Страница 34 из 51
Смотрю — мои боевые товарищи рядом со мной. На них можно положиться.
Осторожно разворачиваю тяжелую, почти не управляемую машину и беру курс на выступ. Перетягиваю линию фронта. Теперь не страшно и сесть — кругом свои. Мотор работает нормально, но самолет чудом держится в воздухе, лечу дальше, лелею надежду, что удастся дотянуть и до аэродрома.
Внизу узким коридором тянется наш фронтовой выступ. Он весь в дыму. Вражеская артиллерия простреливает его насквозь. Но отсечь и взять в «клещи» наши обороняющиеся войска гитлеровцам не удалось. Мощный танковый удар, который они готовили, так и не состоялся.
Добираюсь до аэродрома благополучно. Теперь задача сесть. Полной гарантии, что мой разбитый самолет не развалится при посадке, нет, и я решаю садиться последним.
Связываюсь по радио с командным пунктом, докладываю о своем решении. Там не соглашаются. Слышу взволнованный голос командира полка:
— Немедленно садись, Гареев! Немедленно!.. Иначе свалишься!..
«А если загорожу посадочную полосу другим? Что будут делать они? Тем более, уже темнеет». Мне разрешают действовать «по обстановке». Один за другим самолеты идут на посадку, а я все кружу и кружу над аэродромом. Когда в воздухе остается только моя машина, иду на посадку. Израненный самолет выдержал и это испытание. Однако участь его была решена. Подошедшие техники говорят:
— Не самолет, а груда металлолома… Спишут!
— А я на нем столько летал…
— Отлетал он свое, товарищ капитан. Да и починить его невозможно. Легче новый построить.
Дрожащей рукой снимаю с головы шлемофон. То же самое делает и Кирьянов. С минуту молчим. Потом разом поворачиваемся и направляемся на командный пункт для доклада.
Лето 1944 года мне памятно по-особенному; в это время я стал членом Коммунистической партии.
Помню, как еще до Крымской операции меня, молодого Летчика-комсомольца, товарищи рекомендовали кандидатом в члены партии. Для меня это была высокая честь, и я Старался оправдать ее в боях за освобождение советской земли.
И вот позади освобожденный Крым, переброска на другой фронт. Перед началом боев за освобождение Белоруссии мы систематически вылетали бомбить и штурмовать различные объекты противника.
Тот день был по-летнему теплый и солнечный. Я только что вернулся с полета, доложил командиру о выполнении боевого задания и, получив новое, направился к самолету, чтобы по сигналу с командного пункта полка подняться в воздух. Возле самолета хлопотали техники и вооруженцы. Пока машину готовили к вылету, я решил отдохнуть. Прилег здесь же, в тени, под широким крылом самолета. Как обычно, вспоминаю детали последнего боевого вылета, анализирую свою работу. И вдруг слышу голоса;
— Старший лейтенант Гареев здесь?
— Здесь, товарищ майор. Вон на травке. Ждет, когда закончим…
Поднимаюсь и вижу — ко мне подходят заместитель командира полка по политчасти майор Голубев, секретарь партийной организации полка старший лейтенант Шилин, члены партбюро.
Я, видимо, немного растерялся, потому что Голубев по-дружески похлопал меня по плечу и ободряюще заметил;
— Ничего, ничего, все будет хорошо, — сказал он и обратился к членам партбюро;
— Вот тут, на травке, возле самолета, и проведем наше бюро. В кабинетах, товарищи, после войны насидимся… Когда все уселись, Голубев объявил повестку дня:
— В партийное бюро полка поступило заявление от командира второй эскадрильи старшего лейтенанта Гареева с просьбой принять его кандидатом в члены партии. Какие будут мнения? Прошу высказаться.
— Мусу Гареева все мы знаем давно. Два года на фронте. Воюет отлично, — высказал свое мнение один из присутствующих. Второй член партбюро сказал:
— На счету у Гареева уже не один десяток боевых вылетов. Хороший летчик и командир, возрождение второй эскадрильи — его большая заслуга.
— Он не только хороший летчик и боевой командир, но и умелый воспитатель. В эскадрилье и полку его уважают. На любое задание летчики идут с ним спокойно, знают, что с таким командиром и задание выполнишь, и на аэродром вернешься.
— Мнение одно: достоин быть коммунистом,-подытожил высказывания членов партбюро Голубев.
Слушая короткие выступления членов партбюро, я очень волновался. Всех их я хорошо знал. Меня они тоже знали неплохо; два года вместе работали. А на фронте человек проявляет себя очень быстро. Здесь каждый на виду. Мы вместе летаем громить врага, вместе готовим личный состав к выполнению заданий, ведем среди летчиков политико-воспитательную работу, вместе отдыхаем. Как, напри — > мер, может не знать меня тот же Шилин или Голубев? Заместитель командира по политической части у нас боевой и уважаемый человек. Прежде чем вынести какое-либо мнение о том или ином человеке, он обязательно наблюдает за его поведением в бою. Не раз Голубев летал и со мной. Причем делал он это весьма оригинально…
В начале января 1944 года я повел группу штурмовиков на борьбу с танками противника. В районе высоты 81,4 наша разведка обратила внимание на скопление танков врага. Что замышляют гитлеровцы? Что готовят? Надо сорвать их коварные замыслы!
И вот мы летим. Внизу — белесые зимние поля с едва заметными нитями дорог и балок. Фронт зарылся в землю, лишь кое-где из оврага идет дымок — ясно, здесь блиндаж.
Но тишина и безлюдность этих мест обманчивы. Мы хорошо знаем, какое большое количество войск и техники перебросили на плацдарм фашисты. В нужный момент они выползут из своих нор, готовые обрушиться на наши войска. Но и мы не бездействуем, готовимся к решающим боям.
Немцы обречены, это очевидно, но голыми руками их не возьмешь. Они будут упорно сопротивляться. А вот сейчас, по всему видно, задумали нанести удар по нашему переднему краю танками. Надо упредить удар.
Высота 81,4. Таких высот на этих равнинах много — обыкновенный пологий холмик, поросший бурьяном и ковылем. Но что там, за высотой? Танки? Они выкрашены в белый маскировочный цвет, и с большой высоты их видно плохо. Снижаемся как можно ниже, считаем:
— Один, два, четыре, семь, одиннадцать, семнадцать, двадцать!
Двадцать танков — сила немалая. Они могут натворить немало бед. Тем более, если удар будет нанесен неожиданно. Мы идем в пике, наши бомбы рвутся над высотой.
Разворачиваюсь, чтобы лететь домой, оглядываю перепаханное бомбами и снарядами поле. На нем — семь ярких костров. Это горят танки. Семь из двадцати уже не сдвинутся с места. Их попросту уже больше нет. А с остальными расправятся другие наши штурмовики или мы сами в следующий вылет. Никуда не уйдут и они.
Вдруг слышу в наушниках тревожный голос:
— Нас атакуют! Нас атакуют!
«Какой странный голос у Кирьянова», — успеваю заметить я и тут же забываю об этом; сейчас дорога каждая секунда.
Быстро перестроившись в круг, встречаем вражеские истребители дружным огнем. Они пытаются разорвать наш круг, пробить в нем брешь, но это не просто: каждый из нас надежно прикрывает хвост идущего впереди самолета, а сверху их отгоняют стрелки.
Долго мы кружились над передним краем. Наконец, один из «худых» прекратил атаки и стал выходить из боя. Машина, наверное, была повреждена, потому что самолет отваливался все дальше и дальше в сторону. Видя это, прекратили атаки и остальные вражеские истребители. Мы пошли на свой аэродром.
Поставив машину на стоянку, я спрыгиваю на землю и ничего не могу понять: от землянок к нашему самолету| бежит Саша Кирьянов.
«Как он оказался на земле раньше меня? — думаю я. — Или я летал без него? Но я хорошо помню, как он предупреждал меня: „Нас атакуют, нас атакуют…“ У него еще был такой странный голос и мне подумалось, что он простудился в холодной землянке. Что произошло? Ничего не понимаю.
Оборачиваюсь к кабине стрелка и удивляюсь еще больше: там кто-то сидит. Приглядываюсь лучше и удивленно моргаю глазами: майор Голубев, заместитель командира полка по политической части! Как он попал туда?
Майора Голубева наши летчики любили. Всегда веселый, неунывающий, он притягивал к себе людей открытой душой и мужественным сердцем. Было у него одно качество, так необходимое политработникам, — умение говорить с людьми, расположить их к себе, пробудить в них желание действовать. Разговор вел майор просто, без нажима, без высоких слов, а за душу брал. Незаметно как-то начнет беседу о том, о сем. Незаметно доберется до главного, и раскроет! человек майору свою душу, как отцу родному. А тот всегда найдет возможность и ободрить, и помочь. Таким он был человеком — умным и общительным наш заместитель командира полка по политической части. Уважали летчики его и за храбрость. Сам он не был летчиком, самолет водить не умел, но порой летал за стрелка и выполнял эту роль не хуже других. Придешь к самолету, а стрелок уже в кабине.