Страница 29 из 31
Победа! С папы сняты все обвинения. Свирдов с компанией пойдет в тюрьму, не отвертится; следствие ведется заново.
У нас с Ингой что-то похожее на дружбу. Она славная девчонка.
С ней интересно и можно говорить о чем угодно — она поймет. Тоже завела аквариум — я ей дал рыбок.
Затеваем с Сашичем большое дело по совету Дмитрия Павловича, инженера из Водоканалпроекта.
Папа в партии восстановлен!..
Я окажусь слабаком и ничтожеством, если своё мстительное чувство попытаюсь перенести на Володьку Цыбина. При чем тут Володька? Он, конечно, трепло и пустяк. Но если я сильнее и лучше его (предположим), то по-человечески и по-мужски я обязан только помогать ему.
Это я сам, дорогой Венедикт Петрович, рассудил. Вот какой я стал мудрый!
Завтра — снова в лес, к Петрушихе. С нами собирается чуть ли не полкласса.
Сегодня весь вечер бродили по городу. Долго сидели с Ингой на набережной.
Мне с ней очень хорошо.
Неуж. я влюбился?..
А В.П. в больнице. У него, должно быть, белокровие, и, что особенно плохо, запущенное.
Это не положено — бить морду девчонкам, но я, наверное, набью.
Сегодня превосходно съездили в лес, вечером я собрался к Инге. Только вышел — на тротуаре Догматик.
— Даниил, мне нужно с тобой поговорить.
— О чем?
— Не сердись. Давай пройдемся, поговорим…
Полчаса мурыжила. Я под конец совсем разозлился и наговорил ей грубостей. И сказал, что из девочек у меня есть один друг — Инга, и больше никого мне не надо.
А к Инге уже не пошел. Испортилось все настроение.
«Классики — это те, которых все уважают, но никто не читает» (Ницше). Звонко, но не очень верно: сам же он не только читал — изучал классиков!
Уже четвертый день лежу со сломанной ногой. Всё Сашкины ручейки. Но нашли зато такой документ — записку партизан восемнадцатого года, — ради которого я согласился бы сломать и вторую ногу.
А вообще-то настроение так себе, паршивенькое. Хочется петь какие-то каторжные песни, вроде: «Лежу на коечке, страдаю…» Хорошо, что ребята не забывают. Инга бывает каждый день.
Презренная хамса — это, оказывается, знаменитые анчоусы. Или наоборот: анчоусы — это хамса. А прекрасная макрель — наша скумбрия.
«Мы все ищем свободы от обязанностей к ближнему, тогда как чувствование именно этих обязанностей сделало нас людьми» (Толстой, который Лев).
При ливне средней силы на площади в несколько квадратных километров высвобождается такая же энергия, как при взрыве первых атомных бомб. А энергия урагана в тысячи раз больше.
Неужели нельзя ею овладеть?
На пустыни надо натравить полчища специально выведенных засухоустойчивых растений. Они создадут почву.
Весь вечер сидело у нас семейство Холмовых. Пели песни. Старые. Хорошие. И смешные: они думают, будто только их юность опалена священным огнем революции. Но, дорогие мои, поверьте, — этот огонь и у меня, у всех нас в груди!
Интересно, черт, взглянуть на тех, кто придет на смену нам, взглянуть на наших потомков — людей, которые будут в далеком завтра…
Большая новость: папа переводится в Нижний Тагил. Естественно, и мы с ним. Интересно. И — грустно.
Много читаю.
Был В.П. Дорогой мой учитель… Он очень худо выглядит. Я улыбался через силу. А он бодрится.
Почему-то не пришла Инга… А наш ручеек Партизанский ещё превратится в роскошный пруд!
Был на улице! Скоро начну бегать. С костылями, конечно.
Приходил В. Цыбин. Какой-то ушибленный — потерял свою уверенность, молчаливый и вялый. Даже жалко его стало.
До чего плохо, что я безногий. Так хочется в лес!..
Сашич по-прежнему рыщет с братвой по ручейкам. Завидно!
Счастье — высшая мера духовного удовлетворения человека. Чем выше запросы, тем выше счастье. От характера этих запросов зависит и характер счастья.
Человек тем лучше, чем больше отдает другим в достижении своего счастья.
Укладываемся. Часть вещей папа уже отправил. Как-то даже не верится, что скоро мы уедем. Жалко Сашку. И — как без Инги?..
Я ошалелый и безгласный: Инга поцеловала меня — первая, сама!
До чего же, черт побери, хорош этот мир — моя комната, мой дом, мой город, моя Земля, мое хмурое, облачное небо!
Худо, что живем на третьем этаже, а то бы сейчас выбрался в окно, оседлал свои костыли — и к Инге. Мне бы только взглянуть, улыбнуться ей — и больше ничего не надо…
Пишу в поезде. Прощайте, друзья: Данька Седых уезжает навсегда…
А Инга даже на вокзал не пришла. Мы с ней поссорились глупо и жестоко. Все из-за этой сентиментальной идиотки Цапкиной. Инга вдруг приревновала меня к ней — я наорал. Все получилось по-дурацки. ещё вчера и сегодня Сашич обегал, наверное, весь город, все обыскал — нигде Инги не нашел. Скрылась прочно.
Что ж, значит, все, что было, был обман! Так, игра… Хоть мы и посмеиваемся иногда над литературой, а образ женщины в книгах довольно верный — создание ветрености и кокетства. Только не думал я, нто Инга такая…
Ничего, я умею стискивать зубы.
Впереди, совсем уже близко, — Тагил. Будут новые радости и, может быть, беды, будет новая жизнь. Все ещё впереди!..
ГОЛУБЫЕ КОНВЕРТЫ
«Неужели Рано все-таки права?» — подумал Ярослав, и ему сделалось горестно-обидно.
Он взял конверты. Их было восемь. Из плотной, голубого цвета бумаги. По подписанным адресам: «Нижний Тагил, улица Карла Маркса…» Ярослав сразу узнал руку Инги. Милая давняя знакомка, она опять давала знать о себе.
Восемь голубых конвертов — что в них? Горькая обида попранной любви? Крик о прощении? Сухие, официальные слова, обращенные уже не к другу, а просто к школьному товарищу?
Ярослав осмотрел конверты — они были разложены по порядку, по датам. С чувством трепетным и грустным он стал доставать из конвертов письма.
У нас осталась недоигранная партия. Если не возражаешь, делаю очередной ход: Ке5 — с6.
Инга.
Ла3 — а8.
Инга.
Кс6 — е7.
Тебе лучше было ходить: Кре6.
Инга.
Марфуте тоже передай привет. Я работаю в райкоме комсомола. Временно, до октября.
h3 — h4.
Инга.
Здравствуй.
У Венедикта Петровича бываю регулярно. Дела у него неважные. Вспоминает о тебе.
Саша напишет, наверное, с дороги.
Что за работа у тебя? Как нога?
Марфуте завтра вышлю набор открыток, видела в магазине — не то румынский, не то немецкий. Завтра у меня получка, вполне могу шикнуть.
Ты не заметил ловушку. Теперь хожу: Ке7 — q5.
Инга.