебя не могу. Я жить не хочу без тебя.
— Так теперь как же нам? — спросил Роман. Он спросил: как же теперь ему поступить, что надо сделать? А что подумала Сима, он не знал и очень был удивлен, когда услыхал ее вопрос:
— Ну, хорошо. Ты придешь и все скажешь Стогову. А дальше что?
— Не знаю. Будем жить…
— А я знаю. Жить, конечно, будем. А куда же нам деваться? Хорошо, если ты полюбишь меня. А если нет? То как же нам жить тогда, Роман? Ты будешь терпеть меня, поскольку человек ты совестливый. А я как же, нелюбимая, около тебя? Я так не могу. Я уже так-то нажилась, хотя мы оба не любим друг друга, ни он, ни я.
Горячая эта и в то же время рассудительная речь Симы окончательно смутила Романа. Она не любит мужа, сама говорит. Зачем же живете ним? Он спросил об этом, но ее ответ ничего не объяснил, а только еще больше все запутал:
— Я его очень уважаю: Стогов — святой человек.
— И, значит, святость — достаточный повод для того, чтобы обманывать и в то же время уважать?
Сима разъяснила:
— Ну, хорошо, скажем так: я ему очень благодарна. Он сделал для меня в сто раз больше, чем я заслужила. Он меня облагодетельствовал и этим поработил. Ты только пойми: всю меня поработил своим благодеянием. Навечно привязал к себе. Я только из благодарности живу с ним в его доме. Пойми ты это. Вот за что я не могу любить его. И с тобой согласиться тоже не могу…
Что-то во всем этом было туманное и безнадежное. «Невеселая наследственность» — вспомнил Роман и спросил:
— А он любит?
— Не знаю. Наверное, не очень, хотя человек всегда любит того, кто ему обязан чем-нибудь…
— Хотел бы я знать все, а то как-то все неопределенно.
— Нет. Я и так много наговорила. Придет время — узнаешь.
Она поднялась и пошла в парк. По дороге обернулась, помахала ему рукой. Роман тоже нерешительно поднял руку, и так стоял, пока она не скрылась за кустами. После этого он отправился на конный двор.
А Сима дошла до беседки и увидела садовника Нитрусова. Он смотрел, как рабочие ломами разбивали остатки фундамента. Увидев Симу, приподнял козырек своей шапочки.
— Прежде, при барине, на этом месте стоял «храм любви». Храм. Мужики его звали «срам». От этой любви девки топиться бегали.
По-всему парку кипела работа. Пели девушки, расчищая дорожки, стучали топоры и молотки плотников. На лужайке парень размешивал в бочке известь. Густые пятна белели на молодой зеленой травке, как цветы.
— Опасаюсь я за клумбы, — шепотом говорил садовник, — Одних только скамеек строится вон сколько. Это значит — народу много будет. Однако Роман Андреевич говорит: «Скорей волос упадет с вашей головы, чем цветок с клумбы». А я, как видите, волос не имею, падать нечему. Вот мне и все утешенье. Хотя Роман Андреевич зря не скажет.
А Сима подумала: «Еще как скажет-то!»
Роман все думал о том, что сказала ему Сима, и никак не мог понять логики ее рассуждений и поступков. Стогов поработил ее волю и душу, поэтому она и не любит его. Ну, тут еще есть какой-то смысл. А как это произошло? Не просто в наше время вот так взять и поработить человека. Перед этим должно произойти что-то такое, принудившее человека пойти в рабство.
Он оседлал коня и поехал выполнять поручение Стогова. Домой вернулся только через два дня к вечеру.
— Заявился, — проворчала Наталья Федоровна. — Начальник звонил. Два раза.
Боев подошел к телефону, висевшему на бревенчатой стене. Постоял под испытующим взглядом своей домоправительницы. Смотрит, как будто все ей известно. А вдруг и в самом деле известно, и не только ей одной? Ну, теперь уж все равно.
Он решительно покрутил ручку, сорвал трубку с рычага и сейчас же услышал голос Стогова: снял трубку, а сам в это время продолжает с кем-то разговаривать. Эта его постоянная манера успокоила Боева, и он бодрым голосом доложил, что в совхозе еще не закончен сев и машины пришлют не раньше чем через неделю.
— Черт с ним! — почему-то весело сказал Стогов и спросил: — А как вы? У вас голос нездоровый. Простудились?
Боев стиснул трубку.
— Нет, я здоров.
— Ну вот и прекрасно, — обрадовался инженер. — Знаете что, приходите чай пить.
Он пришел. Постоял на крыльце, набираясь решимости. Как он встретится со Стоговым? А Сима? Как она встретит его? Два дня, на которые он так надеялся, ничего не изменили. Он это понял только теперь, прислушиваясь к голосам, невнятно доносившимся сквозь освещенные и плотно закрытые шторами окна столовой. Разговаривали Стогов и кто-то еще. Роман не разобрал, обрадовался этому обстоятельству.
Дверь отворила Сима. Роману показалось, что она смущена ничуть не меньше его самого.
— Наконец-то! — торопливо прошептала она и тут же громко воскликнула: — Хорошо, что вы догадались прийти, а то меня тут совсем доконали техническими разговорами.
За столом сидели Стогов и Фома Лукич Зотов. Здороваясь с Романом, Стогов оживленно проговорил:
— Смотрите, сидит, пьет чай, как ни в чем не бывало, а сам такое придумал! Поставить насосы таким образом, что…
— Ну, прошу вас… — Сима сложила руки на груди, но Стогов ее не слушал:
— Словом, эффект необыкновенный. Ну ладно, ладно, больше ничего не скажу. Пейте чай. Мы вам потом все объясним.
— Ваша правда, — широко улыбнулся Зотов, наклоняя свою лохматую голову, как бы покоряясь Симиному желанию. — У нас в крестьянстве считается, если вино пьют, то и разговор должен быть пьяный, а где чай, так и разговор отчаянный.
— Отчаянный? Здорово! — Сима захлопала в ладоши. — Стогов, начнем отчаянный разговор. Роман Андреевич, ну? Что же вы молчите…
Да, все молчали. Роману казалось, что Сима и в самом деле скажет сейчас что-нибудь отчаянное. И вдруг Стогов, желая, вероятно, в угоду Симе начать легкий застольный разговор, спросил:
— Что-то вы, Роман Андреевич, молчаливым стали? Уж не влюбились ли?
Боев замер. Сима беспечно рассмеялась.
— Угадал? — допытывался Стогов, кладя руку на плечо Романа.
— Угадали! — Роман хотел сказать это шутливо и даже попытался посмеяться при этом, но не сумел. Ему показалось, что его ответ прозвучал, как признание в тяжком преступлении.
Стогов снял руку с плеча. Сима, продолжая смеяться, проговорила с веселым недоумением:
— Да. И, представь себе, в меня.
— Вот как? Ничего в этом удивительного нет!
— Почему? — спросила Сима.
Как бы подчеркивая светскую легкость разговора за чайным столом, Стогов галантно объяснил:
— Посмотри в зеркало.
— Фу! — Сима постучала розовой ладонью по скатерти. — Лучше уж я буду терпеть технические разговоры, чем такие тяжеловесные комплименты.
— Тебе все надоело, что я говорю. Может быть, я слегка поднадоел тебе, наверное, это удел всех занятых работой мужей. Впрочем, не знаю…
Негромкий его глуховатый голос раздавался в столовой, освещенной мягким светом лампы. Человек с таким тусклым голосом и с наружностью подвижника, чем он мог покорить и даже поработить такую красивую и очень неробкую женщину? Чем? Конечно уж не воспеванием силы и мощи техники. Тогда чем?