Страница 9 из 10
Пар спущу, и ладно.
На улице буянил ветер. Совался в каждую щель, требовал немедленной любви. Так возвращается домой загулявший кот. Легкий морозец подсушил асфальт. Мамаши проветривали чад — деятельных, суровых в своей жажде познания мира. У салона красоты курили парикмахерши, все как одна блондинки. Торговали водой — к автоцистерне выстроилась очередь с пластиковыми бутылями. Брали столько, что за один раз не унести.
Моются они в газировке, что ли?
Я решил срезать путь. Дворами ближе. У «Холл-Парфюм» сворачиваем в подворотню, и насквозь — гаражи, помойка, новенькая высотка с супермаркетом на первом этаже… Я настолько ясно представил грядущий путь, я так хотел содрать с хорька шкуру, что не сразу сообразил: это случилось здесь.
Да, здесь.
Ноги остановились раньше, чем разум отдал приказ. Та самая подворотня. Тут били Антошку. Со спины, обрезком трубы или резиновой дубинкой. Топтали руки бесчувственного. Глумились. Передавали привет: это, мол, тебе от ублюдка. Знаешь такого? С нижним подчеркиванием?
У которого не алиби — цитадель.
Серый, щербатый бетон. Круглится свод над головой — давит, хоронит. Колдобины под ногами. Длинная лужа от края до края. Оступись, и ботинки полны воды. Железная дверь в стене ведет в никуда. Она заперта от сотворения мира. Ее не открывали, боясь выпустить мировое зло. Впереди свет в конце туннеля — двор, стылый песок, подъем к гаражам…
Промочив ноги, трогая стены озябшими пальцами, я бродил по подворотне. Туда-сюда. Чудилось — вот-вот, и я найду. Отыщу причину, зацепку, вескую улику. Швырну ее в остренькую морду Заусенца. Никуда не денется, станет искать, как миленький.
Землю будет носом рыть.
— Эй, мужик… не надо, мужик…
Первым явился запах. От бомжей, знаете ли, пахнет. Потом я услышал шарканье. Не стоялось ему на месте. Все топтался на краю света и тьмы, ерзал, шлепал подошвами. Зрение пришло к финишу последним, отметив — ерунда. Ничего особенного. Одежонка с чужого плеча. Вязаная шапочка натянута на уши. Моего роста, коренастый, испитой.
С виду — не опасный.
В романах, которые мне доводилось редактировать, бомж обязательно был бы посланцем главзлыдня. Замаскированным ниндзя из школы Топинамбу-рю. Его прислали убрать Золотаря. При помощи дедуктивного метода Золотарь собирался разрушить ублюдочное алиби. Вот, значит, встретились на узкой дорожке.
Знаю ли я приемы смертоносной школы барит-су?
— Что тебе? Закурить?
— Не надо, мужик…
В руке бомж держал клеенчатую суму. Собирал дань в мусорных баках. Помнится, летом предложили их ароматной компании вскопать клумбу во дворе. За деньги. Отказались, работнички.
— Чего не надо?
— Убиваться… Че тебе, жить надоело?
— Что ты городишь?
— Ага, городишь… тут один такой ходил-ходил…
— Ну?
— …и раз — башкой о стенку…
Я смотрел на него, чувствуя, как превращаюсь в кусок льда. Из таких складывают слово «вечность», а получается слово «жопа».
— Кто? Ты его видел?
— Парнишка. С виду приличный. Слышь, мужик, ты тут про курево…
Когда я шагнул к бомжу, он попятился.
— Я тебе пачку сигарет куплю. Три пачки. Блок! Ты про парнишку…
— Ментура? — с недоверием спросил бомж.
Он смотрел на Золотаря, подслеповато моргая. Красные, как у кроля, глазки. Белесые ресницы. Бомжу дико хотелось курить. Аж уши пухли. Но и бежать отсюда сломя голову ему хотелось не меньше. Ладно, если ментура. С ментами он уже имел счастье общаться.
А если псих?
— Не похож ты на мента, мужик. Точно курево возьмешь?
— Точно.
— Поклянись. Мамой клянись.
— Иди ты к черту. Сказал, возьму, значит, возьму. Так что парнишка?
— А я уже рассказывал. Вашим.
— Кому?
— Мелкий такой. На пацюка смахивает…
— Капитан?
— А хер его знает. Может, и капитан.
— Ну?
— Чего ну? Говорю, парнишка. В куртке. Я от «Вопака» спускаюсь, а он тут. Шур-шур, шур-шур, как ты. Наружу не идет, все здесь ходит. В подворотне. Чистый парень, справный. Студент. И вдруг башкой об стенку — хлобысь!
— Сам?
— Ага. Главное, не лбом, а криво как-то. Боком, что ли? Без разбега. И еще раз. Во, думаю, мать моя женщина. Пошли к киоску, мужик. Ты мне курева возьмешь, я дальше расскажу.
— Так рассказывай. К киоску — потом.
Монитор. Черно-белый ютубовский ролик. Безумный акробат Антон Золотаренко делает прыжок через голову назад. Выходя из трудного положения. Мечи закружились в причудливом танце… И рядом нет редактора. Заботливого, как отец. Спасительного, как отец. Чтобы исправил, изменил — нет! — выбросил к чертовой матери этот эпизод. Пусть бранится автор. Если заметит, конечно. Пусть издатель ставит на вид. Пусть хором требуют вернуть обратно.
Только через мой труп.
— Гляди, не обмани. Он башку себе расколотил, а не падает. Стоит, качается. Кровь на плечо течет. Я пересрал, аж в штанах замокрело. Ноги ватные, не идут. Прикинь, а? — башкой! Мать моя… Я психов с детства боюсь. У меня батя псих был, со справкой.
— Дальше!
— Он ко мне пошел. Чап-чап, не по-людски. Глаза такие…
— Какие?
— У меня на ноге язва, во какие. Страшные. Да ты все равно не поймешь, мужик. Я тогда догнал, не жить мне. Если не псих, значит, наркоша. Глюки у него. Щас и меня башкой в бетон. Не, не трогает. Здесь встал, у края. И рукой об угол — тресь! Раз, другой. Хрустело, блин… Эй, мужик, ты чего?
— Я ничего. Я слушаю.
— Глаза у тебя… Язвы, блин. Ты точно не псих?
— Точно. У меня справка есть.
— Ага, шутишь. Короче, он руками бил. Как не по-живому. Каратист хренов. А потом лег. Тихо так, без звука. Лежит, смирный, вроде как пьяный. Только кровь под ухом. Тут меня и отпустило. Я сумку в охапку, и деру. Все, пошли за куревом.
— Пошли.
Случайно или нет, но Золотарь выдал себя. Бомж закашлялся, харкнул желто-зеленой мокротой, согнулся в три погибели — и вдруг, подхватив суму, чесанул прочь. Почуял, что пачкой сигарет — тремя! блоком, мать моя… — дело не обойдется. Поволокут за шкирку, и добро б в ментуру, а то в темный погреб, где паяльник и кухонный ножик.
Такие уж были глаза у мужика.
Язвы.
Золотарь, не размышляя, кинулся следом. Пружина, сжимавшаяся во время рассказа, бросила тело вперед раньше, чем рассудок задал сакраментальный вопрос: зачем? Тащить гада к Заусенцу? Так хорек явно в курсе. Бить мордой об асфальт? Кричать: «Врешь, паскуда!» Так бомж согласится: вру, мол.
Он с чем хочешь согласится, если мордой…
Все эти мудрые соображения ковыляли за Золотарем, мало-помалу отставая. Осталось одно — страстное желание взять бомжа за грудки. Бессмысленное и беспощадное, как писали классики. Взять, приложить с маху об стенку, а там — будет видно. Врет гад про Антошку, или это вовсе не Антошка, а обдолбанный нарик, или химера, явившаяся бомжу от паленой водки…
Неважно.
Сперва — догнать.
Колченогий, бомж несся призовым рысаком. Из-под драных кроссовок летели брызги и мокрый песок. На лестнице, ведущей к мусорным бакам, Золотарь ухватил было гада за штанину, да споткнулся о железное ребро ступени. Упал, рассадил колено; грязная плюха залепила лицо. Не утираясь, не чувствуя боли, он вскочил. Бесстрастен, бледен, сосредоточен. Автомат с тупой программой. Робот. Лишь грязный мат, принадлежавший, казалось, другому человеку — оператору, ведущему автомат в погоню? — выдавал его состояние.
Единственное пристойное слово:
— Стой!
Бомж обогнул помойку. Сумку он на бегу швырнул молодой дворничихе, похожей на апельсин в своей оранжевой спецухе. Та приняла пас легче, чем баскетболист — мяч от партнера по команде, аккуратно примостила добычу между баками и продолжила шаркать метлой, не интересуясь беготней.
Привыкла.
— Лови! — заорали от распахнутых дверей гаража. — Держи вора!
Бомж прибавил хода.
В груди саднило. Сердце плясало качучу. Дышите, больной. А теперь не дышите. Вы же видите — дышать не получается. Хрипеть — это да. Булькать. Ловить воздух ртом. А дышать — зась, как говорила ваша бабушка, царство старушке небесное. Из последних сил Золотарь наддал, вихрем пролетел вторую, ведущую к «Аквагалерее», подворотню — и успел заметить, как бомж ныряет в подъезд рядом с огромным котом.